Люк положил свою ладонь на ее руку.
— Не переживай. Не торопись, тебе нужно обдумать это. И я понимаю — я его тоже знал, ты ведь помнишь? Крис был хорошим доктором, и у него были принципы, которыми он никогда бы не поступился… Но дело в том, Кэт, что это не разговор о том, что могут и не могут получить бедные или богатые. Один мой друг уже ведет подобную частную практику — они были одними из первых. И да, у них есть очень состоятельные клиенты, но есть и люди, которые платят им из своей пенсии или из своих сбережений, просто потому что хотят получить полноценный и надежный уход. Сейчас общая практика в кризисе по массе причин, мы все знаем это, а люди, особенно постарше, предпочитают быть спокойны по поводу своего здоровья. Гораздо более простые люди, чем ты думаешь, могут позволить себе это. 1200 фунтов в год… подумай об этой сумме относительно, например, отпуска. Я делаю это не чтобы разбогатеть — я буду рад, если в какой-то момент смогу получать на этом столько же, как когда работал в государственной структуре. Я думаю, ты тоже.
Кэт высморкала нос и поднялась, чтобы сделать еще кофе. У раковины она ополоснула лицо холодной водой. Она будет и дальше думать над планом Люка. Оставались еще детали, мелкий шрифт. Оставалось еще мнение Кирона. По поводу всего.
Но она знала. Она уже знала, какой будет ответ.
Когда она вернулась на диван, пришел старый кот Мефисто, привалился к боку Люка и заурчал, в то время как Вуки, не шелохнувшись, продолжил лежать у него на коленях. На секунду зашел Кирон, чтобы захватить себе пива в перерыве, и заодно спросил, не хочет ли кто. И когда он это сделал, у Кэт возникло внезапное и довольно неожиданное чувство, что она наконец-то отпускает Криса, а вместе с ним и то, за что она так долго цеплялась, — причем с его благословения.
Двадцать пять
Серрэйлер посадил Сэма на паром и пошел к пабу. Было всего начало седьмого, и он был пуст. Йен менял дозатор на бутылке.
— Если тебе снова нужно место — пожалуйста, по четвергам всегда тихо. Хочешь, налью тебе стаканчик? За счет заведения. Это, конечно, паршивый повод, но ты привел несколько новых парней — и когда у них пересыхало горло после беседы с тобой, они заворачивали сюда.
— Нет, не сейчас, спасибо… Я, может, позаимствую его у тебя в какой-нибудь другой день. И хорошо, что ты не занят, Йен. Я хотел кое-что у тебя спросить.
Йен напряженно посмотрел на Саймона.
— Не я, — сказал он. — У меня только винтовка, и она полностью законная, к тому же откуда у меня время, чтобы ходить стрелять?
— Это не то, о чем я хотел спросить. Хотя ее, конечно, могли застрелить и из винтовки.
— Это глупость какая-то. Ты знаешь, как люди после этого выглядят. Кто бы ее ни нашел… кто бы первым ее ни увидел… у них бы точно не возникло ни малейшего сомнения. Но послушай меня, Саймон… Мне очень жаль, что это случилось. Может быть, кто-нибудь на белом свете и заслуживает этого, но не она. Не Сэнди. — Он начисто вытер стойку бара, но все еще продолжал водить по ней тряпкой туда-сюда. — И ты совсем не продвинулся? Никто тебе на ум не приходит?
— Я просто задавал вопросы — и получил несколько небесполезных ответов.
— Что ты имеешь в виду под небесполезными? — Йен отвернулся и налил себе двойной виски. — Твое здоровье, — сказал он и осушил стакан до дна. Саймон был удивлен. Он никогда не видел, чтобы Йен выпивал больше, чем несколько глотков из пинты, стоявшей на краю стойки, которой ему хватало на весь вечер.
— Ты когда-нибудь сам размышлял о Сэнди? Откуда она приехала, какая у нее была раньше жизнь?
— А кто не размышлял? У всех есть прошлое. Люди здесь научились не задавать слишком много вопросов. Ты быстро это понимаешь.
Нет, — подумал Саймон. Они не задают новоприбывшим прямых вопросов, потому что изо всех сил пытаются выяснить что-нибудь другими способами. Они наблюдают, слушают, разговаривают друг с другом, а потом складывают вместе два и два. Но в данном случае, насколько он понял, пять никто не получил — и даже правильное четыре.
— Ты никогда ничего в ней не замечал? Тебе ни разу не приходило в голову, что она, я не знаю, немного другая?
— Конечно, она была другая. Ты видел ее, разговаривал с ней… она была непохожа на всех остальных на острове, потому что была не с острова. Но она всегда готова была помочь. Она приходила сюда несколько раз в неделю, помогала с разгрузкой, она могла денек поработать где угодно и при этом не принимала ничего, кроме ножки ягненка, чтобы пихнуть в холодильник, или, может, домашнего пирога. Она болтала со всеми — с друзьями, с незнакомцами, могла пошутить, могла выпить, ходила на кейли и на квизы. Она никогда не появлялась в церкви, но плясала на свадьбах и присутствовала при крещении детей. Она была настолько близка к тому, чтобы стать одной из нас, насколько может человек, который не является одним из нас. Я говорю тебе, Саймон, я расстроен тем, что случилось, как если бы это был кто-то из членов семьи. И дело не просто в том, что она мертва. А в той новости, что ее застрелили. Вот это меня потрясло. Пристрелили насмерть.
Это была самая длинная речь, какую Саймон когда-либо слышал от этого мужчины.
А теперь он собирался снова потрясти Йена.
— А вот это ты должен будешь держать при себе.
Йен мгновенно перестал делать то, чем он занимался, посмотрел на него через стойку, и в его взгляде появилось нечто, что Серрэйлер не мог интерпретировать… вызов, недовольство? Но с чего?
Снова поднялся ветер и начал кидаться на стену здания: восточный ветер, который будет все яростней и яростней и не успокоится, может быть, еще неделю или больше. Они оба прислушивались к нему. Но Йен смотрел в его лицо.
В четырех словах Саймон ему все рассказал.
Двадцать шесть
— Я бы хотела поговорить со старшим констеблем, пожалуйста.
— Я переведу вас.
Интересно, они поняли, что это она? Может, у них был какой-то специальный полицейский способ посмотреть номер, хотя она уже научилась делать так, чтобы ее телефон не определялся? Просто прошло меньше секунды, прежде чем ей ответили:
— Извините, линия занята, не могли бы вы перезвонить позже?
— Нет, я подожду.
— Это может быть долго, сегодня они очень заняты.
— Я не против. У меня нет более важных занятий. На самом деле, для меня вообще ничего важнее нет.
По кругу пошел уже знакомый джингл. Не нормальная музыка, а дурацкий джингл. Потом записанный голос, благодарящий ее за ожидание, а позже сообщающий, сколько дорожных аварий в этом году произошло из-за пьяных водителей, потом снова джингл, а потом объяснение, что не стоит набирать номер 999, если ее звонок в экстренную службу не связан с действительно экстренной ситуацией, а вместо этого можно позвонить…
— Боюсь, линия все еще занята. Вы хотите продолжить ожидание?
Она прождала двадцать минут, прежде чем с ней поговорила секретарша, и, конечно же, мистера Брайта не было в офисе целый день, и она может передать сообщение, хотя понятия не имеет, когда он вернется, так что, возможно, кто-нибудь другой…
Она положила трубку и ровно в этот момент что-то случилось. Вместо того чтобы погрузиться в чувство глубокого разочарования от того, что ее снова отбрили, которое накатывало на нее обычно, Мэрион почувствовала, как внутри нее вырастают новые силы и новая решимость. Вместе с совершенно новой идеей. Почему ей раньше не приходило в голову, что она может и должна это сделать, было непонятно. Но она не собиралась тратить время на рассуждения. Это не имело значения. Эта идея возникла, словно вспышка блестящего света, и она должна была ее воплотить.
— Отдел новостей.
— О… Я не уверена, что правильно попала… Я хочу поговорить с кем-нибудь, кто сможет приехать и выслушать меня. У меня есть… ну, я полагаю, история, но только, наверное, не новости. Ну, не новые новости, если вы понимаете, о чем я.
— Понятно. Может, если вы коротко расскажете мне, о чем речь, я либо продолжу беседу с вами, либо переведу на нужного человека? С кем я разговариваю?
— Миссис Стилл… Мэрион Стилл… мать Кимберли Стилл. — Пауза. Но почему она должна ее знать?
А затем:
— Кимберли Стилл… Прошу прощения, я не знаю, как более корректно это сформулировать… Это та Кимберли Стилл, которая пропала и, вероятно, была убита?
Ее звали Доркас Брюэр, и она была дома у Мэрион на Маунтфилд-авеню уже через час. Мэрион сделала чай и поставила на стол свежий имбирный пирог, который купила в новой пекарне накануне.
— Это очень хорошо, что вы приехали так быстро. Я этого не ожидала.
— Вы казались очень встревоженной.
Она была невероятно высокой молодой женщиной с очень короткими волосами, выкрашенными в розовый цвет. Но сделано было хорошо, подумала Мэрион. Ей шло. Это не выглядело пошло, как она всегда думала о волосах яркого цвета, это выглядело модно. На ней было оранжевое пальто. Оранжевое с розовым? Но это тоже смотрелось хорошо.
У нее не было блокнота, а только мобильный телефон, на который записывался их разговор, и с самого начала Мэрион поняла, что он ей мешает. Она постоянно посматривала на него, думала, как звучит ее голос, не сказала ли она сейчас что-то не то. Но девушка была очень спокойна и дружелюбна и при этом не слишком настойчива, она выпила две чашки чая с сахаром и съела кусок пирога, а потом взяла себе еще один. Так было гораздо лучше. Такая девушка, как она, могла бы попросить черный кофе и взглянуть на пирог с отвращением.
— Просто поговорите со мной, — сказала она, откинувшись в кресле.
— Сегодня утром я позвонила старшему констеблю — мистеру Брайту, я не знаю, вы знакомы с ним? Он однажды со мной встретился, и, полагаю, я должна быть благодарна и за это. Он очень занятой человек, я понимаю, и он еще даже не работал, когда Кимберли… да, он встретился со мной и сказал, что рассмотрит дело заново.
Мэрион налила себе еще чашку чая и выпила половину, прежде чем продолжить. Журналистка просто с улыбкой ждала, не подгоняя ее, не задавая бесконечных вопросов. Это успокаивало. Это помогало.