йкбоу.
Когда зимнее солнце садится, вы слышите одни только резкие крики пингвинов; гнездовища олушей пустуют и безмолвствуют. Но еще перед рассветом издалека откуда-то начинают доноситься резкие звуки, прерывающие пингвиньи голоса, — вы с удивлением убеждаетесь, что этот шум — биение тысяч крыльев. Восходит солнце, и перед вашим взором — побелевший остров, буквально кишащий олушами, — не остров, а скорее белое шевелящееся тело. Тысячи тысяч птиц. А с севера облако за облаком продолжают прилетать новые стаи. Их столько, что даже лучи солнца с трудом пробиваются к земле. Олуши могут быть рассеяны по всей Южной Атлантике, однако чувство времени у них безошибочное; в течение всего лишь двадцати четырех часов они завладевают своими старыми гнездовьями на островах, где отдыхали и откладывали яйца в предыдущий сезон. Мне кажется, что эта точность индивидуальна, она обусловлена каким-то «сигналом», по которому брачующиеся птицы год за годом возвращаются в одно и то же место.
Птицы «поселяются» плотной массой, крыло к крылу, все время ссорятся, но никогда не дерутся, как пингвины. Потом в течение июля и августа вы можете наблюдать трогательные сцены самого изысканного ухаживания. Каждая пара птиц то сгибает, то выгибает шеи, «целуется» клювами, высоко поднимает их к небу. Каждая самка откладывает одно белое яйцо в лунке на почве или в морских водорослях. Два яйца — уже редкость.
Огромные олуши, как самолеты, нуждаются в длинной дорожке для взлета, чтобы благополучно оторваться от земли. Это — тяжелая птица, весом до трех с половиной килограммов, с сигарообразным телом. Хотя с таким, как у них, размахом крыла — шесть футов, — казалось бы, не так трудно взлететь прямо с земли, тем не менее олуши «запускают» себя в воздух с высоких «аэродромов», если таковые, конечно, имеются. Молодые птенцы предпочитают для взлета низкие стены, опоясывающие острова. В первое время они так часто и с таким шумом срываются в воду, что приходится только удивляться, откуда берется у птиц столько дерзости и отваги, чтобы решаться на все новые и новые попытки. На земле молодые объевшиеся олуши беспомощны, как воздушные лайнеры, передвигающиеся по аэродрому за тягачами. Только потеряв некоторую часть своего сала, могут они подниматься в воздух, исправно махать крыльями и даже улетать в поисках пищи далеко от гнездовья.
Капская олуша гуановых островов — близкая родственница североатлантической или, как ее еще называют, «олуше обыкновенной» канадских утесов и скал Британских островов. Она немного меньше «олуши обыкновенной», которая идет на королевский стол в Шотландии. Северную олушу трудно отличить от южной — разве что у последней более светлый остроконечный хвост, — в остальном же они одинаковы. У той и другой красивые желтые головки с бледно-голубыми клювами и холодные голубые глаза, длинные узкие крылья с темными кончиками и ослепительно-белым оперением тела, защитные воздушные мешки вокруг шеи и зоб, который предохраняет тело во время охоты на рыбу методом «пикирующего бомбардировщика», так как падает она в воду подобно удару молнии. Охоту олушей мне никогда не надоест наблюдать. Они патрулируют над водой примерно на высоте ста футов, высматривая в море свой любимый деликатес — сардину. Обнаружив косяк, олуши описывают над ним круги, и каждая птица намечает себе жертву. Потом все они устремляются вниз подобно королевским рыбакам[26], причем с распростертыми крыльями, так что приходится только удивляться, как эти несущиеся со свистом к воде птицы выдерживают силу удара о нее.
На гуановых островах Юго-Западной Африки олушей во много раз больше, чем во всех их колониях Северной Атлантики. По точным подсчетам, произведенным в 1939 году, на Британских, Фарерских островах, в Исландии, на Ньюфаундленде и островках реки Святого Лаврентия было зафиксировано всего сто шестьдесят пять тысяч гнездящихся птиц и семьдесят тысяч молодых олушей, в то время как на юге, на одном Эйкбоу, их зачастую насчитывается до миллиона, да еще миллионы гнездятся на других островах.
Пеликан, как и олуши, самая ненавистная птица для подрядчиков гуановых островов. Создается впечатление, что пеликаны-родители имеют обыкновение предлагать своих птенцов на съедение молодым олушам, чтобы как-то разнообразить их рыбную диету, потому что везде, где бы вы ни обнаружили пеликаньи яйца, они всегда оказываются вдребезги расколотыми. Пеликаны кормятся обычно в прибрежных лагунах, совместными усилиями выгоняя рыбу на мелководье. В то же время эти громадные птицы легко ныряют. Всплеск от удара пеликана о воду слышен за полмили.
Самой важной птицей на островах с точки зрения «производства» гуано является корморан, известный также под названием «хохлатый (или длинноносый) баклан», которого в Южной Африке неизменно называют «дукером». Гвани перуанских островов — это тоже корморан, чем-то похожий на белогрудого дукера африканских островов. Доктор Р. К. Морфи, американский орнитолог, считает гвани ценнейшей птицей в мире. И так как помет гвани — в объеме всего перуанского «урожая» гуано — оценивается миллионами долларов в год, то его определение вполне справедливо.
Еще есть перелетный дукер — Track-ducker — черная птица зловещего вида. Он тоже унавоживает африканские острова. Мильтон[27] описывает сатану в облике корморана, и после наблюдения над дукерами в их гнездах я с ним полностью согласен. Их голые птенцы отвратительны. А черное оперение взрослых особей в сочетании с ужасной привычкой, сидя на гнезде, извивать по-змеиному шею производят отталкивающее впечатление. Все птицы с островов прожорливы, но дукер демонстрирует свою жадность более других. Он ест, пока рыба не начинает вылезать изо рта, но и тогда продолжает ее глотать.
Стаи перелетных дукеров летят вереницей низко над водой, с разведчиками впереди, высматривающими рыб. Они могут заглатывать рыбу весом в фунт или осьминога с десятидюймовыми щупальцами, последнего, правда, с трудом. Дукер, сидящий на скале со своей пищей, напоминает питона, медленно заглатывающего антилопу.
Все эти птицы ведут нас через двери природы в разнообразный и увлекательный мир. Во многих отношениях этот мир спокойнее нашего, ибо там не так уж много проблем и у маленького ластоногого народца — пингвинов, и у крылатых красавиц олушей. Это всегда удовольствие — проникнуть в уединенный и неиспорченный мир соленого воздуха и морских водорослей, забытый Временем мир, всегда несущий утешение для беспокойного человеческого сердца. Может показаться странным решение провести жизнь среди морских птиц, но нельзя отрицать и того, что гуановые островки стали местом избавления для многих людей, бежавших от ужасов цивилизации.
Я оставлял Людериц во второй половине дня. Подгоняемый сильным ветром «Гамтоосс» спешил выбраться из гавани под непрерывным обстрелом водяных брызг, перелетевших через капитанский мостик. Погода была прекрасная. Пароход поворачивал на юг, я стоял в одиночестве на палубе и думал об островах. Слева по борту над побережьем небо было голубым, дальше, над дюнами пустыни, — розовым, а совсем далеко позади, в синеве Южной Атлантики, белел Эйкбоу.
Эйкбоу и его птицы. Час назад они бесцельно парили над кормой подобно альбатросам, проносясь над фордеком и отдыхая на салингах. Теперь они качаются на вспененных волнах, проносятся над ними, касаясь крыльями гребней, ныряют в море за рыбой, покружатся над кораблем, пока не настанет час их возвращения. Далеко отсюда, на Эйкбоу, ждут их тысячи супругов и супруг, прихорашиваются и чистят клювами перья.
И вот уже последние, отставшие, расстаются с Великой Свободой Голубой Воды — инстинкт зовет занять свое место в рядах тесно прижавшихся друг к другу миллионов.
Они держат курс на Эйкбоу, точно как самолеты, возвращающиеся домой по лучу радиолокатора. Аккуратен и величествен полет птиц в этот час, когда они заслоняют весь горизонт. Веками повторяется эта вечерняя сцена над Эйкбоу; она поэтична и навевает соответствующее настроение на очарованного пернатыми кочевниками наблюдателя, вызывая у него глубокие чувства...
Нет ничего лучше природы. Поэтому я и приехал сюда. И понял, почему Джон Гоув остался здесь надолго. Джон Гоув, а за ним Мило почти век жили на этой белой скале в голубом океане, вечные ветры задубили их лица, а птицы — это великое чудо природы — постоянно стояли перед их глазами.
Глава третьяТристан хранит свою тайну
Далеко-далеко, среди бурного моря, яркого солнечного света и чистого воздуха Южной Атлантики расположен остров, тайной которого хотели бы обладать медики всех стран. Остров этот — Тристан-да-Кунья[28], а секрет — долголетие и отличное здоровье его жителей.
Другие острова тоже, конечно, могут похвастаться своими долгожителями, ибо люди, живущие изолированно от внешнего мира, гарантированы от эпидемий и тяжелых заболеваний больших городов. Но Тристан побил в этом отношении все рекорды. Население этого острова словно живет совсем в другом мире, навсегда освободившемся от болезней.
В ранние годы моих путешествий по островам мне не раз представлялась возможность посетить черный вулканический берег Тристана. Мне было двадцать лет, когда я работал репортером одной из газет. Не раз в то время я уговаривал капитана каботажного судна взять меня в плавание. Примерно раз в год каботажник ходил из Саймонстауна к Тристану с почтой и продуктами для островитян. Тогда другой возможности посетить остров не представлялось. Я был необыкновенно счастлив, впервые ступив на землю Тристана в 1920 году; судьба улыбнулась мне и в 1923 году, когда я провел на острове несколько дней, попав туда с «очередной почтой». Что-то горело во мне все время в те молодые годы, побуждая снова и снова выискивать случай посетить Тристан-да-Кунью.
Сейчас это беспокойство несколько улеглось, уступив место желанию разгадать тайну острова. Первое, что буквально поражает каждого вновь прибывшего на остров, — это великолепное здоровье жителей, и старых и малых. Причем способность островитян доживать до глубокой старости — качество наследственное. В нашем сегодняшнем мире люди, живущие в нормальных условиях, рассчитывают, как правило, дотянуть до семидесяти, а для островитян Тристана (особенно женщин) семьдесят — возраст только лишь где-то выше среднего: они достаточно активны и в девяносто. Я знал