— Мертва, — сказал доктор Мюррей, выпрямившись. — С самым простым разобрались. Знакомая?
— Сэнди Мердок. Она жила на острове.
— Семья?
— Нет, она жила одна. Я не очень много о ней знаю. И не уверен, что кто-то другой знает.
Минуту они постояли молча. Мюррей покачал головой.
— Нехорошо, — сказал он. — Ладно, больше я тут ничего не могу сделать. Помогите мне положить ее в мешок, и я отправляюсь.
Это оказалось непросто, и им пришлось быть осторожными. Плоть уже начинала распадаться. Пальцы и ладони сморщились. Но доктор был экспертом, его движения — выверенными, он дал Серрэйлеру всего пару указаний, и вскоре тело оказалось в лодке, пристегнутое и закрепленное.
— Вы сможете сами вернуться?
Саймон кивнул и стал наблюдать, как маленькая лодка поворачивает на восток, набирая скорость. Она почти скрылась из виду, когда он опустил глаза и увидел лишь слегка потревоженный и примятый песок на том месте, куда ее принесло и прибило волнами. Не было никакого смысла оцеплять территорию, даже если бы у него были такие возможности. Прилив все смоет и сотрет уже через несколько часов. И, скорее всего, это все равно не место преступления.
Девятнадцать
В кафе все еще было людно: все столики оказались заняты посетителями, которые ужинали или просто сидели с чашкой кофе или бокалом розового. Слева и справа в неподвижный теплый вечерний воздух поднимались струйки дыма. Оливье бегал между столами, когда Ричард поймал его за рукав.
— Nous sommes complets mais si vous…[4]
— Ou est Delphine?[5]
Молодой официант сделал шаг назад и покачал головой.
— Pardon… je suis…[6]
Владелец, Виктор, сегодня оказался на месте. Он был высоким, худощавым мужчиной, который всегда демонстрировал классическое галльское безразличие ко всему на свете и обладал довольно грубыми манерами, которые только иногда, словно тучи, закрывающие солнце, куда-то исчезали, и на их месте появлялись очарование, улыбки, поцелуи, рукопожатия и оживленные беседы с любимыми посетителями — всегда местными. Он спустился по двум ступенькам и тяжело посмотрел на Ричарда.
— Monsieur.
— Ou est Delpine?
Он пожал плечами.
— Она сегодня была здесь?
— Non.
— Она звонила?
— Non. Если она не с вами, то я не знаю, где, monsieur le docteur. Excuse-moi.
Ричард задумался. Остаться и подождать, не появится ли она? Пойти домой?
Он ушел, оставив позади оживленную болтовню, звон бокалов и фарфоровых чашек и синий сигаретный дым, и двинулся по темной, тихой улице к своей машине. Где она? Вероятно, Виктор знал. Вероятно, Оливье тоже. Она сказала им — и сказала не говорить ему, если он спросит.
Теперь он не волновался. Теперь он злился. Он ничего не знал, ему ничего не говорили, из него делали дурака.
Он слишком быстро поехал по извилистым проселочным дорогам к своему дому.
Ее там не было. Там никого не было.
Он налил бокал вина и сел в саду. Она вернется? Она с кем-то сбежала? Почему?
И насколько сильно его это вообще волновало? Ему очень нравилась Дельфин, и он наслаждался ее обществом. Он не избаловал ее деньгами или подарками, и она никогда ничего не ждала. Но из него делали дурака, и сейчас он так себя и чувствовал — как дурак. Старый дурак. Самый худший вид дурака.
Он вынес на улицу бутылку с остатками вина, зажег спирали от комаров и взялся за кроссворд из «Таймс». Обычно он решал его с утра, но он чувствовал себя слишком обеспокоенным и раздраженным, чтобы идти спать, и ему не нравилось просто сидеть и ничего не делать. У него никогда не было возможности ничего не делать. Сначала была работа, потом — медицинские статьи, научное консультирование в журнале, семья. Долго он пытался справиться со смертью Мэриэл, потом женился на Джудит, а с ней открыл для себя новую жизнь, путешествуя в большом фургоне по Америке, а потом и по всей Европе. Он никогда не думал, что ему такое понравится, но понравилось. Джудит. Он оторвал взгляд от кроссворда, который так и не начал разгадывать. Что случилось? Они не должны были расставаться. Она не должна была бросать его. Пришлось бы долго подбирать слова, извиняться, как-то все исправлять, но ему не показалось, что она готова была заниматься этим.
Он налил себе последний бокал. Спираль от комаров замерцала и потухла, оставив в воздухе странный, мускусный дымок. Все еще было очень тепло.
Он ненадолго выпал из сна, услышав шум — машину рядом с домом, которая, вероятно, проехала мимо по дороге. Он поднял голову, но потом снова стало тихо, и он опять заснул, растянувшись в садовом шезлонге с максимальным удобством.
В конце концов его разбудил не звук, а внезапный холод. Воздух стал влажным, словно ранним утром.
У него все ныло, и он проклинал себя за то, что заснул, не догадавшись при этом хотя бы остаться в доме. Траву уже покрыла свежая роса, когда он притащился внутрь.
Первые несколько секунд, пока он окончательно не проснулся, он ничего не замечал. На кухне все было как обычно, он налил себе стакан воды, набросав туда кубиков льда, закрыл заднюю дверь и прошел в небольшую комнату, которую использовал в качестве кабинета. Его маленьких георгианских часов не оказалось на столике, как и коллекционной фарфоровой кружки на полке, а также двух акварелей Котмана. Пропал его ноутбук. Его радио «Робертс». Три серебряные рамки с фотографиями внуков. Сами фотографии были брошены на стол. Он открыл ящики. В верхнем он держал бумажник с несколькими сотнями евро, которыми он расплачивался и давал в качестве сдачи, если было нужно. Во втором — небольшой сейф с несколькими тысячами и дорогими золотыми карманными часами. Стоило ему заглянуть внутрь, он понял, что они пропали. И небольшие вещички — некоторые довольно ценные, а некоторые просто дорогие его сердцу: инкрустированная перламутром шкатулка, шесть серебряных ложек, медальон, принадлежавший сначала его матери, а потом Мэриэл.
Было совершенно очевидно, что Дельфин забрала все, что ей понравилось. Все ее вещи тоже пропали. Она действовала одна? Она врала, когда говорила, что хотела бы остаться в его доме рядом с ним?
Имело ли это какое-то значение?
Он взял телефон. Но была уже половина шестого утра, и Кэт не скажет ему спасибо, если он позвонит в такое время. И что он ей скажет? Скажет ли он ей что-нибудь? Он почувствовал себя беспомощным, неуверенным и, внезапно, старым.
Двадцать
— Не надо задерживаться допоздна, миссис Ли, никаких особо срочных дел нет.
— Я просто хочу разобрать документы по завещанию мистера Бейкера и подшить в папку. У меня не было возможности сделать это раньше.
Он почти полностью заполнял собой дверной проем ее кабинета. Здание было старое, двери узкие, потолки низкие. Фирма располагалась здесь, в Катедрал Клоуз, уже семнадцать лет. Никто никогда не рассматривал возможность переезда в какое-нибудь более современное и удобное место, так что стены и крыша шестнадцатого века не мешали им следить за всеми новшествами. Даже слишком следить, иногда думала она, хоть никогда и не говорила вслух. Ей было пятьдесят девять лет, но иногда она чувствовала, что должна жить где-то в 1900-х.
— Тогда хорошего вечера.
— Хорошего вечера, мистер Додсуорт.
Она поработает до шести тридцати, а потом прогуляется по кварталу и через Лейнс придет на Сильвер-стрит. Ресторан, в котором они всегда встречались, — «Примроузес» — хорошо подходил им обеим, потому что еда была простая, порции не слишком микроскопическими, а еще там было уютно и, самое главное, тихо, даже во время аншлага. Они всегда старались занимать один и тот же стол, рядом со стеной, не совсем у окна, но чтобы им было видно улицу с возвышающимся на фоне собором. Днем здесь немного не хватало атмосферности более новых баров и бистро, но после шести вечера зажигали свечи в маленьких стеклянных чашечках с красноватыми прозрачными крышками, так что всю комнату наполняло ощущение интимности и комфорта. На стулья тут клали мягкие подушки, а зимой разводили камин. Они пробовали пару других мест, но те не подходили из-за шума. Они хотели слышать друг друга во время разговора, чтобы не приходилось кричать и привлекать к себе лишнее внимание.
Мэрион необходимы были разговоры. В этом состояла ее жизнь — рассказывать, — но слишком мало осталось людей, готовых терпеть эти рассказы. Ее сын Тим, живший в Ньюкасле, ее брат, ее соседи — все они были истощены до предела, вымотаны этими разговорами. Теперь они просто отмахивались от них, вынужденные защищаться. Они их расстраивали, тревожили, раздражали, утомляли: всего понемножку.
Так что она цеплялась за Бренду, которая считала своим долгом позволять ей это. На самом деле, если бы не эта тема с дочерью, Мэрион была бы идеальным другом. Они хорошо ладили, у них была масса общего — и бытовые привычки, и воспитание. Они даже один раз съездили вместе в отпуск, на прекрасный залив в Корнуэлле, где остановились в отеле с видом прямо на море. Им нравилось гулять, читать, посещать достопримечательности и церкви. Погода была замечательная, только пару раз с утра поднимался влажный морской туман, но к полудню снова становилось ясно. Но каждый раз они возвращались к Кимберли.
Ее невестка говорила, что это плохо повлияет на ее здоровье и сведет с ума, если она не разорвет столь тесную связь с Мэрион. Но она не могла просто бросить ее. Она хотела помочь. Если бы Бренда могла дать ей что-нибудь для успокоения ее души, она бы это сделала. Но она не могла. Оставалось только слушать. Она старалась делать между их встречами более долгие перерывы, ссылаясь на какие-то важные встречи или семейные мероприятия или жалуясь на необходимость задержаться на работе, так что прошло уже две недели с их последнего совместного ужина. Совесть не позволяла ей тянуть дольше.