Осторожно, чтобы не разбудить Свята, Калинник слез с верхней койки и оделся. Уснуть все равно больше не удастся. Лучше уж пройти по кубрикам…
Едва замполит вышел на палубу, его окликнули. Он назвал себя, с удовлетворением отметив, что вахта не дремлет. Проходя мимо зенитной установки, увидел двух матросов, расположившихся на жестких металлических сиденьях.
– Как дежурство? – спросил Калинник. – Не замерзли?
– Что вы, товарищ старший лейтенант, – удивился комендор[55]. – Мы на тренировках не при таком ветерке по морю хаживали. Кожа задубела.
– Небось спать охота?
– Отдохнуть бы не грех, но мы и к недосыпу привычные, – отозвался другой.
В носовом кубрике было сонное царство. Пахло устоявшимся махорочным дымом, сырым шинельным сукном. Калинник оглядел спящих бойцов. С подвесных коек раздавался здоровый разноголосый храп. Чья-то голова поднялась на нижнем ярусе, хриплый голос спросил:
– Подъем?
– Отдыхайте, еще ночь, – успокоил Калинник.
Голова послушно опустилась на подушку. Замполит улыбнулся. Ему бы так спать. Что значит молодость! Впрочем, далеко ли он ушел от этих ребят? На шесть-семь лет. Правда, если учесть четыре года войны, каждый из которых, как сказал моряк, считается за два, разница получится существенная. Но главное, конечно, не возраст. Солдат отвечает только за себя. Он уверен в собственных силах, поэтому спокоен. А ему, замполиту, приходится думать за каждого. У Калабашкина горе – он переживает. Набедокурил Однокозов – ему обидно. Получил Махоткин доброе письмо от Марии – радуется вместе с ним.
Дверь кают-компании была приоткрыта. Сквозь щель пробивалась полоска света. Калинник удивился: кто там полуночничает?
Лида Якименко сидела у столика лицом к нему, в гимнастерке с расстегнутым воротом, без ремня. Обычно заплетенные в тугие косички, волосы были распущены и падали на плечи мягкими прядями. Глаза, высвеченные яркой электрической лампочкой, казались прозрачными, отрешенными. Калинник впервые видел девушку такой. Обычно она, подтянутая, собранная, строго поглядывала на своих пациентов и не одобряла улыбочек.
– Ой, товарищ старший лейтенант! – воскликнула Лида. Бледные щеки залил непривычный румянец, отчего она стала еще красивее.
Лида вскочила, торопливо приводя себя в порядок. Так хотелось девушку остановить. Пусть бы отдыхала: редко удается расслабиться, отпустить нервы. Но замполит не мог позволить себе подобной вольности, только взволнованно сказал:
– Пожалуйста, не беспокойтесь. Я ухожу.
Лида уже овладела собой, улыбнулась:
– Куда же вы спешите? Присаживайтесь, раз зашли на огонек. Вам тоже не спится?
Придвинув стул, Лида пересела на диван и, взглянув на ночного гостя, вдруг ласково спросила:
– И почему вы такой неприкаянный, Виктор Макарович?
Вопрос Калинника не удивил. То ли он ждал его, то ли просто был готов ко всему. Кругом чужое море, ночь, и оба остро чувствовали это. Однако ответить он не смог: не знал, что говорят в подобных случаях.
– Странно устроена жизнь, – тихо обронила Лида. – Как много в ней нелепых, ненужных условностей, которых, наверное, можно бы избежать, будь мы добрее, терпимее, великодушнее.
Калинник снова не отозвался. Отрицать глупо, поддакивать смешно. А она продолжала все так же тихо – видно, давно выносила и обдумала эти мысли, но до сих пор не имела возможности высказать:
– Люди часто ранят друг друга не потому, что они плохие. Взаимное чувство – редчайшее счастье. Так мало вероятности в нашем густонаселенном мире встретить единственно нужного тебе человека, такого, чтоб был готов на ответное чувство. Гораздо чаще один остается равнодушным, невольно причиняя боль другому. Разве это справедливо?
– Наверное, не совсем, но мы не в силах что-либо переделать.
– Вы хороший, очень хороший человек…
– Может быть, действительно не очень плохой, но именно из тех, к кому остаются равнодушны, – грустно отозвался Калинник.
– Вы детей любите, я заметила. И солдат тоже. За одно это…
– Не надо, – попросил он.
«Сейчас она скажет то, о чем впоследствии наверняка пожалеет. Великодушие – суррогат любви. А какое щедрое на отдачу сердце!» – подумал Калинник с острым сожалением.
– Я, наверное, пойду, – поднялся он.
Лида тоже встала. В проходе между столом и переборкой не разминуться, и они несколько мгновений смотрели друг другу в глаза, не решаясь сделать лишнее движение. Первой отодвинулась девушка.
– Поверьте, – сказала грустно, – если бы я только могла! – Она сделала ударение на слове «только». – Мне очень жаль, что так случилось…
Калинник круто повернулся и быстро вышел, ничего не видя перед собой. Не помнил, как взбежал по уходящему из-под ног трапу. Ветер ожег пылающее лицо. Вокруг лежала чернильная ночь. Хоть бы она скорее кончилась!
Внезапно над морем глухо бухнул тяжелый разрыв. Корабль вздрогнул. Калинника толкнуло в спину тугой воздушной волной, чуть не сбило с ног. По крутой металлической лесенке он быстро взобрался наверх и столкнулся с капитаном 2-го ранга, поднимавшимся на командирский мостик с другой стороны.
– Что стряслось? – крикнул Калинник.
– Еще не знаю, – отозвался командир «Зари». – Только без паники!
– Семафорят! – закричал сигнальщик. – С БО[56] двести три передают: наскочили на мину, большая пробоина в носовой части.
– Запроси: сумеют ли сами заделать пробоину; если нет, сколько продержатся на плаву. Эх, черт! Неужели напоролись на минное поле? – выругался капитан и ринулся к трубке переговорного устройства: – Стоп, машина!.. Отработать назад!
Но было поздно. На сей раз рвануло много сильнее, близко, у самого борта. Судно подпрыгнуло, словно ужаленное, упало куда-то вниз и резко накренилось влево.
– Тоне-е-ем! – истошно завопили на корме. Хлопнула крышка люка, другая, третья. По палубе забегали солдаты.
Перекрывая все, загремел голос Свята:
– Назад! Немедленно по местам!
На миг наступила неправдоподобная тишина. Даже грохот воды, врывающейся через пробоину в трюм, показался не таким оглушительным, словно стихия мгновенно подчинилась железной воле стального человека.
– Выходить только по моей команде! Офицеры, ко мне!
Послышались четкие распоряжения:
– Шлюпки на воду!
– Первый взвод – к правому борту! Минометчикам собраться на корме!..
«А где Толоконников? Почему не слышно командира?» – подумал Калинник, еще до конца не пришедший в себя от удара взрывной волны. Он стоял, прочно вцепившись в поручень, мокрый с головы до ног.
Толоконников не заставил себя долго ждать. Запыхавшись, он выскочил на капитанский мостик.
– Вы думаете, это мины?
Командир «Зари» не удостоил его ответом. Флагман все больше и больше кренился на левый борт. Убедившись, что пробоина велика и судно если не обречено, то идти дальше все равно не сможет, капитан 2-го ранга торопился спустить на воду все спасательные средства.
– А мы не перевернемся? – вяло спросил Толоконников.
– Не исключено. Поторопите людей, – неприязненно бросил капитан.
– Да, да, сейчас! – ответил Толоконников и остался стоять на месте.
«У него шок! – сообразил Калинник. – Такое часто случалось на фронте с необстрелянными солдатами. В подобном состоянии нет ничего зазорного. Человеку нужно только помочь, заставить взять себя в руки…»
Собравшись с силами, Калинник взял Толоконникова за руку и на ухо сказал:
– Пошли, Эрг. Наши места в носовой шлюпке.
Толоконников покорно последовал за ним.
А на палубе, широко расставив ноги и надвинув каску до переносицы, продолжал распоряжаться Свят. Его уверенный глуховатый голос действовал магически. Люди, привыкшие безоговорочно доверять придирчивому, вредному и даже на первый взгляд жестокому командиру, переставали метаться по кренящейся палубе, быстро и четко выполняли команды. К беспомощно болтающейся на неровной волне «Заре» уже подходили корабли охранения.
Прямо по носу медленно вставала окутанная утренней молочной дымкой земля – серая, вздыбленная сопками, враждебная. Перегруженные корабли – в каждый набилось втрое-вчетверо больше людей, – зарываясь в воду, тяжело переваливались с волны на волну. Хлесткий, порывистый ветер швырял на палубы каскады брызг. В трюмах места не хватало, и все, кто находился наверху, давно промокли насквозь. Но люди не замечали ни соленой промозглой сырости, ни холода. Молча стояли они, прижавшись друг к другу, и угрюмо смотрели вперед. Ждать добра от чужой земли не приходилось.
Конвой потерял два корабля и лишился возможности продолжать путь на Кайхэн. Предстояла высадка на Сахалин. И чем ближе подходили корабли к сумрачному берегу, тем сильнее нарастало напряжение. В любую секунду земля могла ощетиниться орудиями и пулеметами, обрушить на десант смертоносный огонь.
Неразлучные Однокозов и Калабашкин, совсем недавно плывшие на «Заре», оказались в одной шлюпке, а затем и на катере. Оба сидели на палубе, прикрывшись шинелями. Ветер продувал сукно, как решето, и они прижались, согреваясь собственным теплом.
– Пожрать бы чего! – прокричал Однокозов, перекрывая трубный вой ветра.
– Ишь чего захотел! А по мне, так гвардейская норма для сугрева больше к месту была бы.
Оттого что они нечаянно поменялись ролями, весело не стало. Оба задумались, каждый о своем.
Однокозов давно решил: кончится война, и он заберет друга к себе. Никите все равно, где жить, так почему не в Туле? Город что надо. Девчат красивых полно. Работа стоящая всегда найдется. Как только скомандуют демобилизацию, пойдут они на выучку к отцу, классному мастеру-оружейнику, тайны ремесла постигать. Никита работы не боится, вкалывать умеет дай бог. Запросто может в мастера выйти. Клим тоже постарается от друга не отстать. Побаловал в свое время, и хватит! Теперь ему не с руки клешами мостовую подметать. Гордость не позволит. Как-никак фронтовик, орденоносец! Больше всех, конечно, гордиться этим будет батя… Клим теперь на жизнь иначе смотрит. Война многому его выучила. Человек прежде всего должен знать настоящее дело, да так, чтоб оно у него в руках горело, тогда ему и цена другая, и людское уважение обеспечено. Но умение само не приходит. Прежде чем выучиться чему-то, надо кровавые мозоли набить…