– Виноват, товарищ генерал, – ответил Толоконников и умолк.
– Что такое «виноват»? – напустился на него замкомандующего. – Вас зачем сюда послали? Инженера с высшим образованием! Во всех технических вопросах за вами должно быть решающее слово!
– Простите, товарищ генерал, – вмешался Свят, не терпевший напраслины. – Инженер-капитан Толоконников был против выхода судов в море и решительно возражал.
– Похвально. Напрасно не прислушались, капитан. Что можете сообщить еще?
Свят пожал плечами. В дальнейших объяснениях он не видел смысла. Сотрясать зря воздух, оправдываться не в его характере.
– Неужели вам нечего сказать, капитан? Та-ак… – зловеще протянул замкомандующего, что само по себе не предвещало ничего доброго.
– Будем закругляться, товарищ генерал? – осторожно спросил кадровик.
– Пора. Все ясно. Вы, капитан, не поняли главного: личной ответственности за случившееся. И не сделали соответствующих выводов. А жаль. Теперь их вынуждены сделать мы. Во-первых, этого сержанта…
– Однокозова, – подсказал Калинник.
– Отдать под суд трибунала.
– Но это несправедливо! – горячо возразил Свят.
– Он и так достаточно наказан, – поддержал Калинник.
– Может, ограничимся разжалованием? – тихо вставил кадровик.
– Уговорили, пусть так, – сдался замкомандующего. – Ну а что будем делать с вами, капитан? Откровенно скажу: вы разочаровали меня. Фронтовик, заслуженный комбат – и вдруг в такое тревожное время начинаете заниматься отсебятиной, своевольничаете. Знаете, у меня уже нет уверенности, что мы сделали правильный выбор, назначив вас командиром особого десантного отряда!
Свят вспыхнул. Такого ему слышать еще не приходилось. В конце концов, он не набивался на эту должность.
– Сожалею, товарищ генерал, что не показался новому начальству. Готов уступить место кому угодно.
Генерал с откровенным недоумением взглянул на офицера. «Ишь закусил удила… Безусловно, неглуп, но своенравен и трудноуправляем. Ему бы полную автономию, чтобы сам себе голова… Этого допустить нельзя!»
– Я ожидал от вас иной реакции, – заметил замкомандующего с упреком. – Но раз так, пусть будет по-вашему. Инженер-капитан, принимайте отряд!
– Товарищ генерал! Этого делать нельзя! – воскликнул Калинник. – Капитан Свят создал отряд. И его снятие накануне…
– Подожди, замполит, – властно остановил замкомандующего. – Твоя позиция мне ясна, а вот капитана…
– Разрешите быть свободным? – вскинул Свят руку к головному убору.
Генерал усмехнулся:
– А вы мне нравитесь, капитан. Предлагаю остаться в отряде заместителем командира. Если, разумеется, самолюбие не окажется сильнее разума. Ваш боевой опыт может здесь очень пригодиться. Согласны?
По лицу Свята пошли багровые пятна. Он не сразу справился с собой. Наконец вскинул подбородок, посмотрел генералу прямо в глаза и глухо сказал:
– Слушаюсь!
У выхода из палатки генерал остановился и громко, к общему сведению присутствующих, сказал:
– Вам, замполит, ставлю задачу разъяснить бойцам: подвели они командира. Прошу довести эту мысль максимально убедительно.
Из записей младшего лейтенанта Бегичева.
5 августа 1945 г.
Живем в тревожном ожидании. Внешне ничего не изменилось. Тренажи, занятия, стрельбы. Утром развод. В полдень обед. Вечером смотрим кино. Все идет по заведенному порядку. Но не покидает ощущение: вот-вот начнется. Ребята, видно, испытывают то же самое. Понимаем – это неизбежно. Нельзя оставаться в стороне, когда воюют союзники! Да и в этом ли только дело? Невозможно забыть Цусиму, Порт-Артур. А захват Приморья? Зверства и бесчинства? Гибель Лазо?.. Потом Хасан, Халхин-Гол. Сотни провокаций, ложь, вероломство. Много, слишком много горя принесли самураи нашей земле, нашему народу.
Ребят волнует, задействуют ли нас. Мы не на главном направлении. Обидно, если останемся в стороне.
Никто толком ничего не знает и говорить вслух не решается. За болтовню могут крепко взгреть. Велено держать язык за зубами. Приказ о соблюдении привычного ритма жизни в пограничных районах соблюдается строго.
Недавно приехал комдив. Сидел в курилке. Шибай возьми и спроси: что, мол, происходит? Комдив усмехнулся. «Увы, – говорит, – не осведомлен! Но как узнаю, непременно сообщу». То же и замполит повторяет…
Темнят. Зачем? Мы ж не слепые, видим.
Маскировочный режим усилен. Машины стали ездить только по ночам и с выключенными фарами – таков приказ. Точно как в прифронтовой полосе.
Чуть ли не на каждом перекрестке поставлены надорожные маски. Как-то за одну ночь вдоль границы вырос маскировочный забор. Перегорожено километра полтора открытого участка.
Перед отбоем разучиваем новые строевые песни. Комдив распорядился: «Петь, да погромче! Чтоб чувствовалась мощь солдатских глоток!» Вот мы и горланим вовсю. Слышно верст на десять вокруг.
Позавчера пришли в лес. Обычно там занимались топографией, ориентированием на местности. Смотрим – танки стоят. Как с неба свалились! Сутки назад их и в помине не было. «Дуйте-ка, ребятушки, отсюда! – говорят танкисты. – Никого не разрешено пускать». Чужое место заняли, да еще и распоряжаются.
Утром опять новость. Неподалеку от лагеря в распадке обнаруживаем гаубичную батарею. Орудия замаскированы, в кустах стоят. Когда только они появились?.. «На учения прибыли», – говорят артиллеристы и загадочно улыбаются. Кого хотят надуть?!
А темы тактических занятий? Отрабатываем «Наступление в горно-лесистой заболоченной местности», «Прорыв долговременной обороны противника», «Блокирование и уничтожение опорных пунктов». Красноречиво!
Хорошо, что мне как начальнику разведки полка положен сейф для секретных бумаг. Иначе где бы хранил свои записи… Хоть бери да ставь на тетрадке гриф «Для служебного пользования». А не записывать не могу. Как говорил отец, лучшая память – записная книжка…
Стоят жаркие дни. Солнце висит над сопками как раскаленная медная сковорода. В тени за тридцать. И хоть бы ветка колыхнулась. А брызнет дождь – и того хуже. Даже ночь не приносит облегчения. Палатку приоткрыть нельзя: мошка заест. Жажда одолевает, но пить тоже нельзя. Вся влага моментально выйдет испариной.
Спасаемся только на речке Вальзе. До нее, правда, топать изрядно. Но, слава богу, разведчики живут вольготнее пехоты. Места занятий я выбираю сам.
Плохо одно: с нами приладилась ходить Юля. «Я же к вам приписана, – мило улыбается она. – Какая от разведчиков польза без знания языка?»
Юля права. Если что начнется, мы без нее как немые. Но когда она идет с нами, для меня занятия – сущее мучение.
У Гейне есть строчки:
Это сердце не дерзало
О любви тебе шептать;
Только там, где ты дышала,
Там хотелось мне дышать.
Когда-то я считал это поэтическим преувеличением.
Юля наверняка обо всем догадывается. И ребята давно меня раскусили. Но дело не в ней и не в них. Рядом с Юлей – вот что противно! – вдруг становлюсь дурак дураком. То грублю и нарочито неприступен, то излишне весел и попусту много болтаю. Отпускаю такие казарменные шуточки – у самого уши вянут.
Понимаю: не то и не так, а переломить себя не в состоянии. Тряпка!
Добро бы хоть она меня воспринимала таким, каким я пытаюсь выглядеть. Так нет же! Видит насквозь и в душе, очевидно, презирает: волокита при погонах, а двух слов связать не умеет… Прищурит свои глаза-маслины и смотрит сочувственно…
На политчасе агитатор полка – в который уж раз! – рассказывал солдатам о зверствах самураев в Приморье в годы Гражданской войны. Основная мысль: не забудем, не простим, японская военщина была и остается злейшим врагом советского народа.
Днем собрали офицерский состав. Рассчитываем что-нибудь новое о международном положении услышать или о мерах по восстановлению народного хозяйства – постановление об этом недавно вышло. Поднимается на трибуну лектор из политотдела армии и объявляет: «Тема лекции – обзор военных действий в бассейне Тихого океана».
Мы так и ахнули. Третьего дня начальник штаба дивизии уже с этим перед нами выступал.
Да, события назревают. Вопрос в том, когда!..
6 августа
Полночь. По радио передали ошеломляющую весть. Шестнадцать часов назад американцы сбросили атомную бомбу на японский город Хиросима.
Родилось новое оружие!
Это о нем, очевидно, кричал Гитлер незадолго до своего краха. Грозился повернуть историю вспять. Фашисты не успели, зато наши союзники постарались.
Расспросил инженера дивизии. Страшно подумать: одна бомба обладает такой же разрушительной силой, как двадцать тысяч тонн взрывчатки! Не укладывается в голове. Хиросима, очевидно, превращена в груду развалин. Ужас!..
Понимаю, идет война, жертвы неизбежны. Но когда падают на поле боя солдаты – это, хоть больно, все же объяснимо. А гибель ни в чем не повинных женщин, детей, стариков, стертые с лица земли целые города – как это понять, как простить?..
Нанесен первый удар. За ним могут последовать другие. Президент Трумэн заявил: американцы намерены продолжать атомные бомбардировки. «Пусть никто не сомневается, – сказал он, – мы полностью уничтожим способность Японии воевать».
Что же получается?
Если Трумэн с легкостью уничтожает города и тысячи людей, какая тогда разница между фашистами, ни в грош не ставившими человеческую жизнь и великие творения рук человеческих, и теми, кто сегодня бросает на землю атомную смерть?
От меня только что ушли потрясенные Ладов и Шибай. Прослушав радио, долго сидели, храня тягостное молчание. В такие минуты, понимаю, говорить не хочется. Люди задумываются о вещах, которые вслух обсуждать стесняются. О смысле жизни, например, о судьбах человечества…
Уверен, сегодня каждый спросил себя, что ждет его завтра. А через десять, пятьдесят лет? Найдутся ли силы, способные остановить зло, родившееся в черный день шестого августа сорок пятого?..