– Ну вот видишь, нашли! Жалко поздно, – Лена укоризненно посмотрела на нее. – Может, раньше бы нашли, так и вылечили бы мать-то Федькину! Эти врачи, они только за деньги лечат. А нас, нищих, только умирать в больницу кладут, – явно повторяя чьи-то слова, продолжала она. – Вон как тебе личико-то поправили. Красота! И сколько же это стоило? Ты у нас, за границей делала? – Лена сыпала вопросами, не дожидаясь ответов.
– Подожди, – остановила ее Юля, – скажи, денег, сколько надо, чтоб тете Нине уход на дому хороший сделать? Ведь лежит она у вас целый день одна, в духоте, ни воды подать, ни в туалет сходить. Разве так можно?
– А что я виновата? – сразу вскинулась Лена. – А Федька на что? Его мать, между прочим. А я работаю. На всю семью пашу. С Федьки толку никакого. Не работает, зараза, уже который год. А кто детей кормить будет? Хорошо, хоть в лагерь на лето отправили ребятню. А то бы еще и за детьми присматривать, опять же мне. Вот сейчас завод кирпичный достроят, я его сразу на работу погоню, скалкой так прямо и погоню. Он ведь нормальный мужик-то был. Помнишь, да? А работы нет, вот они и пьют день-деньской. Хорошо у нас теперь вон и супермаркет есть, там и платят прилично, я туда скоро устроюсь, мне обещали, так уж полегче станет. А денег сколько на уход? Да не знаю я. Тут уже деньгами не поможешь. Тут уже о поминках думать надо.
Юля покивала головой, оставила денег, все что в кошелке были и, наконец, распрощалась с Леной и с облегчением села в машину, чувствуя легкое головокружение от выпитой натощак водки и от обилия свалившейся на нее неожиданной информации.
В коробке с отцовскими вещами, привезенной из поселка, оказались папины погоны, орден «За боевые заслуги перед Отечеством», мамины документы: диплом, свидетельство о смерти. Армейские черно-белые снимки: папа в камуфляже, пилотке с полями – афганке, с автоматом на коленях, возле боевой машины. Коробочка с мамиными сережками. Маленькие изумрудики сверкали в сердцевине золотого цветочка, в окаймлении прозрачных камушков. Изящное украшение, подаренное отцом на день рождение в последний год маминой жизни. Так она их и не поносила толком. Все потерять боялась. Юля отвела глаза. Так и всегда – все думаем, успеем, успеем, а потом раз и ничего уже нет, ни завтра, ни послезавтра, ни надежды.
Вдруг она вспомнила про сверток из тайника и кинулась в прихожую за сумкой, рванула молнию – жестяная банка вывалилась, крышка открылась, и на пол выпала пачка денег, перетянутая резинкой. Юля медленно присела перед ней, боясь дотронуться. Потом все же взяла в руки, пересчитала хрустящие новенькие банкноты. Двадцать тысяч долларов. Кроме папы, некому было положить эти деньги и сверток в ее тайник. Она принялась вскрывать сверток, используя острый мясницкий нож. Еще не раскрыв его полностью, она знала, что увидит. Пистолет. Но этот был не отцовский, нет. Табельный Макаров отца забрали полицейские, карабин тоже. Она не знала его судьбы, наверное, так и пылится где-то на складе в недрах полицейского управления. Пистолет был в плотно завязанном полиэтиленовом пакете. Она подняла его за уголок и рассмотрела при свете люстры: черненый корпус, длинный ствол.
Юля почесала лоб, подняла с пола жестянку, там было еще что-то: плоская коробочка с диском внутри, и листком бумаги с номером телефона и фамилией.
…Помятый, с разбитым лицом мужчина, сбивчиво и торопливо говорил: «Винт поручил мне разобраться с этим упертым из Москвы. Я взял двоих, и мы вечером пошли к заводу. Разбили окно на первом этаже, швырнули бутылку с бензином». Голос за кадром спросил: «Кто заказал Пономарева?» – «Пономарь сам напросился, ему говорили – отступись, а он уперся как… Винт тогда в мебельный бизнес лез, а Пономарь ему как кость в горле…»
Юля просмотрела запись до конца. Ничего не поняла. Зачем отец спрятал эту запись? И доллары, откуда столько? Отец ведь так и не сказал, на какие деньги он купил квартиру.
Взгляд ее зацепился за фамилию на листке. Самойлов. Что-то знакомое. Да, как же она могла забыть! Недолго думая, она набрала номер, гудок пошел в эфир, и через пару звонков трубку сняли, раздался крепкий мужской голос: «Самойлов, слушаю».
– Извините, – хрипло сказала она в ответ, – это Юля. Я дочь Петра Шадрина. Папа умер и я, может, не вовремя, но…
– Юля? – изумленно спросил мужчина. – Юля Шадрина? Вот так сюрприз! А помнишь, как с отцом в Питер приезжала экзамены сдавать? У меня ведь жили.
– Помню, – Юля сморгнула слезу. – Я ездила домой. Не уверена, но, кажется, папа просил вам кое-что передать.
– Молодец что позвонила. Жалко я не дома. Живешь там же?
– Нет, я в Москве сейчас…
– Так и я в Москве, – удивился мужчина. – В командировке. Давай адрес, сейчас приеду.
Глава 15. То, что не ржавеет
Гость приехал быстро. Юля по привычке стояла у окна, смотрела на улицу и заметила огромный джип, лихо вкативший во двор. Из машины вылез невысокий, но довольно крепкий мужчина, коротко, по-военному, стриженый.
Гость вошел в прихожую, мягко ступая ногами в кожаных мокасинах. Движения вкрадчивые, словно у кошки перед броском. Секунду помедлив, он снял темные очки, и Юля увидела цепкий взгляд глаз цвета мокрого асфальта.
– Ну здравствуй, Юлия Петровна. Вот как свидеться пришлось. Ты меня и не помнишь совсем, – догадался он. – Служили мы с твоим отцом вместе. В гости к вам приезжал, еще мать твоя, царствие ей небесное, жива была. Потом когда в институт поступать приезжала, в моей квартире останавливалась. Я тогда с семьей на югах был, а Пете ключи оставил.
– Помню, Геннадий Андреевич, – слабо улыбнулась она, – только забыла. Вы на похоронах не были.
– Не был, – кивнул Самойлов. – Не смог. Потом приезжал.
Он оглядел Юлю с ног до головы и улыбнулся.
– Похожа на отца.
Юля в ответ вздохнула.
– Не знаю. Мне же пластику делали. У меня даже фотографий старых нет, чтобы сравнить.
– Похожа, похожа, – кивнул Самойлов, – вон лоб так же как Петя хмуришь. А тут ты каким путем оказалась? В Москве? Ты же замужем, сын у тебя?
– Это история длинная, – ответила она, – может быть, чаю?
Гость кивнул и прошел на кухню.
– Вот, значит, как, – задумчиво произнес Самойлов, когда чай был выпит, а рассказ подошел к концу. – Да уж… – он почесал щеку. – Я Петру-то поклялся, что никогда никому не расскажу, но раз уж такое дело… Надеюсь, простит. Петр, как матушка твоя, Лиза, умерла, сильно изменился. Редко приезжать стал, в гости не звал. А тут вдруг приехал, лица на нем нет. Рассказал про горе свое. Все боялся, что ты руки на себя наложишь. Ну не мог я другу отказать. Взяли мы этого парня в обработку. Кто-то скажет, да и ты тоже, может, что закон нарушили, да ведь есть закон, а есть справедливость. А по справедливости, должен был этот парень ответить. Нет разве? Петр потом звонил, говорил, все получилось. А оно вон, значит, как обернулось. Только отца не кори. Для своего ребенка чего только не сделаешь. Да ты сама мать – понимаешь.
Юля слушала, не спуская глаз с Самойлова. Значит, правда. Бедный Костя! Бедный папа! Ей стало так их всех жалко, что она не удержалась и зашмыгала носом. Самойлов, вздохнув, протянул ей платок.
– Я сына не могу найти, – всхлипнула она. – Свекровь его увезла, а куда не знаю, даже не представляю к кому обратиться за помощью. Куда бежать…
– А никуда бежать не надо, – Самойлов накрыл ее руку своей жесткой ладонью. – Я у Петьки в неоплатном долгу. И для его дочери горы сверну.
Юля непонимающе глянула на него.
– Отец тебе не рассказывал, понятное дело, – Самойлов одним глотком допил остывший чай. – Я командиром взвода был, а Петька с новым пополнением прибыл. Салага совсем… – он потер лоб и глухим голосом продолжил: – Сопровождали мы караван, в ущелье нас и накрыли. Остались я, да он. Меня ранило в ногу, – он потер рукой бедро. – Петьку контузило слегка. Всю ночь он меня на себе пер, меня, да автоматы. Думали, хана нам. Воды нет, еды нет. Ночью в горах адский холод, костер зажечь страшно – духи заметят. Змею поймали – съели. Слава богу, на следующий день вертушка мимо летела. Увидели, подобрали. В части нас и списали уже. Нам, чтобы не бурчали, выдали по висюльке. Ну, Петьке-то за дело – салага командира из боя вынес, ну а мне за компанию. Ногу врачи оттяпать сперва хотели, но я не дался. Кому я инвалид на хрен нужен – лучше уж сдохнуть. Зря, что ли, Петька меня с матюками по горам тащил? Кто бы видел – матерится и тащит, а сам-то цыпленок совсем. Такого отборного мата я за всю жизнь не слыхивал, ни до, ни после.
– Нет, папа никогда не рассказывал, – Юля потрясенно помотала головой. – Я маленькая была, он мне медаль поиграться давал, а когда папу спрашивали за что медаль, он говорил, что всем тогда давали и ему тоже.
– Понятное дело, не говорил. Я тоже никому не говорю, что моя медаль за жизнь пацанов бездарно погибших. Половина из них не поняла, что произошло, когда мины под колесами рванули. Потом духи ракету пустили и остальных в кашу. Боя как такового и не было. Последнее, что видел – как вертушка в воздухе кувыркается. Очнулся, когда Петр меня уже волок подальше от места засады, боялся, что духи за трофеями спустятся. После госпиталя комиссовали, перешел на более спокойную работу, сына родил… Так что он не просто мне жизнь спас. Он и семью мою спас. Мы с женой разводиться хотели: детей долго не было. А тут сын. И я живой и даже не инвалид. Жена не устает бога молить до сих пор. Сын такой парень вымахал. Красавец! Женился. Вот внуками нас одарил… А сдох бы я в Афгане – хрен бы что было! Так и сгинул бы род Самойловых. Не переживай, Юлия Петровна, все сделаем!
– Вы не думайте, я заплачу! Я найду денег.
Самойлов весело посмотрел на нее.
– С деньгами разберемся. Сейчас я тебе бумагу дам, ты мне подробно напиши, имена, даты рождения, место жительства свекрови, свекра и, вообще, все, что помнишь. Никогда не знаешь, какая информация пригодиться сможет.