По узкому трапу Толоконников скатился в сумрак машинного отделения. Над дизелем, гремя гаечными ключами, колдовали два моториста.
– Что стряслось? – закричал Толоконников.
Молодой матрос приподнял голову и, смахнув ветошью пот со лба, ответил:
– Вот… сломалась, проклятая!.. Никак не найдем причину!
– Ищите быстрее!
– Стараемся, – буркнул другой моторист, пошире в плечах и постарше. Окрик Толоконникова задел его за живое.
– Плохо стараетесь! – гневно бросил инженер-капитан. – Нас несет на рифы. Понимаете? Рядом рифовый барьер!
– Неужели разобьет? – со страхом спросил младший.
– Не разобьет, – отозвался его товарищ. – Там мелко. В прошлом месяце один наш катерок в это место влип. Ничего… А пара лишних пробоин для нашей старой калоши пустяки.
– На это нельзя надеяться! – взорвался Толоконников. – Приближается шторм. Ищите повреждение!
– А черт его знает! – выругался старший моторист. – С подачей топлива не ладится…
Толоконников подошел к ним вплотную. Марка двигателя была знакома. Еще на заводе он имел когда-то дело с такими же. «Сейчас разберемся, – подумал уверенно. – Не может быть, чтоб я не нашел поломку!.. Вот только надо ли?» Мысль эта вначале испугала его. На судне люди, боеприпасы… А вдруг разнесет?.. Но уж больно велик соблазн проучить Свята. Будет знать, как игнорировать мнение заместителя.
Мстительное чувство захлестнуло Толоконникова. Где-то в глубине души он сознавал, что и думать, и поступать так подло! Но ничего с собой поделать не мог. С заместителя, конечно, тоже спросят, почему не предотвратил аварию. Но даже к этому он был готов. А командир пусть попляшет…
Толоконников вздрогнул и будто очнулся. Что он затеял? Надо немедленно спасать катер. Немедленно! Какие могут быть колебания!
Он бросился к машине, оттолкнул моториста:
– Дай-ка я!
Лампочка вдруг мигнула и погасла. Темнота обрушилась на машинное отделение.
– Огня! – крикнул Толоконников. – Быстрее!
И понял: поздно, время упущено.
– Рифы! – завопил кто-то наверху.
Мотористы, толкаясь, бросились к люку.
– Без паники! – рявкнул Толоконников. Матросы шарахнулись от него. – Поднимайся по одному! Ты первый, – подтолкнул младшего, – пошел!
Он вылез на палубу следом. Совсем близко увидел оскаленные каменные зубы рифов. Вода вокруг них кипела. Камни то ныряли, то выставляли напоказ острые, осклизлые ребра. Толоконников смотрел вокруг без малейшего страха. Холодное спокойствие овладело им.
– Надеть спасательные жилеты и пояса! – скомандовал он. – Берег рядом!
Катер вздыбило, с размаху швырнуло на рифы. Раздался скрежет. Люди попадали с ног. Толоконников больно ударился о кнехт, тут же вскочил.
– Прыгай!
Минута, другая – и палуба опустела. Держа оружие над головой, люди плыли к берегу.
«Вот и все, – устало подумал Толоконников. Он задержался у борта, вглядываясь в клокочущую пену. – Хорошо, что осталась возможность красиво выйти из игры. Командир покидает корабль последним…»
Айгинто медленно сходит по лестнице. Не спускается, а ползет, еле переставляя ноги. По утрам двигаться особенно тяжело. Болят суставы. Пока не разойдется, ноет поясница. Совсем старый стал, никудышный.
Под хутулами[38] поскрипывают свежеоструганные доски. Лестница – первое на Кайхэне сооружение, которое восстановили после обстрела. Достраивается казарма, поднялась крыша над домиком управляющего. Только о жилье для забойщиков некому побеспокоиться. Они как вырыли себе наспех землянки, так и живут в них. Просили отпустить домой. Забоя-то все равно нет. Но Уэхара не разрешил. Работать надо…
Навстречу Айгинто подымается смена часовых. Впереди унтер-офицер с презрительно поджатыми губами, желтое лицо изъедено морщинами, как печеное яблоко. Под ноги он не смотрит, шагает важно, как шаман. Айгинто не успевает посторониться, и унтер-офицер грубо его толкает.
– Не видишь, кто идет?! – остервенело орет он. – Где твои глаза, грязная свинья!
Айгинто съеживается в ожидании удара. Любой солдат может ткнуть его кулаком под ребра: не попадайся зря на глаза. Человек он бесправный, хоть и старшинкой стал. Две зимы или три прошло с тех пор? Все равно ничего не изменилось. Как ходил прежде в драной кухлянке, так и теперь ходит. Спит в земляной норе вместе с забойщиками. Ест из общего котла. Уэхара не то что рисом угостить – на порог к себе не пускает. Только кричит: «Торопиться надо! Работать всем! Понял, старшинка?..»
Что тут непонятного? Сам надрывайся и других подгоняй. Управляющему только это и нужно.
На плато по-прежнему, будто ничего не произошло, скачут по скалам прожорливые кайры, тяжело взлетают бакланы. Гомонит птичий базар. С котикового пляжа доносится монотонный рев зверей, вереща, суетятся черные котенята. На острове идет обычная жизнь. Айгинто давно привык к зловонию на Кайхэне, не замечает его. Лишь после грозы, когда ливень смывает в море птичий помет и разбитую яичную скорлупу, а умытые камни начинают влажно поблескивать, запах гари пробивается сквозь смрад тухлятины и зловеще напоминает о случившемся.
Спустившись вниз, Айгинто бредет по берегу мимо разбитых засольных чанов – целыми от них сохранились только железные обручи, мимо забойной площадки – настил обгорел, торчат края обуглившихся досок. Забойщики растаскивают их, складывают штабелями. Они спешат, всегда спешат как заведенные… Работа начинается с восходом солнца и заканчивается в темноте. Люди валятся к концу дня как подкошенные и забываются коротким тревожным сном, чтобы с рассветом снова быть на ногах. Айгинто часто слышит по ночам стоны, и сердце его наполняется жалостью. Нет, он не будет подгонять несчастных. Пусть это делает управляющий. Айгинто не хочет быть плохим для людей. Он немало повидал на своем веку и кое-что понял.
Много-много зим прожил Айгинто на земле. Память слабеть стала. Забыл свою ярангу. Костер помнит, умку[39], что приходила в стойбище, тоже. А вот мать Рултыну забыл. Рано ушла она к верхним людям. Даже брата ему не подарила. Отец Кляуль очень другого сына хотел. Оленя резал, в жертву приносил. Не помогло, правда. Не сжалился творец-киягныку[40].
Мальчонкой вместе со взрослыми Айгинто бил моржей, тюленей. Охотился за нерпами на Командорах. Потом отец Кляуль к «огненной воде» потянулся. Выпьет – кричит, костер топчет, совсем недобрый становится. А «вода» эта у шкипера Брука была. Совсем маленький шкипер, как топорик, мордочка на песца похожа, а в лавке всего много: и сети, и порох, и соль, и ружья…
Уплыли из чума шкурки, бивни моржей, потом собаки с нартой. И вот однажды… Сколько Айгинто проживет, не забудет. Схватил его отец Кляуль за плечи, толкнул в ноги шкиперу Бруку. «Бери мальчишка! – крикнул с надрывом и закашлялся. – Служить будет. Дай три, лучше четыре бутылка!»
Ничего не понял Айгинто. Заплакал, вырвался, убежал. Его догнали. Кусаться стал – побили, в большую лодку бросили.
Сильно тосковал Айгинто. По отцу Кляулю, по яранге, по быстрой езде на собаках. Болел много. Морская болезнь в него вошла. Потом, когда уже совсем вырос, крепкий стал, как молодой олень.
Шкипер Брук строгий был. Научил он Айгинто стрелять из винчестера, парусами управлять, машиной, «маленького шайтана» под стеклом понимать. С «маленьким шайтаном» в море не пропадешь. Всегда путь укажет. «Ты наследником моим будешь, – говорил непонятно шкипер. – Своих я, скиталец морей, не нажил».
Одно плохо: «огненную воду» шкипер тоже любил. Не дрался, правда, плакал, бил себя в грудь, часто вспоминал русских. «Хорошая жизнь у них там теперь, – говорил. – Для таких, как ты, голоштанных особенно. Красные яранги построили. Мяса и юколы вдоволь…»
Однажды на них в океане набросился злой дух – тайфун. Мачту сломал, руль сломал, борт пробил. Айгинто амулет вынул, молиться начал. Совсем к верхним людям собрался. Пронесло, правда. Выбросило их на остров, только большую лодку о камень разбило.
Шкипер Брук чудной стал. Стонал, слезы по щекам дорожки промыли. «Дурачок ты, – приговаривал, – ничего не понимаешь. Шхуна, моя шхуна погибла, Айгинто! Я из-за нее родину бросил. Боялся, что отберут…»
С тех пор он часто судьбу и людей ругал. Выпьет «огненной воды» и бормочет непонятно: Камчатка… революция… советы…
Айгинто останавливается возле длинного низкого сарая. Тут склад. Сарай стоит в расщелине, отгорожен скалами, потому и уцелел при обстреле. Только рифленая крыша осколками продырявлена. Дырочки круглые… Айгинто трогает пальцем ту, что побольше, – края неровные, зазубренные, как и его жизнь…
Бедный добрый шкипер Брук! Они потом долго по золотой земле желтого бога искали. Не нашли, правда. Не помог им творец-киягныку. От голода подыхать осталось. Тогда Айгинто поймал песца. Песца сварили. Собак тоже съели. «Давай возвращаться, – сказал шкипер Брук. – Не нам с тобой за золотом охотиться. Человек должен заниматься тем, что умеет».
И вернулись они на Прибыловы острова. Работать стали. Только уже на хозяина. Чудной хозяин. «Корпорейшн» называется. Не выговоришь, язык сломаешь…
Шкипер Брук хорошо котика знал. «Котик – зверь не простой, – учил он Айгинто. – Когда серый да молодой – шкурка мягкая, в цене стоит. Если подгрудок желтый – матка, бить нельзя. А усы белые, сам большой – секач, денег мало платят».
Айгинто присоединяется к забойщикам и вместе с ними тащит доски – остатки сгоревшего помоста. Доски ломаются, крошатся под руками. Над забойной площадкой, не оседая, висит удушливое облако черной пыли. Першит в горле. Люди задыхаются, кашляют.
Уэхара тут как тут.
– Работать! – кричит и трясет кулаками. – Безмозглые кретины! Идет большая война. Все силы на помощь трону! Я вам покажу…
Лицо его делается страшным, глаза бешеные, рот ощерился. Управляющего боятся. Кулаки у него тяжелые. Забойщики испуганно шарахаются. Один Айгинто не испытывает страха. Что должно случиться, то и будет. Шкипер Брук часто повторял: «От судьбы не уйдешь. Бог, он всем распоряжается». Даже когда ему совсем плохо стало, спокойно сказал: «Значит, суждено!..»