Кровь сочилась из раны, сбегала по рукаву и падала на землю, свертываясь в пыльные горошины. Не было привычной крепости в ногах; все вокруг потускнело, начало расплываться, будто кто-то невидимой рукой накинул на мир колышущееся кисейное покрывало.
Сознание моментами проваливалось. Он полз. Терял силы, но полз. Дот надвигался на него, закрыл полнеба. Щель амбразуры, как драконова пасть, изрыгала бесшумное пламя.
Последним усилием воли Клим встал на колени и, замедленно размахнувшись, швырнул гранатную гроздь прямо в темный зев. Взрыв донесся до него слабым отзвуком. Тишина, наступившая следом, потрясла.
Клим лежал на спине. Над ним простиралось без конца и края пронзительно голубое с золотыми прожилками небо. Такую красоту он видел лишь однажды в Туле, в страшное июльское лето, когда, прощаясь с родными местами, отправлялся на призывной пункт…
Наступил покой. Все печали отошли разом. Где-то далеко-далеко, на краю земли, возникло протяжное, то нарастающее, то гаснущее «ура». Это десантники, не опасаясь больше флангового огня, увидели две красные ракеты, взвившиеся над скалами, и поднялись в атаку. Ни последних выстрелов вражеских орудий, ни взрыва гранат в окопах, ни истошных воплей удирающих японцев Клим уже не слышал.
Прозвучал сигнал сбора. Из наспех отрытых окопчиков, из японских траншей и бункеров, подталкивая пленных, потянулись к песчаной отмели солдаты, нагруженные трофейным оружием.
Капитан устало стянул каску, машинально пригладил непослушно торчащий жесткий ежик и опустился на валун. Подозвав сигнальщика, сказал:
– Передайте командиру конвоя… Пусть сообщит на Большую землю: побережье полуострова в этом районе контролируется нами; укажите координаты. При необходимости сюда можно высаживать войска.
Передохнуть ему не дали. Сверкая из-под каски очками, весь в грязи, размахивая зажатой в кулак пилоткой, на Свята коршуном налетел Червинский.
– О чем вы думаете, Иван Федорович? – сказал он возбужденно. – Не время отдыхать. На каком транспорте мы теперь поплывем к Кайхэну? Отвечайте, пожалуйста…
– Транспорт?.. На самом деле, Вениамин Сергеевич, транспорт нужен. Вплавь до вашего острова не доберешься, – отозвался Свят с вымученной улыбкой. Он чувствовал себя совершенно разбитым.
– Я категорически против формулировки «мой остров». Пора всем, вам в том числе, оценивать экспедицию как общее, важнейшее для страны дело. И если нет иного выхода, я буду настаивать идти к нему хоть на плотах.
– Не горячитесь, профессор, – ответил Свят. – Разве с вами кто-нибудь спорит? Задача отряда остается прежней. Что же касается путешествия на плотах… Думаю, нам придется добывать средства передвижения по воде в ближайших портах. Туда и двинем. Вам же, товарищ Червинский, приказываю находиться на корабле охранения, где терпеливо ждать! И… никаких возражений!
Из расположенного неподалеку японского блиндажа вынырнул Калинник.
– С комфортом жили господа самураи, – сказал он. – Мягкие постели для офицеров, запасы продовольствия, вина…
– Надеюсь, не позавидовал? – усмехнулся Свят. – Кстати, не успел выразить… Спасибо тебе за службу, Виктор Макарыч. Здорово сработал.
– А это меньше всего моя заслуга, – громко ответил Калинник. – Группу возглавлял инженер-капитан Толоконников. Он очень торопил, хотя мы, конечно, и сами спешили. Но главная благодарность тем, которые дот прикончили.
– Праведная твоя душа, политрук. Всех бы ты обогрел, своими добродетелями обвесил да вперед себя выставил. Ну да ладно! – Свят обернулся, подозвал Махоткина и спросил: – Как они?
Тот неопределенно качнул головой:
– Калабашкина Лида перевязала. Оклемается.
– А Однокозов?
– Нету больше Однокозова…
Свят скрипнул зубами, на скулах буграми вздулись желваки.
– Каких людей теряем, – тихо сказал он, помолчал и, покосившись на Калинника, коротко бросил: – Не забудь на солдата… на сержанта Однокозова наградную реляцию написать! Достоин!
Капитан оглядел притихших солдат, вскинул голову, выпрямился, решительно надел каску и, отчеканивая слова, сказал:
– Стройте отряд, Махоткин! Оставляем здесь небольшое прикрытие вместе с ранеными и пленными. Корабли сопровождают нас морем, а мы двигаемся вдоль побережья…
Неожиданно Свят запнулся, вспомнив о Толоконникове, стоявшем неподалеку с группой солдат. Он нахмурился, превозмогая себя, спросил:
– Вы не возражаете, товарищ командир? – И, не дожидаясь ответа, резко закончил: – Через четверть часа выступаем!
Из письма Калинника полковнику Бегичеву.
2 сентября 1978 г.
Обрати внимание на дату, дружище!
Сегодня чувствую особую потребность поделиться с тобой мыслями, не дающими покоя. Надеюсь, ты не забыл, что в этот день тридцать три года назад в Токийском заливе на борту крейсера «Миссури» была подписана капитуляция Японии. Окончилась Вторая мировая война!
Ты, фронтовик, участник тех событий, не можешь не вспомнить наших боевых товарищей. Я имею в виду не только живых, но и павших, для которых забвение равносильно оскорблению их памяти.
Пересылаю тебе письмо Никанора Перепечи. Мы подружились в период моей работы на Севере, и у него от меня нет секретов. Прежде чем дочитать мое письмо, прочти, что думает Никанор. Прочти и вдумайся!
Письмо Перепечи Калиннику
Дорогой Виктор Макарыч! Шлет вам низкий поклон бывший солдат, ныне знатный добытчик, Никанор Парфенович Перепеча, а также известная вам супруга его Ефросинья Ивановна.
В первых строках сообщаю, что мы здоровы, чего вам и вашему семейству желаем. Живем в достатке, всем премного довольны. Меня норовят на пенсию вытурить, да я желания к тому не имею.
Конечно, ежели рассуждать по-старинному: будет с нас, не дети у нас, а дети будут – сами добудут, – тогда действительно залезай на печь, бока выдюжат.
Сыны мои, к слову сказать, живут семьями, сами добытчики, первые среди героев труда. Но коли ты сам в силах и еще можешь зверя промышлять, как же ты смеешь ловецкую лодку на берег вытаскивать? Я так рассуждаю, будь ласков, работай да молодь учи. И лишний рубль в дом, и польза общая. Вот так-то…
Есть у меня к вам еще один разговор – особый. Спросить хочу, Виктор Макарыч.
Где ж такое видано, уважаемый человек? Раскрываю нынче календарь: третье сентября черной краской жирно отпечатано, а вокруг ничего ровнешеньки нет. Не то чтоб цифра красная была, как в другие праздники, а даже не сказано: так, мол, и так, в этот день вышла победа над Японией. Очень мне обидно стало. Будто не воевали мы? Не клали жизней своих?
Вы – человек ученый, на ответственных должностях состоите, небось и в самой Москве бываете. Так разъясните мне, старику, чего я не разумею.
Вот мой батя, возьмем для примеру, погиб под Мукденом в одна тысяча девятьсот четвертом году. И про то почти все в деревне, особливо которые в возрасте, знают. А почему?.. Да потому, что мы про ту Русско-японскую войну все время вспоминаем. Моим внучатам в школе об ней рассказывают. Книги разные интересные про то написаны. Молодежь песни поет: «Варяг», «На сопках Маньчжурии». Не запамятовали, значится.
А про нашу войну кто знает? Даже в такой день, когда победа настала, и по радио, и в газетах молчок. Выходит, про нас, грешных, кто летом сорок пятого из огня да в полымя пошел, живота своего не жалея, забыли? Или, может, какое решение вышло, да мы просмотрели?
Очень вас прошу, многоуважаемый Виктор Макарыч, ответить на это мое письмо.
Затем остаемся с самыми добрыми к вам пожеланиями.
…Мог бы еще переслать тебе письмо Махоткина.
Трофим председательствует в колхозе на Псковщине, а Мария, жена его, – главный зоотехник района. Очень у них ладная семья. Думаю, потому, что настоящим чувством освящена.
Письмо Махоткина несколько поизящнее перепечинского, но по мысли аналогично: нельзя забывать то, что завоевано дорогой ценой! Мы должны гордиться историей своей страны, ее славным боевым прошлым!..
Вот что говорят солдаты, добывавшие победу. Красноречиво, не правда ли?
А кое-кто на Западе, да и на Востоке тоже пытается сейчас обелить политику милитаристской Японии. Дескать, она ни на кого не собиралась нападать и, дружественно относясь к Советскому Союзу, заключила с ним в сорок первом году пакт о нейтралитете. А мы, русские, его, видите ли, потом нарушили. История, таким образом, ставится с ног на голову.
Не посетуй, дружище, на несколько публицистический тон письма, больше похожего на статью. Проверяю на тебе наболевшие мысли. Вот послушай…
Международный процесс над японскими военными преступниками старательно замалчивается. А ведь на нем точно, с фактами в руках, было доказано вероломство политики правительства императора Хирохито.
Не сомневаюсь, ты читал материалы и помнишь: японцы с самого начала повели себя с поразительной наглостью и лицемерием. Премьер-министр, подписавший в Москве договор, вернувшись в Токио, тут же заявил немецкому послу, что в случае конфликта Германии с Россией Япония будет принуждена напасть на нас, и здесь не помогут никакие пакты о нейтралитете.
Военщина считала, что пакт усыпит нашу бдительность и заставит Советский Союз вывести свои войска с Дальнего Востока на Западный фронт. На сей счет есть весьма «выразительные» высказывания тогдашнего заместителя военного министра. Опубликованы были в свое время на страницах «Правды». Назову даже точную дату: 28 августа 1946 года.
А постоянная угроза нашим дальневосточным границам? Она же не снималась ни на час, вынуждая Советский Союз все время держать там крупные силы. И это в период, когда страна истекала кровью, напрягая все силы в борьбе с немецким фашизмом!..
А подготовка бактериологического оружия на случай возникновения военных действий против СССР!
А снабжение гитлеровской Германии секретной информацией об обстановке в Советском Союзе! Ты сам знаешь, какие данные в сорок втором году передал вермахту императорский генштаб.