– Нет, товарищ полковник. Готов к выходу в поиск!
Чутьем умудренного жизнью и войной человека комдив понимал, что стоящий перед ним молодой офицер нуждается в поддержке и одобрении. Для людей, уходящих в тыл противника, особенно важен моральный настрой. Полковнику стало грустно. Где каждый раз брать силы посылать людей на смерть? Вот таких – молодых, здоровых, умных! Сколько их уже не вернулось с заданий, не поднялось в атаке!..
Положив руку на плечо Бегичеву, он тихо сказал:
– Ты очень нам можешь помочь, друг. Будь здоров. Верю в тебя!
Бегичев разволновался. Но он терпеть не мог высокопарного изъявления чувств. Поэтому вытянулся и, скрывая смятение, спросил:
– Разрешите идти?
Комдив кивнул и на прощание добавил:
– Знаю, как вы, разведчики, любите самостоятельность. Верно? Так вот, после выполнения основного задания разрешаю действовать по собственному усмотрению!
Нортон Колклаф сидел в кабинете за письменным столом, высоко держа голову и выпрямившись. Он работал. Перед командиром базы лежали две ровные стопки папок с деловыми бумагами. Слева – требующие прочтения и подписи. Справа – подготовленные для передачи в строевую часть.
Рабочий день коммодора расписан с точностью до минуты. В нем нет места для отвлечений. Правила, выработанные за многолетнюю службу, приковывали его в этот час к креслу с высокой спинкой. Но заботы… Что делать с личными неприятностями, не укладывающимися в распорядок дня?
Война идет к развязке. И с заключительным ее аккордом очевиден финал его, Колклафа, военной карьеры. Контр-адмирала не видать как своих ушей. Чего доброго, скажут: пора в отставку, вы ее заслужили. С чем он тогда останется? Пенсия?.. На нее можно скромно существовать, и только.
Дети выросли. Живут самостоятельно. Однако беспокойство за них не покидает. Сын, продолжающий семейную традицию, моряк, офицер. Воюет. Его корабль здорово потрепало в Коралловом море[47]. У Колклафа нет никакой уверенности в завтрашнем дне. Где гарантия, что к закату дней своих он не потеряет единственного сына? А дочь? Очаровательная здоровая молодая женщина родила ему двух прелестных внуков. Но этой жемчужине не хватает оправы. Конечно, жаловаться ей не на кого. Мужа выбрала сама, вопреки совету родителей. И обманулась…
Колклаф сразу невзлюбил взбалмошного, не очень хорошо воспитанного зятя. Этот хлыщ варится в котле каких-то подозрительных махинаций. Никакого уважения к труду, никакой системы. За что ни возьмется, прогорает. Даже на поставке пеньки флоту, операции в войну верной и прибыльной, сумел наделать долгов. Неумелый плут – грустное зрелище. К тому же зять – попрошайка. Чуть что: дорогой тесть, выручайте, иначе ваши внуки пойдут по миру!
Гроза надвинулась внезапно. В огромном кабинете потемнело. Колклаф расслабил мышцы и откинулся на спинку кресла, сразу потеряв осанку. Он не стал включать свет, потому что не переносил электрического освещения.
Еще немного – и хлынет ливень. Нэнси в таких случаях наглухо задраивает окна и двери. Она панически боится молний, вздрагивает при каждом ударе грома. Домашним же, трусиха, объясняет, будто беспокоится за свои капризные сокровища. Оранжерейное крыло дома защищено жалюзи, изготовленными по заказу из какого-то особого сорта древесины. Жалюзи опускаются и поднимаются с помощью сложной системы кнопок.
Колклаф огорченно прикидывает, во сколько обходится ему невинная на первый взгляд прихоть жены. Но… Что он может предложить взамен? Вот и шлет ей с разных концов мира растительные уникумы. Есть в оранжерее цветок даже с мыса Доброй Надежды – агапантус с высокими стрелками и темно-голубыми соцветиями. Год назад, приехав в Штаты на неделю, он притащил с собой колеус, растущий на Яве. У этого цветка редкостная расцветка: красное с черным и зеленым. Из Бразилии он прислал ей глоксинию, из Африки – узамбарскую фиалку. И каждый раз – длинное сопроводительное письмо с описанием правил ухода за диковиной.
Теперь Колклаф разбирается в комнатных и садовых растениях не хуже ботаника. Черенки, отростки, луковицы, методы затенения, полив, пересадка. Черт знает сколько ерунды. Впрочем, в ней спасение. Не приходится мучительно придумывать тему письма, которое он обязательно, где бы ни находился, посылает жене раз в неделю.
Жизнь преданного военной службе человека подчинена навязанному профессией ритму. Она сушит, обособляет, лишает личного комфорта. В своем доме Колклаф – гость, которого очень мило и подчеркнуто вежливо принимают в редкие приезды. Еще совсем недавно это казалось в порядке вещей. Но с годами меняются потребности. Совсем нелишним было бы сейчас оказаться в своем домашнем кабинете, устроиться полулежа в качалке, свободно вытянув ноги и уютно запахнувшись в пушистую теплую куртку, которую заботливая Нэнси приготовила ему в прошлый приезд. К черту службу! К черту опостылевшие обязанности! Ко всем чертям войну с ее жертвами и даже победами! Лишь бы остался в живых сын. Он, Нортон Колклаф, сохранил нужные деловые связи и сумеет позаботиться о его блистательной карьере. А девочка? Что ж, ее делами впредь он займется сам, хотя бы для этого пришлось поступиться некоторыми принципами.
Через пару минут явится непрошеный визитер. Он будто нарочно вваливается к командиру базы в его рабочие часы, походя сокрушая препятствия в виде вестовых и адъютанта. Удивительно, офицеры, которым вменено охранять не только жизнь, но и покой коммодора, пасуют перед шпаком, олицетворяющим денежный мешок.
«Бледно-желтый нарцисс» – единственный «цветок», который он не отправит Нэнси в особняк на берегу моря. Это ядовитое растение он взлелеет в своем «саду» и постарается снять урожай…
А вот и он. Легок на помине!
– Счастлив видеть вас, господин коммодор… Еле успел. На улице черно, как в негритянском квартале! Давайте примем меры…
Бенкрофт сразу же направился к окнам, защелкнул шпингалеты и опустил шторы. Колклаф включил настольную лампу и, плотно сцепив кисти рук, положил их на полированную поверхность стола. «Бог мой, – усмехнулся он, – полковник, как и Нэнси, тоже боится грозы. Перевелись мужчины!»
– Какая жалость, господин коммодор, что наша партия в гольф сегодня не состоится. Мое мастерство возрастает, и скоро вы обязательно потерпите поражение… Да, кстати, читали?! – воскликнул Бенкрофт, протягивая «Нейви таймс».
Колклаф, ежедневно с утра тщательно просматривавший газету военно-морского министерства США, не сразу нашел объяснение волнению полковника.
– Представляете, коммодор, за два дня боев они прошли около пятисот километров! – продолжал Бенкрофт, комкая газету и на всякий случай отходя от освещающихся молнией окон в дальний угол кабинета. – Черт знает что! Расстояние чуть ли не с Калифорнию! Вот, полюбуйтесь: бегут. Бегут, проклятые «макаки»! Почти без сопротивления. А на весь мир кричали, что у них в Маньчжурии непобедимая армия, непреодолимая линия обороны…
«Эк его разобрало», – удовлетворенно констатировал Колклаф, а вслух спокойно заметил:
– Вы имеете в виду успех русских? Собственно, почему вас удивляет их активность? В войне с немцами русские приобрели такой опыт, что справиться с Японией для них лишь дело времени.
– А зачем было вообще привлекать русских? Надеетесь, они будут даром класть своих парней? От победного пирога нам теперь придется отхватить им жирный кусок.
Бенкрофт, нервно подергивая плечами, ходил по кабинету, а Колклаф, наблюдая за ним, ждал главного разговора. Сегодня он заранее к нему приготовился.
– В Японии уже сейчас по карточкам ничего не получают. Одна пара штанов выдается на тридцать мужчин. А вы допустили, чтобы сломленные войной и истощенные блокадой японцы оказались вынужденными открыть свои погреба еще перед кем-то, кроме Штатов…
Колклаф промолчал. Сегодня он не намерен был ни возражать, ни спорить. Ему смешно было слушать разглагольствования ничего не понимающего в военных делах человека. К чему эта болтовня об ослаблении вражеской страны, в то время как даже атомная бомбардировка не заставила ее капитулировать?
Дождь барабанил по стеклу, спрятанному за шторами. Близко, над головой, ударил гром. Колклаф вздрогнул. На миг показалось, что он, как прежде, стоит на качающейся палубе и залп орудий правого борта сотрясает воздух…
Тогда, в Тихом океане, они перепахали вдоль и поперек этот проклятый остров Бугенвиль, не оставив на нем, казалось, живого места. Но как только десантные суда попытались приблизиться к берегу, остров ожил и обрушил на них лавину огня. То было трудное лето. Шел сорок третий год, они штурмовали Соломоновы острова. Противник оказался живучим, дрался до последнего патрона. Японцы, дьявол бы их побрал, фанатики. В плен, как правило, не сдаются… На что сейчас положение японских войск безнадежно и на Новой Гвинее, и на островах Бисмарка, а все-таки не капитулируют…
– Неужели мы сами не справились бы с японцами! – не дождавшись ответа, опять воскликнул Бенкрофт. – Уверен, сумели бы! И в самый короткий срок!
Колклаф снова не отозвался. Ему претила спесь гражданского человека. Командир базы «Симс» знал, какой ценой были достигнуты победы на Тихом океане, отчетливо представлял, скольких еще жертв потребует война, если она не будет остановлена. В сейфе у него лежал секретный документ, составленный не далее как полтора месяца назад. В нем черным по белому написано:
«Имеются основания полагать, что последующие за высадкой десантные операции по овладению Японией могут оказаться длительными и потребуют с нашей стороны больших затрат и упорной борьбы… В результате мы понесем огромные потери и будем вынуждены оставить Японию, причем наши войска окажутся даже в еще более ослабленном состоянии, чем после войны с Германией».
Это дорогостоящее признание принадлежало военному министру Соединенных Штатов Америки и философски-откровенно было сделано президенту страны.
Гроза не утихала. Шум дождя едва пробивался сквозь оглушительные, почти беспрерывные раскаты грома. Отсветы молний, пронизывая плотную ткань штор, высвечивали магниев