Промчавшись мимо судов, стоящих на рейде и пришвартованным к бочкам в узкой горловине гавани порта Луи, катер подходит к деревянному пирсу набережной. Смуглые лица, пестрая одежда, говор, крики, свистки и гудки подваливающих к пирсу катеров. Как все непривычно после океана! Выхожу на тесную, забитую автомобилями, велосипедами и людьми припортовую площадь, разыскиваю красный автомобиль шипшандлера.
Широкое шоссе вьется по холмам. Горы. Охваченные пламенем красных цветов драконовые деревья у дороги, домики с маленькими окнами, зеленый океан плантаций тростника и энекеля, из волокон которого изготовляются крепчайшие сизалевые канаты.
Когда-то на этом острове росли дремучие леса. Тут были красные, черные, эбеновые деревья. Теперь лесов на острове Маврикия нет: вырублены, проданы в Европу. Ныне на Маврикии зеленеют плантации сахарного тростника: остров — один из крупнейших в мире поставщиков сахара-сырца, патоки и винного спирта.
Ну вот и город Куарепипе. Проскакиваем его чистенькие улочки с двухэтажными домами, мчим мимо роскошных особняков и останавливаемся перед массивными железными воротами. В глубине тропического сада дом советского посольства…
Вечереет. Дневной зной спал, становится прохладнее, и воздух, с гулом врывающийся в раскрытые окна автомобиля, уже не жжет лицо. Быстрее, быстрее домой! Знаю, как меня ждут на танкере, всем не терпится получить весточку из дома. Вот они, два бумажных мешка с письмами!
Поворот, подъем… Показывается Порт-Луи. Океан, гавань, суда. Наш танкер на рейде. Машина ныряет в шум и гам узеньких улиц, и вскоре я стою на пирсе. Стою со своими мешками, оглядываюсь; катера шипшандлера нет, и вообще нет никаких катеров. Правда, метрах в пяти от пирса покачивается в волнах узкая, как пирога, шлюпка с белой надписью «Сайта Маргарита». На корме сидит седой, высушенный временем мужчина в ветхой, изношенной одежде, а посреди шлюпки, широко расставив ноги, стоит с кожей шоколадного цвета курчавый мальчонка в джинсах. Скрестив руки на груди, он внимательно глядит на меня и, улыбнувшись, кричит:
— Хеллоу! Вам на пароход?
— Мне на танкер. Но он стоит далеко. На рейде. — Я с сомнением осматриваю хрупкую посудину и гребца.
— Сэр! Это прекрасная лодка! — восклицает мальчик и для наглядности топает ногой. Посудина угрожающе кренится… — На этой шлюпке я могу перевезти вас хоть на ту сторону океана.
Еще раз осматриваюсь: катеров-такси не видно. Мальчик трогает за плечо Седого — так я прозвал про себя мужчину в шлюпке, — тот оживляется и начинает работать единственным кормовым веслом. Шлюпка ударяется о пирс, мальчуган выскакивает из нее и, подхватив мешки, тащит их в свое узкое хлипкое корыто. «Утопят они меня», — мелькает мысль, но мальчуган уже тянет за руку, и я, шагнув в шлюпку, сажусь на мешки.
Отталкиваемся от пирса. Между верхом борта и водой с ладонь… Устраиваюсь поудобнее. Мальчик становится рядом со стариком и тоже берется за отшлифованное до блеска древко весла. Улыбается мне и говорит:
— Только не шевелитесь, хорошо?
— Дышать можно?
— Йэс! — разрешает мальчик.
Проносится белый катер, волна подбрасывает шлюпку. Мальчик перестает смеяться, вдвоем со стариком они направляют посудину наискосок волне. Слышу, как хрустит старый остов, и ругаю себя: с ума сошел! Лучше проторчать на пирсе часа три, чем путешествовать на этой развалине! Пускай-ка они поворачивают назад.
— Послушайте, моряки, — начинаю я и внимательно смотрю в лицо старика, вижу, что глаза у него закрыты. Веки плотно стиснуты, и по их краю багровеют рубцы, будто веки спеклись.
— У него нет глаз, — говорит мальчик, поймав мой взгляд. — Он слепой.
— Слепой?
— Соленая вода выела ему глаза. Видите ли, мой отец подводный охотник. С самого детства…
— Так это твой отец, а не…
— Отец. Очень старый, да? — вздыхает мальчик. — Но тут уж ничего не поделаешь. Так вот, с самого детства он добывал у кораллового рифа красивые раковины, кораллы и бриллиантовых рыбок. Видели таких? В воде они красиво переливаются. Он ловил их для аквариумов, сэр. А сейчас их ловлю я. Десять рупий штука, это очень дешево, я слышал, что в Америке эти рыбки стоят по сто долларов.
— Ты сказал, что вода выела твоему отцу глаза. Я такого не слышал. Ты ничего не придумал?
— Да, это так. Он все время нырял с открытыми глазами и на большую глубину. Там, на глубине, глаза сплющиваются — так на них давит вода. И вот вначале он стал плохо видеть и чуть не попал в пасть акуле. Она плыла ему навстречу, а отец не заметил ее… — Мальчик передохнул. Мы разговаривали с ним на невероятном языке, в котором к основной массе английских слов примешаны испанские, немецкие, французские. Тем не менее мы понимали друг друга, хотя за точность перевода я не ручаюсь. — А потом глаза вдруг вытекли, вытекли из глазниц… Послушайте, может, вы купите у нас бриллиантовых рыбок?
Освещенный красным предзакатным солнцем, Седой старательно гребет. Мы уже довольно долго ползем по бухте, а он еще ни разу не передохнул, не разжал пальцев, вцепившихся в рукоять весла. Мальчик вспотел, он то и дело утирает пот с лица, а на лбу и впалых щеках старика — ни росинки. Кажется, что ни капли влаги уже нет в этом усохшем теле. Сколько ему? Лет шестьдесят? Все отдано океану: долгие годы жизни, глаза.
Фырча старым мотором, нас догоняет пузатый, залатанный досками катер, груженный мешками. Они прикрыты сверху серым вылинявшим брезентом. На корме, возле чадящего двигателя, сидит пожилой мужчина в драной соломенной шляпе и невероятно грязной полосатой пижаме. Видимо, мотор часто барахлит, и после возни с ним шкипер вытирает масленые руки о пижаму.
— Хеллоу, литтл Дик! — окликает он мальчика. — Заработаешь сегодня, а?
Тот не отвечает. Налегает на весло.
Узкая акватория внутренней гавани порта Луи раздвигается. Вон мое судно. Плыть еще и плыть. Крупная зыбь, вкатывающаяся в горловину гавани, легко подбрасывает «Святую Маргариту» на своих горбинах, и мальчик, заметив на моем лице беспокойство, торопливо говорит:
— Вы не бойтесь, сэр! Мы много раз отвозили моряков на рейд — и всегда благополучно. Вот отец подтвердил бы, но он совершенно ничего не слышит.
— Не слышит?!
— Когда он ослеп, то все равно продолжал нырять. Он на ощупь отыскивал кораллы и раковины. А однажды он нырнул слишком глубоко, и у него лопнули барабанные перепонки.
— Как же вы живете?
— Да вот так и живем: океан кормит! Отец мне сказал, что я и родился в океане, сэр, в раковине тридакны!.. — Мальчик смеется, сплевывает в воду. — Отец рассказывал: вынул он из океана громадную тридакну, а внутри нее лежу я!.. Это все враки, сэр, но я чувствую себя в воде как рыба. Я могу нырнуть на глубину в сто футов и пробыть под водой четыре минуты. Однажды… — Мальчик сморкается и, поглядев через мою голову, далеко ли еще до танкера, продолжает: — Однажды один европеец, я не знаю, кто он такой, узнал, что я ныряльщик, и говорит: «Просиди под водой пять минут — и получишь двадцать долларов!» И я нырнул прямо у пирса, ухватился за сваю и очень долго сидел под водой. Уже какие-то красные круги поплыли перед глазами, я уже чувствовал, что вот-вот задохнусь, но мне так хотелось получить двадцать долларов!.. И я захлебнулся. Какой-то моряк — он слышал наш уговор с толстяком — кинулся в воду и вытащил меня. Потом часа два я плевался илом, сэр. Оказывается, я уже лежал на дне, когда моряк нашел меня… — Мальчик засмеялся, потом посуровел: — А тот толстяк не хотел отдать деньги! Говорит, что я пробыл под водой всего три минуты. Ну, тогда моряк схватил его за шиворот и так тряхнул, что тот сразу отдал деньги!..
Мальчик улыбается, сильнее налегает на весло, и шлюпка быстрее скользит по воде. Помочь бы ему, но я боюсь шевельнуться. Да и никогда ранее не приходилось мне грести вот таким способом: крутить веслом, укрепленным на корме в железном захвате, крутить из стороны в сторону.
— Сейчас будем на месте, сэр, — явно желая развлекать меня рассказами до самого танкера, произносит мальчик. — А пока я вам вот что скажу: вы что-нибудь слышали про корабль «Питер-Бот»?
— Этот корабль вез золото и серебро. Во время урагана он налетел на риф и затонул. Так, кажется?
— Все верно, сэр. Это произошло в тысяча шестьсот пятнадцатом году… Так вот, наш дом находится как раз напротив того рифа, где погиб «Питер-Бот». Многие искали сокровища, но не нашли. И вот… — Мальчик оглядывается и, понизив голос, сообщает: — Скажу только вам, сэр: я знаю великую тайну.
— Вот как?.. — «Ах ты лгунишка! — думаю я. — Ставлю сто долларов против одного, что сейчас ты сообщишь мне, где находятся сокровища погибшего корабля. Интересно, сколько уже моряков, которых тебе приходилось возить на своей утлой посудине, знают эту тайну?» — Ну, выкладывай.
— Вы напрасно улыбаетесь, сэр. Когда «Питер-Бот» сел на риф, моряки с корабля попытались вывезти часть золота на берег. Шлюпка разбилась, и все утонули! И два сундука с золотом упали среди рифов…
— Ты начитался приключенческих книжек. Не так ли, малыш?
— Чтоб сгинула наша «Святая Маргарита»! — восклицает мальчик и топает ногой. — Чтоб она сгорела, если я вру! Дед еще совсем молодым узнал об этом от одного ныряльщика. А тому тайну доверил прапрадед! Вот! Дед поселился возле того рифа и все искал, искал… А теперь и я… Честное слово, я не вру. Приезжайте на пляж Флик-ан-Фляк, там мы живем с отцом, и я вам кое-что покажу.
— Осторожнее, катер!
— И я уже кое-что нашел, сэр! Я нашел бутылки с ромом с того корабля. Они все обросли ракушками, а ром чуть солоноват. Уж так и быть, продам вам одну, всего за двадцать рупий.
— Спасибо. Обязательно побываю у тебя.
— Только приходите вначале один. Мы поплывем к рифу, и я вам покажу, где среди кораллов лежат те бутылки…
— Не устал еще?
— Ну что вы, сэр! Мы работаем с отцом, как машины!
Зыбь становится крупнее. Кричат, отыскивая в воде корм, чайки. Акула-молот проплывает невдалеке от лодки, и нам хорошо видна ее плоская, будто расплющенная в лепеху голов