Юля посмотрела на мужа и, кажется, поняла.
– Но разве они не понимают, – кивнула она в сторону гостей.
Георгий усмехнулся и покачал головой.
– Половина, дай бог, третья часть, что-то там понимает. Остальные просто пришли пожрать на халяву и себя показать. Но без них никуда. Таковы правила игры, Юля.
– Игры? А разве мы обязаны в это играть?
– Нет. Но что происходит с ребенком, который придя в песочницу, отказывается играть в общие игры? Он остается один. Как Бендер. Вот он не хотел в это играть. Всего и надо было, что потусоваться, засветиться, проставиться кому надо. Но наш великий художник выше этого. Результат ты видела.
– А если он начнет свою игру? Ребенок в песочнице?
– Свою? – В голосе послышалась ирония. – А ты сможешь? Играть в свою игру – это искусство.
– Я – нет, но ведь кто-то может? И кто эти игры придумывает? Почему мы должны в них играть?
– Браво, Юля. Ты подошла вплотную к вопросу, который волнует всех без исключения. Ответов много. У каждого ищущего свой. Тонны бумаги изведены на философские труды, а истина, как говорится, где-то рядом.
Гореславский оказался прав – в новостях прошел сюжет, газеты разразились хвалебными статьями. Не обошлось и без желтой прессы – про Гореславского писали всякую всячину – поминали все его многочисленные браки, любовные похождения. Юле тоже досталось. Писали, что она проститутка, которую изуродовал сутенер, а Гореславский, завсегдатай борделей, увидел ее там и забрал к себе. Такой вот извращенец. Она в ужас от этого пришла – не дай бог, в поселке увидят – позор на всю жизнь! Но Георгий только посмеивался, утверждая, что через неделю-другую, новость забудется, появится очередная жертва и вся свора кинется на нее.
Жизнь вошла в привычную колею. Они опять жили на даче. Юля работала как одержимая. После разговора с Георгием на выставке она много думала об игре. Можно ли не играть?
– А ты играешь? – спросила она как-то.
– Играю. Все играют. Даже когда ты не играешь – ты все же играешь. В игру под названием «я не играю». Такая вот философия.
Если не играть нельзя, тогда лучше уж вести собственную игру. Только так, решила она. До сих пор она безропотно принимала то, что подбрасывала ей жизнь – роль рядового игрока в чужой команде.
Сначала папа включил ее в игру – убитый горем отец. Мог денег на операцию ей найти. Мог. По родственникам бы кликнули. (Вон, когда у Семеновых дом сгорел – вся родня скинулась. Поставили новый дом лучше прежнего. А Семеновы кто? Седьмая вода на киселе.) Хотя не деньги там были причиной. Страх. Боялся папа ее потерять. Поняла она это, когда сама мамой стала. Страх за свое дитя – самый иррациональный, на пустом месте возникающий и держащий за сердце холодной лапой: а вдруг, что-то пойдет не так, а вдруг что-то случится, а вдруг, а вдруг…
Потом в Костину игру включилась, потом со свекровью поиграла, теперь вот с Гореславским играет в мужа и жену. Господи, куда деваться? Но ведь играла же она когда-то в собственные игры и правила сама придумывала. Никогда прежде Юля не соглашалась на чьи-то условия, если они ее не устраивали – всегда свои выставляла и, надо же, все получалось, как она хотела. Значит, правила мало составить, их надо озвучить. Пускай не все согласятся играть – всегда найдется кто-то, кто будет. Да, она обязана Георгию многим, но и у нее есть свои желания и она о них заявит. Вот только книгу они закончат, и она сразу вопрос о Ванечке поднимет. А если Георгий не согласится, она уйдет… Ничего, не пропадет. Она теперь не та робкая провинциалка, что по дому свекрови мышкой шуршала, теперь у нее есть силы начать все сначала.
Глава 11. Держаться до конца
В январе книга была закончена, и Георгий уже обрадовал своего редактора, отослав ему рукопись.
– Георгий Арнольдович, дорогой мой! – кричал тот на следующий день в трубку. – Это бомба! Куда там остальным мемуарщикам! Иной раз такое понапишут – тоска смертная. Сколько правки приходится делать… А у вас – прямо хоть сейчас в печать. И стиль! О, какой стиль! То тонкая ирония, то ядовитый сарказм! И все в меру. Я предвижу бешеный успех, вот не сойти мне с места!
– Ну, за это и моей жене отдельное спасибо скажи, – пробасил Гореславский. – Без нее я бы не справился.
– И ей спасибо, и вам спасибо! Теперь пару месяцев на правку, корректуру и я вам макет присылаю на подпись. Окей?
– Окей, окей, – Гореславский вернул трубку на место и подмигнул жене. – Гениальное произведение мы с тобой состряпали, Юлия Петровна. Вон, аж пищат от восторга. Зря ты на журналиста не выучилась.
– Так еще и не поздно, – улыбнулась Юля. – Какие мои годы!
– Что я слышу? – с поддельным удивлением воскликнул Георгий. – А как же обычные стенания, что ты этого не можешь, не умеешь и боишься?
– Я больше не боюсь, – Юля провела рукой по волосам, туго схваченным резинкой на затылке. Больше она не пряталась за ними. – Ты меня вылечил.
– Не может быть!
– Да. Когда я там стояла, на выставке, под светом люстр и фотовспышек. Я поняла, что можно либо дальше прятаться в соломе до конца жизни, либо уже вылезти и будь что будет.
– В соломе? – не понял Гореславский.
– Да. Я год после аварии на чердаке просидела. В соломе от всех пряталась. Пока Костя не приехал. А то бы и дальше сидела. Хотя нет. Я таблетки копила, рано или поздно все одно решилась бы.
Гореславский ничего не ответил. Он-то знал, как трудно идти навстречу своим страхам.
– Георгий, – решительно начала Юля, – книгу мы закончили. Ты закончил… – поправилась она и осеклась. Стало страшно. Опять сейчас все может перемениться в ее жизни. Георгий внимательно слушал. – Я бы хотела… Я хочу забрать сына, – все же решилась она. – Если ты не согласен, то… Мы можем жить отдельно. Но я так больше не могу!
Георгий выслушал, долго молчал, минуты две. Юля нервно сжимала руки.
– Ну, что же, – наконец, сказал он, – странно было, если бы ты об этом не заговорила. Рано или поздно. Ребенок в доме – это… в мои-то годы, наверное, будет забавно. Ну, даже если с этим возникнут проблемы, мы что-нибудь придумаем.
Юля выдохнула и бросилась Георгию на шею.
– Я знала, знала, что ты самый лучший… – шептала она. – Господи, я так тебя люблю…
– Ладно, ладно… – утихомирил ее порыв Георгий. – Ты меня придушишь сейчас. Я, чай, не мальчик…
Радость ее, однако, оказалась недолгой. Телефон у свекрови не отвечал. Ни городской, ни мобильный. После дня безуспешных попыток Юля поняла, что надо ехать. Но тут Георгий решительно воспротивился.
– А если они уехали, в отпуск, например? Приедешь, поцелуешь запертые двери и что?
– Я соседей расспрошу. Они меня помнить должны. Хоть узнаю, как Ваня.
– Чтобы соседей порасспросить совсем не обязательно туда ехать. У тебя знакомые в Питере есть?
Юля помотала головой. Нет у нее никаких знакомых.
– Ну и ладно. Зато у меня много. Потерпи пару дней.
Юля подумала секунду и кивнула. Хорошо. Она потерпит. Ей не привыкать.
Георгий и правда позвонил своему знакомому, попросил сходить по адресу, узнать, что и как. На следующий день выяснилось: в квартире живут другие люди, соседи толком ничего не знают, но говорят, что Завьяловых давно уже не видели. Георгий поблагодарил и решил, что тут без помощи соседа не обойтись. Бывший полковник, даже на пенсии сохранил все свои связи и нередко оказывал неоценимые услуги. Ей осталось только ждать результата и надеяться лучшее.
В это утро Юля отчего-то рано проснулась, хотя обычно до десяти-одиннадцати спала всегда. Она по жизни совой была, вечером до часу, до двух не ложилась: все что-то делала. А сегодня что-то не спалось. Георгий тоже еще не проснулся. Хотя он рано вставал – говорил, что ему пяти часов для сна более чем достаточно. Юля кофеварку включила и к Георгию сунулась, может, проснулся уже, да читает? Она стукнула в дверь, открыла и застыла на пороге, потом бросилась к постели и принялась трясти мужа за плечо, уже понимая, что все кончено.
Юля сделала несколько звонков и застыла в тупом оцепенении возле окна, ожидая Вячеслава. Тот приехал быстро, а следом и Марина. Когда тело покойного увезла спецмашина, Вячеслав налил себе водки и залпом выпил, занюхав рукавом. Марина стояла рядом, положив руку ему на плечо, морщила лобик, кусала губы, но потом, видно, устала изображать мировую скорбь и решительно полезла в шкаф.
– Надо определиться, в чем хоронить будем, – пояснила она в ответ на вопросительно вздернутую бровь мужа.
Юля подошла и закрыла дверцу шкафа перед ее носом.
– Я сама решу в чем. Потом. Не сегодня.
Марина возмущенно фыркнула и отошла.
– Подумаешь! Полгода женой пробыла, а гонору… – отчетливо шепнула она мужу, взяв того под руку.
Еще полгода назад Юля наверняка проглотила бы оскорбление, но не сегодня, не сейчас.
– Да, я была женой всего полгода, – громко сказала она. – Законной женой. И что делать со своим мужем, даже мертвым, решать мне. А ты заботься о своем, благо он жив и здоров. Прости, Вячеслав, – добавила она устало. – Я бы хотела побыть одна.
– Да, – кивнул он и сжал руку жены, уже открывшую рот, – я понимаю. Я позвоню в Академию, сообщу. В любом случае можешь рассчитывать на нашу… мою помощь.
Дверь за ними закрылась, и с площадки донесся возмущенный голос Марины.
– Да ты представляешь, что ты наделал? Она же сейчас квартиру обчистит и смоется!
– Марина! – в голосе Вячеслава звучала злость. – Пойми, наконец, что Юля жена, а не домработница! И, вообще, я устал от твоих вечных придирок, истерик! Даже в такой день не можешь оставить меня в покое! Твою мать!
Тут голоса поглотил шум приехавшего лифта и все смолкло.
Юля прошла на кухню, хотела заплакать, но не смогла. Два месяца назад Георгию исполнилось шестьдесят семь. Они отмечали событие в ресторане. Был декабрь, за окнами неспешно падал снег, на столе горели свечи. Впереди был официальный банкет на двести человек, но в тот день они сидели в маленьком ресторанчике вдвоем и ели солянку.