Но сейчас, когда до свадьбы оставалось всего четыре дня, Франческу грызли сомнения. Любит ли она Стивена? До сих пор ее чувства ничего не значили по сравнению с чувствами отца. Другой родни у них не было — ни дядьев, ни теток, ни двоюродных братьев и сестер. Своего деда, Грегори Симоняна, она не помнила: тот погиб в результате несчастного случая, когда ей было четыре года. Все, что делала или чувствовала Франческа, было неотделимо от дел и чувств отца. У нее не было возможности узнать себя.
Она понимала, чем вызван новый приступ сомнений. Отец подарил ей и Стивену новый дом в закрытом квартале, рядом со своим собственным.
Франческа надеялась, что они с мужем переедут в Рино, станут независимыми от родителей и начнут новую жизнь. Увидев, что дочь не пришла в восторг от подарка, отец сильно расстроился, и она махнула на свои планы рукой. Что ж, придется остаться в Лас-Вегасе…
«По крайней мере, я сама выбрала Стивена», — уже в который раз напомнила она себе. Это было одно из немногих решений, принятых ею самостоятельно. Вполне достаточная причина, чтобы выйти за него замуж.
Или нет?
Поднимаясь на верхний этаж гостиницы, Фоллон думал о том, как близок он был к тому, чтобы потерять все. Тогда Франческа была маленькой девочкой.
Согласно легенде, один чокнутый армянин по имени Грегори Симонян в 1941 году возвращался из Лос-Анджелеса в Лас-Вегас и остановился на обочине, чтобы отлить. Окропив песок, он заметил, что по шоссе одна за другой несутся шикарные машины. Казалось, все калифорнийские хлыщи стремились в «Сверкающее ущелье» на Фримонт-стрит, чтобы проиграть там свои денежки. И тут Симоняна осенило: если бы кто-то построил казино прямо здесь, в четырех милях к югу от деловой части города, на этой полоске пустынного шоссе, то перехватил бы хлыщей еще до того, как они доберутся до Фримонт-стрит. Когда Симонян объявил, что хочет построить казино-отель где-то на задворках, все решили, что он помешался. Но дельце выгорело. Люди приезжали в «Колесо телеги», останавливались и играли, а Симонян богател. По его примеру другие тоже стали строить казино на так называемых задворках; в результате на безымянной обочине лос-анджелесского шоссе возникло то, что теперь называлось Стрипом[6].
Когда Майкл был молод, он видел, как все уважали Грегори Симоняна. Именно о такой жизни и мечтал Майкл. Но звания зятя Симоняна ему было недостаточно. Майкл хотел иметь в Лас-Вегасе собственное лицо. «Колесо телеги» — оно и есть «Колесо телеги»… А ему требовался шикарный отель-казино, которому все остальные не годились бы в подметки.
В то время его тесть жил в собственном доме, расположенном в фешенебельном районе города, с орошаемым газоном и гаражом на шесть машин. Когда Майкл приехал обсудить с ним изменения, касавшиеся «Колеса телеги», старик смотрел по телевизору бокс. К тому времени Гаянэ уже четыре года как умерла, и связывала мужчин только маленькая Франческа.
Планы перестройки «Колеса телеги» Симоняна не интересовали, но Майкл был упрям.
— Ты был в «Сверкающем ущелье», — сказал он в тот день старику, сидевшему у телевизора, — и видел детей, которые ждут на улице родителей, занятых игрой. Мы должны создать место внутри казино, где родители будут оставлять своих чад. Малыши могли бы там играть и есть.
Симонян, не сводя глаз с экрана, покрутил пальцем у виска.
— И работяг на дороге больше, чем хлыщей. Нужно приманивать не богатеньких, а фабричных и шоферов.
— Ты рехнулся.
— Я знаю, сколько можно наварить на играющих по маленькой.
Как всегда, Симонян продолжал качать головой, и это продолжалось, пока Майкл не предложил увеличить число автоматов. Тут Симонян вышел из себя, вскочил и закричал:
— Тебе что, нравится платить тем, кто берет «джек-пот»? Совсем обалдел!
— Брось, Грегори. Мы оба прекрасно знаем, что счастливчики никогда не уходят из казино. Это горячка. А мы ее только подогреваем. Пусть выигрывают. Все выигранное тут же отправится обратно в автоматы. Так что в результате выиграем мы.
Симонян посмотрел на него с отвращением.
— Знаешь, что говорят о таких, как ты? Умная голова, да дураку досталась.
Лицо Фоллона потемнело.
— Может, Гаянэ уже нет на свете, но я все еще отец твоей внучки и требую уважения.
— Уважения? Черта с два! — крикнул Симонян. — Я сделал тебя управляющим казино, чтобы присматривать за тобой. Чтобы ты не вернулся к своим старым дружкам. И все ради того, чтобы моей маленькой Франческе ничто не грозило.
— А о ком я, по-твоему, забочусь? Ты же не хочешь, чтобы ей досталось какое-то третьеразрядное казино, правда? Я стремлюсь превратить «Колесо» в шикарное место. Самое заманчивое в Вегасе.
— Ты — сукин сын, — сказал Симонян, ткнув Фоллону пальцем в лицо. — Ты не получишь мое казино. Ни гроша ты у меня не получишь!
Он посмотрел на экран телевизора, полюбовался мощным ударом, а потом снова повернулся к зятю.
— И еще одно, мистер Гангстер. Не надейся избавиться от меня, как ты избавился от всех остальных. Я знаю, что ты торговал детьми, которых крал на всем Западном побережье. У меня есть документы, доказывающие это. И эти документы находятся даже не у одного, а у двух надежных людей. — Он поднял вверх большой палец. — Один из них — мой адвокат. А второй — мой священник. — К большому пальцу добавился указательный. — Документы лежат в запечатанных конвертах, поэтому они не знают, что там. Это моя страховка. У них есть указания. Если меня застрелят, зарежут, отравят или я исчезну, они тут же передадут эти бумаги федералам и тебе — крышка. Что, понял теперь?
Майкл понял.
Семь месяцев спустя, 16 мая 1977 года, у вертолета компании «Нью-Йорк Эйруэйз», севшего на площадку «Пан-Америкен», внезапно сломалось правое шасси. Вертолет, винты которого еще вращались, перевернулся и рухнул на пассажиров, ожидавших посадки на борт. Национальный совет по безопасности полетов пришел к выводу, что причиной катастрофы стала усталость металла стойки правого шасси.
Среди пострадавших оказался и мистер Грегори Симонян, владелец отеля в Лас-Вегасе. Он потерял голову. В буквальном смысле этого слова.
Эта история дорого обошлась Майклу. Механик вертолета до сих пор припеваючи жил в тропиках за его счет. Но дело того стоило. Ни поверенный Симоняна, ни отец Тигран Папазян из армянской церкви Лас-Вегаса не могли обвинить Майкла в том, что катастрофа вертолета — его рук дело. В результате конверты с документами, обличавшими Фоллона в похищении детей, остались нераспечатанными.
Впрочем, месяц спустя Фоллон на всякий случай позаботился о том, чтобы поверенный и священник тоже отправились на тот свет — естественно, порознь. Два не связанных между собой несчастных случая. Никто не доложил о том, что из их контор пропали важные документы, потому что никто другой о них не знал. Тайна осталась тайной, так что теперь ничто не могло помешать Фоллону стать королем Лас-Вегаса. А Франческе — его королевой…
Майкл негромко постучал в двойную дверь ее номера. Иногда в это время Франческа уже спала, а он не хотел ее будить. Но сегодня она еще не ложилась: сказала, что просматривала какие-то контракты. Это было типично для его деловитой, уравновешенной дочурки. Другая бы сейчас нервничала из-за списка гостей, цветов и мест подружек невесты, но для Франчески Фоллон на первом месте всегда была работа.
Как всегда, при виде дочери Майкл вспомнил ночь, когда она очутилась у него на руках. Мертвая Гаянэ лежала на окровавленных простынях. Он прижимал к себе новорожденного младенца и сам плакал как младенец. Его слезы капали на маленькое розовое тельце и попадали девочке в рот, так что первым ощущением малышки на этом свете стал вкус отцовских слез.
Фоллон не был готов к любви. Она обрушилась на него, как смерч в пустыне, оторвала от земли и закрутила так, что он все забыл.
Теперь Майкл знал, что родной отец не бросил его. Теперь Фоллон понимал, что такое отцовская любовь и какова ее подлинная глубина. Во всем виновата мать, это она лишила его отца. Поняв это, он люто возненавидел старуху. В ночь, когда родилась Франческа, он пошел в маленький домик посреди поля, где мать гладила свою униформу официантки, и сказал, что она переезжает во Флориду. Франческа выросла, так и не узнав, что ее ирландская бабушка по имени Люси Фоллон живет в Майами.
Есть ли на свете другие Фоллоны, Майкла не волновало. Он презирал ирландскую половину своей крови, но зато пылко превозносил итальянскую и пытался передать это дочери. Он учил Франческу читать на ночь итальянскую молитву и показывал, как следует заказывать еду в итальянском ресторане. Крупье стола, на котором играли в баккару, однажды сказавший невинную фразу о том, что у девочки армянские глаза, был немедленно уволен.
Майкл не сказал дочери только одного: что ее итальянский дедушка, скорее всего, был бандитом. В то время, когда был зачат Фоллон, итальянцев в Лас-Вегасе было пруд пруди. Майкл Корнеро, король западных контрабандистов рома, и его правая рука Пьетро Сильваньи. Вито Бассо и Карло Беллагамба из Чикаго. Парни из Флориды, Анджело Сицилиано и Франк Талья. И свой, невадский — Джой Франкимони по кличке Носатый. Майкл был бы горд назвать отцом кого-нибудь из них. За исключением Франкимони, которому так хотелось выгнать из Лас-Вегаса евреев, что его антисемитизм оскорбил лучшего друга Майка, Ури Эделстейна.
Конечно, теперь все они мертвы или удалились на покой. А вот он, Майкл, жив, забрался на самый верх, и никто не может сказать о нем ни одного плохого слова.
Кроме двух человек. Точнее, двух баб.
— Папа, выпьешь что-нибудь? — спросила Франческа, встав из-за стола. Высокая, стройная, с роскошными каштановыми волосами, падающими на плечи. Великолепный юрист с очаровательной улыбкой. Само совершенство. А после субботы уже никто не посмеет назвать Майка Фоллона «вонючим ублюдком», как много лет назад дразнили его одноклассники. Майкл молча поздравил себя. Он хорошо поработал. Франческа и не догадывалась, что встречу со Стивеном ей устроил отец. Выбрав Стивена Ванденберга из списка двадцати самых завидных женихов, Фоллон придумал