— Какая-то чепуха! — сказал Аркадий.
Николай перечитал текст.
— Черт его знает! С чего он взял, что искать надо там?
Боб присвистнул.
— Чудак! Говорят, он был знаменитым штурманом. И плохим капитаном. А заметили, какие у него глаза? Вроде смотрит на тебя и не смотрит. Внутрь глаза. Во!
— Так что же делать?
Мы с Аркадием переглянулись.
— По-моему, надо рвать, — сказал я. — Заряды есть. Если Белов пишет, значит у него есть на то основания…
— Как прикажете, — сказал Николай.
— Шандарахнем?
Боб ликовал.
Решили взрывать.
Рвали на следующий день.
Николай и Боб прикрепили под водой к корпусу «Минина» толовые шашки, протянули провода наверх.
Катер стоял в стороне на якоре. Тонкие оранжевые проволочки, взбежав из-под воды на палубу, кончались у подрывной машинки. Около нее, держа в руках ключ, сидел Аркадий.
Я, одетый в гидрокостюм, с аквалангом за плечами, ждал в резиновой шлюпке.
Николай и Боб поднялись на палубу.
— На борту сиди, на воздухе, — посоветовал мне, перегибаясь через поручни катера, Боб. — А то схватишь по хребту.
Я пересел. И тотчас, как хлыстом по воде, ударил двойной взрыв.
Затем, глухо и резко, еще один.
— Теперь всё, — сказал Николай. — Кинулись!
Мы с Николаем опустились под воду.
Серебристые облачки пузырей клубились в коричневой груде железных полос и балок.
Николай подплыл к борту. В нем зияло отверстие… Кусок железа, который преграждал вход внутрь машинного отделения, отвалился, однако открывшаяся пробоина была завалена изнутри сплетением труб. Николай потрогал их, примерился, сунул внутрь парохода фонарик, посветил, попробовал осторожно пройти в пролом. Я держал руку на вентиле его баллона, и, когда Николай просунул плечи внутрь, баллон прижал мою ладонь к балке. Николай, почувствовав сопротивление, подался назад.
Я показал ему — никак!
Он подумал, протянул мне фонарик и начал расстегивать пояс.
Я смотрел, ничего не понимая. Он сделал глубокий вдох, вынул изо рта загубник и сбросил акваланг. Я подвинулся к нему. Взяв загубник в рот и держа акваланг перед собой в вытянутых руках, Николай осторожно приблизился к пролому. Бережно толкая баллон перед собой, он начал, пролезать внутрь судна. Черная пробоина поглотила его. Я повис на железном листе, просунул внутрь пролома руку с фонариком и начал светить. Слабая шевелящаяся тень медленно двигалась впереди. Скоро она исчезла.
Я ждал. Время казалось мне убийцей.
Наконец в слабом укороченном луче фонаря зажелтело какое-то пятно. Оно приблизилось, выплыло из полутьмы и превратилось в белое округлое дно баллона. Затем показались пальцы руки. Я отплыл в сторону. Вслед за аквалангом из пробоины показался Николай. Не надевая баллон, он поплыл вверх. Мы всплыли одновременно. Я первый увидел шлюпку и потянул Николая за плечо, указывая к ней путь.
Около шлюпки мы остановились. Чьи-то руки приняли у Николая акваланг, он вылез из воды первым, я — вторым.
— Ну? — нетерпеливо спросил Аркадий. — Так что? Ну?
— Что-то есть, — тяжело дыша, сказал Николай.
Воцарилось молчание.
— Ч-ч-что?
— Что-то есть. Какой-то цилиндр. Может, часть машины? Он сразу у пробоины и крепко зажат.
Происходящее начало казаться мне сном. После стольких недель поисков… Первый взрыв и сразу же… Как мог узнать Белов, где находится пенал? Хотя, может быть, это и верно — всего лишь цилиндр или кусок трубы?
— Где он лежит?
— Там выгородка такая. Тамбур, площадка трапа. Стенки перекорежены. А на полу лежит вот такое…
Николай мокрым пальцем нарисовал на резиновом борту шлюпки длинный предмет.
— В диаметре сантиметров двадцать, — сказал он. — Но я говорю: может, это труба. Виден только торец.
Мы вернулись на остров и обнаружили, что неисправен компрессор.
— Надо ехать на Изменный. Чинить. Только тогда… — Николай угрюмо посмотрел на нас.
— Я поеду, — сказал Боб. — Терпели полмесяца, потерпите еще.
Эти дни показались нам с Аркадием вечностью. Компрессор привезли, и мы снова начали работать. Мы работали теперь в три смены. Один водолаз сменял другого.
Ухудшалась погода. Нам не хватало дней.
С юга от берегов Хонсю шел шторм. Извещение о нем привез на остров Матевосян.
— Понимаешь, — сказал он, — в прошлом году тоже тайфун был. Так в бухте все перевернуло. Здесь, на острове, вас смоет. Ничего не оставит. Торопиться надо!
Мы стали торопиться. Матевосян прислал Григорьева с катером. Мы рискнули, провели катер между камней, поставили у «Минина» и все спуски стали делать с него. Вода становилась все холоднее. Человека, который поднялся на поверхность и снял акваланг, растирали спиртом и заворачивали в два одеяла.
Под водой пилили железо. Несколько раз мы решились пустить в ход тол. Взрывали маленькие кубики — желтые, как яичное мыло. После каждого взрыва опускался Николай. Мы ждали его с замиранием сердца. Все обошлось благополучно.
— Лежит, — говорил он, подняв маску на лоб и стараясь удержать голову над водой. — Лежит, а не возьмешь.
Наконец однажды он вынырнул и сказал:
— Можно поднимать!
За борт опустили два тонких стальных троса с петлями и металлическими карабинами. Укрепляли их Николай и Боб. Возились долго. Отогреваясь на палубе катера, Николай рисовал нам систему креплений. Он опутывал загадочный цилиндр, как паук жертву. Он пеленал его со страстью и безумной мнительностью матери. Несколько раз он мастерил на катере из обрывков пеньковых веревок мягкие петли-удавки и уносил их с собой под воду.
— Еще вот так прихватил, — говорил он, добавляя к рисунку изогнутую линию. — И тут, для страховки…
Поднимали вечером. Погода хмурилась. На юге, над непроницаемым горизонтом, сгущалась синева. Серое ватное небо наливалось чернью. Заходило невидимое солнце.
Мы стояли у борта катера, наклонясь, ожидая, когда на поверхность выскочит белый буек, который унес с собою под воду Николай. Это будет сигнал к подъему.
Буек выскочил внезапно, заиграл, заплясал на маслянистой воде. Мы расхватали стальные концы, обвернули ладони тряпками, по команде Боба стали тащить.
Сначала тросы шли легко — выбиралась слабина, — потом остановились. Боб скомандовал: «Два — взяли!», и, упираясь, преодолевая сопротивление невидимого груза, мы начали подъем. Трос был не новый, саднило ладони. Розовая струйка показалась у меня на руке.
Мы тащили, кряхтя, переругиваясь и топчась на скользкой палубе. Мы вели себя, как стадо коров около узкой кормушки.
— Скоро там? — не выдержав, спросил я.
Боб озлобленно посмотрел на меня через плечо:
— Тяни!
— Вижу! — закричал Аркадий. — Идет!
Он ошибся. Всплывал аквалангист. Он выскочил на поверхность, замахал руками, сорвал с лица маску и крикнул:
— Стой!
Укрепив маску на лице, он снова скрылся под водой. На месте его исчезновения дружно всплыли белые грибовидные пузыри.
Мы держали эту проклятую тяжесть на весу с полчаса.
Наконец Николай снова всплыл, устало сказал:
— Давай! — и погрузился.
Мы работали с тупым упорством галерных гребцов. Мы перебирали жесткие петли троса и укладывали их на палубу.
— Вот он! — снова сказал Аркадий.
На этот раз никто не отозвался. Все видели: из глубины в дробном облаке пузырей медленно поднимается расплывчатое темное пятно. Оно шевелилось, разделялось на части и соединялось вновь. Заблестели белые пятна воздушных баллонов, замелькали голубые ласты. Поддерживая руками что-то длинное и бесформенное, всплыл человек.
Он терся у борта катера, поддерживая опутанный тросами груз, отводил его от борта, сам остерегаясь удара.
— Раз-два — взяли! — скомандовал Боб.
Груз вышел из воды, превратился в длинный, опутанный тросами и зелеными водорослями, поросший ракушками цилиндр, потяжелел и остановился. Как мы ни бились, он только покачивался, глухо ударялся о борт, но дальше вверх идти не хотел.
— Мы просто устали, надо отдохнуть, — сказал, отдуваясь, Аркадий. — Такой пенал не может быть чересчур тяжелым — его ведь носили с места на место.
Остановив тросы, перегнув и закрепив их, мы сели отдыхать.
— Долго вы там? — крикнул Николай из воды.
— Сейчас…
Мы снова разобрали тросы, ухватились поплотнее, уперлись, стали плечом к плечу, потянули. Груз, ударяясь о борт, легко пошел вверх, остановился у среза платформы, приподнялся над ним, перевалился, с грохотом обрушился на палубу и замер.
Мы молча расселись вокруг.
Николай вышел из воды.
Черная туча обняла полнеба. Флаг на мачте трещал и рвался. В вантах начинал тонко петь ветер.
— Надо уходить, — крикнул Григорьев с катера, — скоро начнется. Хорошо, если успеем дойти.
Мы успели. Не заходя на островок — там оставалась одна кухня, — мы направили катер к Изменному. Мы шли, тарахтя мотором, раскачиваясь и ловя звуки надвигающегося ненастья. К исходу второго часа черные мысы встали перед носом катера. Нас уже болтало. Белые вспышки пены мигали у подножия скал. Волны догоняли нас, поднимали корму, клали катер на один борт, на второй, уходя, обгоняли, высоко задирали катерный нос. В вантах нетерпеливо, угрожающе непрерывно гудел ветер.
Наконец мы вошли в темную пасть бухты. Впереди вспыхнули дробные огоньки поселка. Они горели спокойно и уверенно. В корму ударило. Хлесткий сноп брызг, пролетев над палубой, окатил наши спины.
— Ушли, — сказал Григорьев. — Теперь-то что!
Показался причал. Одинокая черная фигура стояла на нем. Человек держал руки в карманах, воротник его пальто был поднят.
— Василий! Смотри — Василий! — сказал мне Аркадий. — Приехал-таки. Вот молодец!
Катер, работая мотором назад, гася инерцию, медленно подходил к причалу.
Над нашими головами исчезали звезды. Невидимая туча, наползая, закрывала их…
Шторм продолжался четыре дня. Желтые пенные валы один за другим входили в бухту. От непрерывных их ударов о скалы стоял гул. Дождь лил беспрестанно, то усиливаясь, то ослабевая. Ручьи вздулись и вышли из берегов. Шумя и вздрагивая, вода билась о стволы деревьев. Один из сараев, подмытый, рухнул, и вода, разобрав его по доске, унесла в бухту.