Толоконников стал бояться совершить ошибку, допустить какую-нибудь оплошность. Отдав распоряжение, многократно анализировал правильность его. Это подрывало веру в себя.
Никто, разумеется, ни о чем не догадывался. Новоиспеченный командир был резким, не терпящим возражения тоном строго пресекал любые возражения, от кого бы они ни исходили, считал их чуть ли не покушением на авторитет. Так легче было скрывать свое состояние.
Лишь Калинник, пожалуй, догадывался о том, что с ним происходило.
– Послушай, Эрг, – как-то сказал он, – ты бы побольше доверял людям. Они тоже душой болеют за дело.
– А как же быть с твоим постоянным призывом доверяя проверять? – язвительно бросил Толоконников.
– Необходим контроль за исполнением, – спокойно согласился Калинник, – но не мелочная опека. Дай людям проявить самостоятельность, будь с ними помягче. Народ наш все прекрасно понимает…
В отношениях Толоконникова и замполита внешне вроде бы ничего не изменилось. Они продолжали жить в одной палатке. Разве что разговоры потеряли прежнюю задушевность. Толоконников делался все более раздражительным. Участливые взгляды Калинника распаляли его.
– Ну что… Что тебе от меня надо? – кричал новый командир отряда на замполита, чутко замечающего в Толоконникове очередной приступ самокопания.
– Да не нервничай, пожалуйста, – сочувственно говорил Калинник. – Будь самим собой. Прежде у тебя это совсем неплохо получалось. Я же за тебя, а не против…
Лишь под утро Толоконников забылся беспокойным сном. Все отодвинулось, отошло вдаль, затихло. Знакомые предметы, окружающие его, увеличились в размере, надвинулись громадой!.. А сам он, маленький, беспомощный, обессиленный, заслонялся от них рукой и старался накрыться с головой исполинским покрывалом, которое тянул и никак не мог натащить на себя…
– Вставайте, командир, вас ждут великие дела! И новости тоже!
Толоконников вскочил, сел в постели и, ничего спросонья не соображая, зябко поджал под себя ноги.
– Что-нибудь случилось?
– Труба зовет! – воскликнул Калинник. Он стоял у входа с кипой газет в руках.
– Я проспал?
– С моей помощью обошлось. Личный состав согласно распоряжению командира отряда поднят в шесть ноль-ноль. Политинформация проведена. Заряд бодрости получен. Воодушевленные бойцы отправились принимать пищу.
– Как погода?
– Хуже не придумаешь.
– Чему же ты радуешься?
– Добрым вестям. – Калинник бросил газеты на стол. – Вот, слушай. Сообщение Совинформбюро. Забайкальский фронт: за три дня боев войска продвинулись на четыреста пятьдесят километров. Взяты Таонань, Хайлар, Туцюань. Первый Дальневосточный фронт…
– О чужих победах наслышаны, – перебил Толоконников.
– Разве тебя они не радуют?
– Наоборот, полон восторга.
– Заметно, – иронически протянул Калинник.
Толоконников вскипел:
– Ты бы лучше своими заботами болел!
– Я что-нибудь упустил? – ревниво спросил Калинник.
– Не будем друг друга упрекать, – отступился Толоконников. – По-моему, сделали все. Митинг провели. Коммунистов собрали. Задачи доведены. Дело за малым: начать и кончить!
– Гляжу, настроение у тебя не шибко боевое. У солдат тонус повыше будет.
– На то он и солдат. Мне по штату положено беспокоиться… Где ремень, не видел?
Толоконников набросил гимнастерку и, разминаясь, прошелся по палатке, энергично взмахивая руками. Лицо его оставалось хмурым.
Состояние Толоконникова было замполиту понятно. Бой – уравнение со многими неизвестными, и, как бы ни был дальновиден командир, всего предусмотреть нельзя. Но и паниковать заранее бессмысленно. Они поработали добросовестно. Боеготовность отряда довольно высокая. Моральный дух тоже. Калинник мог сказать со всей определенностью: люди рвутся в дело… Командир это должен видеть. Свят, например, всегда точно чувствует настроение бойцов и в состоянии безошибочно определить, кто на что способен. А Толоконникову этого как раз и не хватает. Он честолюбив – качество для военного человека не столь уж плохое, но не определяющее. Знает технику, тактику, без чего, конечно, не обойтись. Но понимания людей ему недостает. Командир прежде всего наставник, психолог, и если он не проник в душу солдата и не заставил поверить в себя, грош ему цена…
Когда в политотделе Калинника спросили, что представляет собой Толоконников, он, не покривив душой, ответил: смена командиров не пошла отряду на пользу.
– У меня такое же ощущение, – согласился начальник политотдела. – С этим еще предстоит разобраться. Но… коль так случилось, после драки кулаками не машут. Ваша задача – помочь!.. Передайте Святу, пусть не опускает руки. Внушите ему это!
Однако Свят замполита упредил:
– Не беспокойся за меня, Виктор Макарович. Я, конечно, не тесто, лапшу из меня не нашинкуешь, но и чрезмерным самолюбием не перегружен. Дело есть дело, все остальное потом…
Толоконников затянул ремень и, надевая плащ-накидку, неожиданно спросил:
– Скажи, что, по-твоему, главное в нашей службе?
Калинник вскинул на него удивленный взгляд. Как мог Толоконников угадать его мысли?
– А тебя, собственно, почему вдруг это сейчас заинтересовало? – спросил он.
Толоконников махнул рукой:
– Так просто. Мысли вслух. Точнее – сон в руку. Иногда вдруг посмотришь на себя со стороны и обнаруживаешь, что ты совсем маленького роста. Куда уж тут большие дела вершить! Чушь! Не имеет значения. Пошли!
Он шагнул из палатки навстречу дождю. Калинник, озадаченный, последовал за ним.
– Дьявол бы побрал такую свистопляску! – буркнул Толоконников, вглядываясь в высокие тяжелые гребни, вспучившие залив. В них то и дело зарывались носом стоящие на рейде корабли. – Как думаешь, волнение достигло четырех баллов?
– Наверное, около этого.
– Как же сажать людей на суда?
– Туговато придется, – согласился Калинник. – Может, подождем?
Вопрос остался без ответа.
Они зашли в длинную палатку, так называемую офицерскую столовую. Завтрак уже заканчивался. В уголке расположились Свят и Червинский. Последнее время их часто можно было видеть вместе.
Толоконников нехотя поковырял вилкой перловую кашу с мясом и отодвинул. Есть не хотелось. Посадка на корабли не шла из головы.
Инженер-капитан не способен был отвлекаться от сиюминутных забот. Завтра, через неделю – эти временные категории представлялись ему гарантией благополучия. Но сегодня, особенно сейчас несло ощущение беды. Хорошо, если все обойдется. На улучшение погоды рассчитывать вряд ли стоит. Скорее всего, задует сильнее. Катера у них хлипкие. Попробуй выбраться из бурлящего залива! Да еще с полной боевой выкладкой… Потерять людей, не начав операцию! Весело… Но, с другой стороны, за задержку с кого спросят? Скажут, приказ был, срок определен точный. Почему не выполнили? Это же не учение – война!
В палатку вошел Махоткин. Вода стекала с плащ-накидки ручьями. Подойдя к командиру, старшина доложил, что оборудование лагеря сдано прибывшей команде.
– Штормового предупреждения не получали? – спросил Толоконников.
– Пока нет, товарищ инженер-капитан.
– Что значит – пока? – нахмурился Толоконников. – Не могли узнать поточнее?
– На метеостанцию я звонил, – обидчиво возразил Махоткин. – Сомневаются синоптики. Циклон подходит, но то ли его к северу стянет, то ли аккурат нас накроет…
– Запросите еще!
Махоткин ушел.
– Надо бы подождать, – подал голос прислушивавшийся к разговору Свят.
– Как подождать? – набычился Толоконников. – А приказ?
– Там, наверху, не дураки сидят. Доложим, объясним. Против стихии не пойдешь.
– Давно ли вы осторожности научились, товарищ капитан? – язвительно заметил Толоконников.
– Надо исходить из реальных условий, – вмешался Червинский. – Раз шторм…
Инженер-капитан взглянул на ученого исподлобья:
– Попросил бы вас, профессор, не вмешиваться!
Возможно, если бы ему не воспротивились, Толоконников и сам согласился повременить. В конце концов, наверстать упущенное можно потом, на переходе. Но поскольку все были против, отступить, как считал новоявленный командир, он уже не имеет права. Дух противоречия пересиливал голос разума. Предположение, что его смогут заподозрить в трусости или в том, что он идет на поводу, толкало к сопротивлению. Нет, он не боялся рисковать и верил в свою счастливую звезду.
«Авось пронесет, – подумал со злостью, глядя Святу в лицо, и повторил про себя его любимую присказку: – Бог не выдаст, свинья не съест!»
Толоконников шумно поднялся. Резко нахлобучил каску.
– Ну вот что, товарищи, – сказал он голосом, в котором зазвенел металл, – осталось тридцать минут. Прошу к бойцам. Посадку начнем точно по плану. С первым катером пойду сам!
Из письма Калинника майору Бегичеву.
Август 1969 г.
…В последнем письме, дружище, ты просил рассказать о выходе отряда в море. Понимаю почему: в твоих записках недостает нескольких связующих звеньев. Но, надеюсь, ты не собираешься историю посадки на суда во время шторма излагать как героический акт? Демонстрация мужества и выучки личного состава, смелость и самоотверженность людей – все это красиво только со стороны…
Один из катеров в момент отплытия притерло волной к борту «Зари» (был у нас такой сторожевик). Еще минута, и суденышко бы сплющило, а люди оказались в воде… Выручил нас тогда Никита Калабашкин. Помнишь, был в эшелоне такой здоровенный парняга, былинный Добрыня, с круглым добродушным лицом и пудовыми кулачищами. Его семья сгинула в оккупации, и нерастраченную нежность к погибшим братьям и сестрам он перенес на своего друга – сержанта Клима Однокозова, под началом которого служил.
Так вот, схватил Никита бухту каната, представляешь, целую бухту, перекинул ее за борт и самортизировал удар. Борт катера остался цел, только смяло чуть-чуть. Но Калабашкина при этом могло раздавить как скорлупу. Я перепугался, ругаю его, а Никита в оправдание: «Да вы сами такой, товарищ замполит. Чего уж! Не погибать же зазря, коли один может всех ребят собой заслонить?»