– Сеянец. К удаче.
– И откуда вы все знаете? – удивилась Юля.
– Примета верная. Промеж обловщиков[49] присказка ходит: сеянец в дорогу – к прибытку…
Они двигались по опушке леса, пока не наткнулись на широкую вырубку. Наискосок по ней была проложена дорога, за которой разведчики обнаружили проволочное заграждение в три кола, едва заметное в высокой густой траве. Чуть поодаль просматривалась траншея. Бруствер ее был искусно заделан дерном.
– Заметил дот, командир? – спросил Ладов, осторожно подползая к лежащему за деревьями Бегичеву. – Две амбразуры.
– Вижу, – отозвался тот.
– Дальше, пожалуй, не пройти. Может, в обход?
– Далеко. Вырубка километра на два тянется. Представляешь, сколько времени потратим, чтобы ее обогнуть?
– Есть соображения, командир?
– Пока нет. Шевели мозгами. Одно ясно: нужно проникнуть туда, – кивнул Бегичев на колючую проволоку.
– Легко сказать, сделать трудно.
– Согласен. Но надо! И поскорее! До темноты далеко. Да и противник ночью всегда настороже. Удваивает посты, пускает повсюду патрули. Днем он беспечнее.
– Пожалуй, – согласился Ладов.
– Я вот подумал… Дренажную трубу видишь? – показал Бегичев на отверстие, темневшее в дорожной насыпи. – Если проползти по ней, можно попасть в кустарник по ту сторону проволочного забора. Потом мимо дота в овражек… Ну а дальше по обстановке!
– А что, вполне! – загорелся Ладов. – Наш козырь – внезапность. Сделаем так!..
– Спокойно! – охладил его Бегичев. – Не строй планы, Федор Васильевич. Диаметр у трубы не тот, чтоб твои плечи в нее втиснуть. Останешься с радистом и переводчицей за старшего.
Бегичев подозвал Перепечу:
– Пойдешь со мной, Никанор Парфенович. Берем автоматы. Все остальное отдай сержанту на сохранение.
– Может, гранаты прихватить? – спросил Перепеча. – С карманной артиллерией чувствуешь себя крепче.
– Несколько штук возьми, – согласился Бегичев, – не помешают…
Дренажная труба оказалась узкой. Перепеча вслед за командиром с трудом втиснулся в нее и медленно пополз в темноту, разгребая руками грязь. Пахло тиной, гнилью, тухлятиной.
«Дух стоит как в ватаге[50] у паршивого тюленщика», – подумал Перепеча.
Он живо представил себе ватагу, сработанную собственными руками. Никто в артели не умел ладить ее лучше Никанора Перепечи. Тут не только сноровка требуется, а и глаз-ватерпас. Сделал покатость чуть круче, чем надо, – ватага неустойчива станет, при низовом ветре с реки может опрокинуться.
От воды, стоящей в трубе сантиметра на три, быстро вымокло обмундирование на животе, локтях и коленях. Перепеча почувствовал, как его пробирает озноб. От него лучшее бы средство сейчас – глоток доброго первачка. Такая мелочь настоящему охотнику никогда не повредит, только нутро согреет. Рука не дрожит, и чекмарь[51] бьет без промаха…
Они выбрались из трубы и затаились в кустах. Послышались шаги. Разведчики прижались к земле. Мимо не спеша прошли два солдата в смешных каскетках. Перепеча проводил их хмурым взглядом. «Беспечно шлендают, вражьи души! Дать бы по ним очередь!..»
Переждав, пока затихли шаги, поползли дальше, прижимаясь поближе к доту. Здесь было мертвое пространство, и их не могли увидеть сквозь амбразуры. Высокая, в пояс, трава способствовала скрытному продвижению. Обогнув дот, они скатились в овраг. По дну его змеился ручеек.
Отдышавшись, Бегичев сделал Перепече знак следовать за ним и двинулся по оврагу.
– Держи дистанцию, – шепнул он. – В случае чего прикроешь. Отходим тем же путем – перекатами.
Метров через пятьсот овраг стал мельчать. Дальше пришлось двигаться согнувшись, чуть ли не на четвереньках. Откуда-то тянуло дымком. Враг был буквально в нескольких шагах – Перепеча знал это точно. За три года на фронте выработалось своеобразное чутье: еще не видя и не слыша противника, он кожей, всем нутром ощущал его приближение.
Овраг кончился. Рядом снова оказались спасительные кусты. Впереди на большой поляне, казавшейся на первый взгляд безжизненной, гулял ветер. Мирно стрекотали кузнечики. Однако, присмотревшись, разведчики вскоре обнаружили две траншеи, расходящиеся под углом, и блиндаж, замаскированный хвойными ветками. Позади него, в окопчике, маячила голова часового.
– Начальство какое-то, видать, обитает, – шепнул Перепеча лежащему рядом Бегичеву.
Как бы подтверждая предположение, из блиндажа вышел офицер. Был он невысок, в больших квадратных с широкими дужками очках. Стекла в них были темными, отчего казалось, будто на лице карнавальная маска. Офицер закурил, выбрался из траншеи и, разминаясь, стал прогуливаться по поляне.
– Цветочки собирает, гад, – прошептал Перепеча.
То, что офицер занимается таким никчемным делом, возмутило почему-то больше всего. Если бы тот, скажем, чистил оружие или тренировался в нанесении ударов саблей, висевшей у него на боку, это было бы в порядке вещей. Но собирать цветы, когда идет война… Сразу видно, их благородие. Он должен получить свое!.. Как получили в девятнадцатом «спасители России»… Драпали они тогда без оглядки до самого Архангельска и дальше. Перепеча не одного уложил в землю. Дробовик у него был хоть и дедовский, а стрелял без осечки.
– Может, скрутим, и делу конец? – кивнул Перепеча в сторону офицера.
– Так он и дался, – отозвался Бегичев.
– Ну, ежели аккуратненько? Подманить чем-нибудь?
– А часовой?.. Он что, для украшения пейзажа поставлен?
Бегичев не хотел, да и не имел права рисковать. Действовать следовало если не наверняка, то хотя бы с надеждой на успех.
Офицер вернулся в блиндаж. Потом оттуда кто-то выскочил, убежал по траншее. Пришла смена часовому. По поляне, усеянной розовыми и алыми маками, прошмыгнули два связиста с катушками кабеля.
Снова посыпал переставший было дождь. Перепеча поежился. Холодные дождевые капли сползали по шее за ворот. Лучше бы уж стоял мороз – привычнее… Закутаешься в тулуп и сидишь возле майны[52], ждешь, пока тюлень появится. А как высунет из воды усатую морду и начнет тебя разглядывать – сиди не двигайся. Зверь смелеет, выползает на лед. Тут ему и амба… Может, и часового так? Привлечь чем-нибудь и хознуть![53] Один раз с легкой руки Федюни он, как народный артист, сыграл роль подсадной утки. Правда, тогда ему здорово намяли бока, но все-таки клюнули…
– Слышь, младший лейтенант!..
Перепеча шепотом изложил план командиру.
– Хочешь прямо пойти на часового?
– Ну да, подползу поближе, сколько возможно. Потом встану, руки вверх… Сдаюсь, мол.
– А он с перепугу пальнет в тебя или закричит?
– Все может статься. Но вроде бы не должен. Обалдеет ведь! А ты, младший лейтенант, тем временем сзади…
Бегичев ответил не сразу. То, что предлагал ефрейтор, было слишком дерзко, но именно это и могло обеспечить успех.
– Будь по-твоему, – отгоняя последние сомнения, решительно сказал он. – Подождем только смену часового. Давай потихоньку подбираться поближе.
Прячась, они ползком обогнули поляну. Дождь не утихал. Сыпал и сыпал, мелкий, нудный, въедливый. Но Перепеча уже не чувствовал озноба.
Все произошло так, как было задумано. Бегичев пробрался дальше, а Перепеча, продвинувшись немного, затаился в густой траве. От него до часового оказалось не больше пятнадцати метров. Услышав крик совы – сигнал, поданный Бегичевым, Перепеча встал, поднял руки – автомат он оставил на земле – и двинулся на часового. Как и следовало ожидать, японец при виде русского солдата от неожиданности окаменел. Опомнившись, крикнул и вскинул винтовку. Темный зрачок дула глянул ефрейтору в глаза…
Перепеча никогда не задумывался о смерти. Привык к тому, что она ходит рядом. И все же умирать было не с руки. Слишком много незавершенных дел осталось на земле. Прежде всего он обязан был довести до ума сынов. Старшему, правда, уже пятнадцать годков – самостоятельный мужик, с артелью промышляет. Хорошо, что война к концу, а то и ему пришлось бы надеть солдатскую шинель. Зато два остальных – те совсем малолетки, их еще растить долгонько. Без солдатского ремня да отцовского пригляда туго жене придется…
Бегичев прыгнул на часового сзади. Блеснул нож, и солдат без звука свалился на землю.
– Теперь живо! – распорядился Бегичев. – Сработай за часового. А я туда, в логово…
Сейчас решали секунды. Стоит чуть замешкаться, и японцы очухаются, поднимут тревогу.
Перепеча мгновенно напялил на себя японскую накидку и головной убор. Подхватив автомат и винтовку, спрыгнул в окоп и стал на место часового. Бегичев, нырнув в траншею, побежал к блиндажу. Кубарем скатился по ступенькам вниз и рывком распахнул дверь. Увидел офицеров. Двое склонились над столом, третий – Бегичев сразу узнал любителя цветов – стоял чуть поодаль. Как по команде, они подняли головы. В глазах отразились растерянность, ужас, страх… Бегичев вскинул автомат и резко нажал на спуск. Под низкими сводами оглушительно прогрохотала очередь, уложившая троих. Подскочив к столу, Бегичев сгреб лежавшую на нем карту, какие-то бумаги, разбросанные в беспорядке; вывернул вверх дном металлический ящичек с документами в попавшееся под руку полотенце и засунул сверток за пазуху. Он успел еще рвануть телефонные провода, как наверху грохнул разрыв.
«Обнаружены! – мелькнуло в голове. – Жаль!»
Выскочив из блиндажа, младший лейтенант увидел стоящего в окопе Перепечу, приготовившегося швырнуть гранату.
– Отходим! – крикнул Бегичев. – Поторопись!
Пригибаясь, они побежали к лесу. Вдогонку захлопали беспорядочные выстрелы. Разведчики скатились в овраг, на миг замерли, прислушиваясь.
– Они шли… на меня прямо!.. Не сдержался. Не мог!.. – еле переводя дыхание, начал оправдываться Перепеча. Он чувствовал себя виноватым.