Он вскочил, яростно швырнул одну за другой три гранаты. Машинально отметил: огонь со стороны противника стал еще более ожесточенным. Нервничают! Это хорошо! Теперь бы ребятки с лейтенантом на правом фланге не оплошали.
До окраины поселка оставалось совсем немного. Уже видны были крайние дома с узенькими окошками и раздвижными дверьми, увенчанные шатровыми крышами. Среди них, заметно отличаясь, высились постройки другого типа: крыши с трубами под железом или черепицей, бревенчатые стены, темные и замшелые. Сохранились эти строения, вероятно, со времен русских поселенцев, обитавших на Южном Сахалине в начале века… Из подвала именно такого дома непрерывно выхлестывала огненная струя.
«Гранатами подвальчик не возьмешь, на совесть строили предки, – подумал старшина, залегший передохнуть и оглядеться. – Разве что попадешь в самую амбразуру…»
– За мной! – крикнул Махоткин, выскакивая на бугорок. – Не отставать!
Боль обожгла левое бедро. Земля вздыбилась и медленно пошла из-под ног.
«Ранен? – удивился Махоткин. – Не может быть!»
Лида увидела, как он упал. Ноги сами вынесли ее из окопа.
– Куда ты, доктор?! – пронзительно закричал кто-то.
Она не услышала. Согнувшись, бежала, не видя перед собой ничего, кроме лежащего на боку Трофима. Споткнувшись, неловко повалилась, сильно ударила локоть. Рвущиеся мины обдавали кислой пороховой гарью. Земля под ногами качалась. Барабанно стучали осколки…
Перевернув Махоткина на спину, Лида рванула гимнастерку, прижалась ухом к груди. Жив!..
Радость захлестнула ее. Жив!.. Значит, можно выходить, перелить в него каплю за каплей свою кровь.
Из подвала дома выхлестнула очередь, вспахав землю вокруг. Господи, страшно-то как! Хоть бы яма какая, хоть бы камень, чтобы укрыться…
Стоя на коленях, Лида, торопясь, лихорадочно бинтовала рану. Еще чуть-чуть, и она потащит его к своим. Ничего, что тяжелый, справится… Потом в лазарет. Там врачи, там его поднимут на ноги. Он не может не жить, иначе зачем ей небо, солнце, цветы… Иначе зачем ей собственная жизнь!
В спину что-то толкнуло. Совсем не сильно, но стало почему-то горячо. Лида на миг потеряла равновесие. Собрав силы, качнулась вперед… Все. Кажется, все!
Провела рукой по его взмокшим, потемневшим волосам, надвинула поглубже на его лицо каску, обняла его крепко за шею и рухнула, закрыв собой. Жив! Троша!.. Вот оно бьется, его сердце! Сейчас он не сможет ее оттолкнуть!..
Десантники ворвались в поселок. Растекаясь по извилистым улочкам небольшими группами, устремились к морю.
Японцы еще огрызались, но выстрелы, по звуку напоминавшие глухие удары хлыста, раздавались все реже. Пленных поодиночке выводили из дворов с поднятыми руками, собирали в колонны и сгоняли к площади.
К пирсу подвалил большой охотник. Первым по сходням сбежал Червинский. Увидев на берегу Свята, обрадованно сообщил:
– А тральщик-то нас догнал!
– Вижу! – отозвался Свят.
– Теперь снова есть реальная возможность попасть на Кайхэн. Надо торопиться. Мы и так потеряли уйму времени. Распорядитесь, пожалуйста, Иван Федорович!
– Через час отплываем. Я дал команду.
– Зачем же терять час?
– Мы должны отдать последний долг павшим товарищам, – глухо сказал Свят.
– Простите, ради бога, – смутился Червинский. – Я совсем не от мира сего. Стар и глуп. Как горько, когда погибают молодые. Им бы только жить и радоваться.
– Именно так, профессор. Но чтобы жить и радоваться, нужен мир на земле. А его еще предстоит завоевать. Пошли на площадь. Там состоится траурный митинг.
Погибших похоронили в братской могиле. Насыпали высокий холм. Соорудили деревянный обелиск, увенчанный красной звездой. Прикрепили доску с именами павших. Первым в этом горестном списке стояло имя лейтенанта Якименко Лидии Тимофеевны, а под ним даты: 5 мая 1921 г. – 18 августа 1945 г.
Обнажив голову, стояли солдаты и офицеры.
– Мы оставляем вас здесь, друзья! – раздался в траурной тишине голос Свята. – На долгое прощание времени нет. Мы идем дальше, чтобы завершить дело, ради которого вы сложили головы. Но мы вернемся сюда. Вам отольют монумент из бронзы. Память о воинах, павших за Отчизну, будет жить вечно!
Над могилой сухо ударил прощальный залп.
Глава IX. Разными курсами
Над океаном нависла кромешная тьма. Только слабое свечение за кормой – взбитая винтами вода и густая россыпь звезд, маленьких и больших, ярких и еле мерцающих, давали во мраке отдых уставшим от напряжения глазам.
Слайтер любил одиночество ночных вахт. Командир корабля считал личным долгом брать на себя самое трудное. В предутренние часы, когда особенно клонит ко сну и бдительность притупляется, от вахтенного офицера требуется предельная сосредоточенность. Ночью нельзя рассчитывать только на интуицию. Нужен опыт. Особенно в этих широтах, где множество малых атоллов и рифов. При той скорости, которую держит «Джервик», сразу не отвернешь…
Человек достаточно умен, чтобы научиться противостоять очевидному, изученному предшественниками, но слишком слаб в борьбе против неведомого, против рока. Поэтому, искренне считал Слайтер, с фортуной сражаться абсурдно. Она коснулась тебя крылом еще в колыбели, и, как бы того ни хотел, что бы ни предпринимал, свернуть с предопределенного пути не дано. Если суждено погибнуть на войне, не спасут никакие силы, а нет – как бы трагически ни складывалась обстановка, все равно выкарабкаешься.
Реджинальда Слайтера вела по жизни счастливая звезда, множество раз выручавшая его в безнадежных ситуациях. Два корабля, на которых он в свое время воевал в Атлантике, были торпедированы, один затонул после бомбежки. Слайтер уцелел, хотя шлюпку неделю мотало по океану.
Флот нес тогда большие потери. В памяти сохранились страшные подробности: выныривающие из волн зловещие перископы немецких подводных лодок, захлебывающийся лай эрликонов[82], сыплющиеся с «хейнкелей» планирующие бомбы, от которых нет спасения, и вой пикирующих «юнкерсов», чудовищных машин с крыльями безобидной чайки. На память о тех кровавых днях у Реда осталась рваная рана в бедре и «Пурпурное сердце»[83] на груди, не считая, конечно, Серебряной звезды[84], награды, полученной не за подвиг, а за вовремя проявленное благоразумие.
В молодости Слайтер успел натешиться. Вздор, именуемый традициями, сознание собственной исключительности – вот чем напичкали их в Аннаполисе. И ни разу высокопоставленным учителям не пришло в голову предупредить своих выпускников: «Случись бой, не лезь напролом. Мужество без благоразумия – лишь особый вид трусости. Ты не Господь Бог и не имеешь права единолично определять, кому из отданных тебе под начало рекрутов жить, кому умереть!.. Достоинства командира как раз и определяются способностью принимать смелые, но не безрассудные решения, избегая лишних жертв».
Гудят мощные двигатели «Джервика». В ходовой рубке их шум почти не слышен. Биение сердца корабля ощущается лишь по легкому подрагиванию корпуса. Слайтер чувствует его всем своим существом, и на душе у него спокойно. А стоит только вибрации изменить ритм, и как бы крепко он ни спал – мгновенно очнется, словно по сигналу боевой тревоги.
Развертка локатора ровно горит зеленым огнем. Указатель быстро пробегает по кругу, ни на что не натыкаясь. Значит, по курсу чисто. Удобные штуки эти недавно появившиеся радары. Настоящие помощники капитана. В туман, дождь, снег раньше приходилось идти на ощупь. Теперь же при малейшем препятствии сразу поступает сигнал.
Слайтер прислонился плечом к переборке и дал себе короткую передышку. В такие минуты ему постоянно вспоминается Рут. Обычно он запрещает себе думать о доме: это расслабляет. Да и возраст не тот, чтобы, подобно юнцу, тосковать по женщине. Но что поделаешь? Уже больше десяти лет они женаты, а Слайтер все так же, как в первые дни, волнуется перед каждой встречей…
Темнота, как обычно бывает перед рассветом, сгустилась еще больше, воздух словно отсырел – признак того, что на них идет туман. Звезды потускнели и на размытом фоне дымно-грязного неба проглядывали желтыми точками. С ходового мостика все еще невозможно различить ни мачт, ни труб, ни силуэтов орудийных башен. Но Слайтеру не нужно видеть, чтобы представить корабль. Он знает его лучше собственного лица. Закрыв глаза, может проследить весь путь по кораблю от киля до клотика. Просторная, почти в четверть мили длиной, палуба. Наклонный форштевень. Трехтрубные торпедные аппараты. Прямоугольная крейсерская корма. Вытянутый на сто пятьдесят футов полубак… Все исхожено-перехожено, знакомо до каждой заклепки.
Пора подойти к рулевому, проверить, не сбился ли с курса. Рекрут, стоящий у штурвала, оборачивается и опасливо глядит на командира. Подсвеченное снизу лампочками приборной доски худощавое лицо его кажется клинообразным, на щеках – пушок.
Молодой матрос заслуживает похвалы: несет службу прилежно. Но Слайтер терпеть не может суесловия и только одобрительно кивает. Уже сутки они идут строго на норд-вест. И так почти до самой Курильской гряды, не сворачивая ни на градус. Затем – проход через пролив в Охотское море и вдоль берегов Сахалина – на север… Знакомый путь. Полтора месяца назад «Джервик» проделал его. И вот опять.
Когда Слайтер по вызову командира базы «Симс» явился в кабинет и столкнулся там с полковником от бизнеса, стало очевидно: предстоит еще одно «деликатное» поручение.
– Пойдете на Кайхэн, командер, – непривычно громко сказал Нортон Колклаф, упершись глазами в стол. – Следует высадить там десант и оказать ему огневую поддержку.
Слайтеру показалось, что командир базы злится, скорее всего, на самого себя. Отдавать такого рода приказы старому заслуженному военному моряку конечно же не по душе. Нельзя, в самом деле, не понимать, что подобную операцию невозможно квалифицировать как боевые действия флота. Островок лежит в стороне от обычных морских путей и ни стратегического, ни тактического значения не имеет.