Таким же заботливым уходом объясняется и то, что они до сих пор еще живут и по другую сторону земного шара, где голландское правительство в 1920 году объявило их заповедными. С этого времени увеличилась их стая и на островах Ару, вообще-то не являющихся их единственной родиной. Райские птицы водятся и в южной части Новой Гвинеи, хотя это, по-видимому, до сих пор остается неизвестным авторам стандартных трудов о птицах земного шара. Но до Новой Гвинеи и островов Ару слишком далеко. Американцам и европейцам значительно проще добираться до Тобаго.
На Малом Тобаго небольшой американской экспедиции удалось, например, заснять на киноленту удивительные балетные на и фигуры, которые самцы выплясывают перед своими самками. Национальное географическое общество в Вашингтоне послало туда своих сотрудников — орнитолога Е. Томаса Джиллиарда и фотографа Фредерика Кента Треслоу. Перед ними стояла нелегкая задача…
Китаец-бармен из «Святилища райских птиц» расскажет вам, что просидели они на Малом Тобаго целый месяц и собирались уже уезжать, когда птицы наконец, распушив перья и размахивая золотистыми хохолками, затеяли свои танцы… как раз перед их тайником!
Строго-то говоря, из наблюдений за жизнью райских птиц на Малом Тобаго много нового не извлечешь, за исключением некоторых особенностей их приспособляемости к здешней бедной природной среде. Но как пример современных мероприятий по спасению животного мира история их заслуживает внимания. Сэр Вильям Ингрэм был другом животных и далеко опередившим свое время деятелем по охране природы. Ведь только после второй мировой войны более или менее общей заботой становится изыскание средств, обеспечивающих сохранение жизни исчезающих животных путем разведения их вдали от родных им мест.
О том, что Малый Тобаго «застрахован от катастроф», конечно, можно спорить. Достаточно не больше одного урагана, чтобы целиком погубить всю здешнюю стаю райских птиц. Но от людей этот маленький заповедник защищает их полностью. Да и кто же пожелает птицам зла, если плата за доставку к ним на лодках любознательных путешественников равняется дневному заработку трех-четырех чернокожих рыбаков.
ВДОЛЬ И ПОПЕРЕК ГВИАНЫ
Высоко над глубоким ущельем у Кайетера, где воды реки Потаро обрушиваются вниз с высоты 226 метров, в воздухе взад и вперед как стрелы проносились черные стрижи. Знаменитые «кайетерские стрижи», выбравшие для высиживания птенцов такое надежное место, как скальная стена за этим водопадом. Он в 4,5 раза выше Ниагары, но лежит так далеко (на самом краю плоскогорья Би-Джи), что за целый год не больше чем сотня-другая любопытных приезжих забредет сюда полюбоваться великолепным зрелищем.
Несколько поодаль от водопада, в лесу, объявленном заповедником, в ветвях обезлистевшего в засушливый сезон дерева, распевал желтый касик (от слова «кацик» — индейский вождь). Каждый раз, когда самка прилетала с новыми прутиками для гнезда, свисавшего с ветки гигантской вытянутой каплей, самец проделывал над ним невероятный кульбит и издавал звонкий кудахчущий крик.
Над кронами деревьев, громко галдя, стайками носились красно-синие попугаи ара, звонкие цикады заполняли лес своими металлическими трелями да доносилось отдаленное эхо дикого рыка обезьян-ревунов. Кроме этого, ничто не нарушало мир и покой вокруг кайетерского «Водопада старого человека», вдохновившего Эвелин Вог на возвышенные размышления в ее книге «Девяносто два дня» (1934 г.), где описано путешествие по дебрям Южной Америки.
Незадолго до того как я прилетел к Кайетеру на одном из маленьких гидропланов, курсирующих между реками внутренней части Британской Гвианы, я побывал в одной из деревень индейцев араваков на берегу реки Махаика-ривер. Вдоль болотистых берегов реки тянулся густой дождевой лес, опускавшийся плотным зеленым занавесом за высокими зарослями тростника «мукки-мукки», как араваки называют крупных родичей нашего пятнистого арума и дикого белокрыльника. При приближении моей лодки то тут, то там с илистых отмелей соскальзывали вводу кайманы. Над лесом кружили грифы-индейки. Кое-где сидели на верхушках деревьев или летали над мутными водами реки змеешейки — птицы с длинными, змеино извивающимися шеями, своеобразные родичи бакланов.
Именно здесь, в болотистых лесах по берегам рек северной части Южной Америки, гнездится одна из редчайших птиц — гоацин, или птица-цыганка, из семейства куриных. Величиной она с фазана, с пушистым красно-коричневым хохолком на голове и с синими кольцами вокруг глаз. Спинка у нее пестрая, а крылья и грудка — красно-кирпичные. Но красивой ее не назовешь. Скорее она производит впечатление просто расфуфыренной в пестрые яркие тряпки, отчего и получила свое прозвище цыганка. А то, что ее называют гоацином, по-моему чистейшее недоразумение.
Испанец Франсиско Эрнандес, посетивший Новый Свет в XVII веке и собравший, в частности, сведения о его животном мире, слышал рассказы о том, что в Мексике есть птица, которая называется гоацином. «Она питается змеями, — писал он. — Ее косточки снимают боль от ран в любой части человеческого тела. Запах ее оперения вселяет новые надежды в тех, кто сохнет от болезни…»
Из его описания чего-либо определенного не извлечешь. В большей своей части оно совершенно фантастическое. При этом остается абсолютно неизвестным, какую именно птицу он имеет в виду. Раз утверждается, что она питается змеями, то, по-видимому, это хищная птица. И ею никак не может быть растительноядная цыганка, которая к тому же в Мексике не встречается. Но первые европейские зоологи, изучавшие шкурки птицы-цыганки, этого не знали и — в немалой степени оттого, что она отличается своим мускусным запахом, — сочли, что Эрнандес имел в виду именно ее. Таким образом эти птицы получили латинское название Opisthocomus hoazin.
Но гоацин заслуживает внимания не происхождением своего названия, а тем, что в нем сохранились черты, напоминающие ископаемых доисторических птиц. Важнейшие из орнитологических ископаемых находок свидетельствуют о том, что птицы произошли от одной из групп ящеров. Предполагается, что пращурами доисторических птиц были древесные ящеры, а появление у них крыльев объясняется их приспособляемостью к скользящему полету либо с ветки на ветку, либо с одного дерева на другое. При посадке они пользовались крыльевыми когтями, которые позднее исчезли у большинства птиц по мере того, как их «летательные конечности» становились все более вытянутыми.
К небольшому существующему сейчас исключению принадлежат страусы, у которых сохранились когти на всех трех крыльевых пальцах. Есть коготь и на крыльях у части птиц из семейства пастушковых, по крайней мере у их птенцов.
Но лишь гоацин по-прежнему пользуется своими «крыльевыми когтями» приблизительно так же, как доисторические птицы. Правда, пальцы с когтями — по два на каждом крыле — подвижны только у их птенцов. У взрослых особей когти эти загнуты назад, а пальцы сросшиеся. Но это не мешает им карабкаться лучше, чем летать. Гоацин все время проводит на мангровых деревьях. Если его вспугнуть, то он либо спрячется в листве, либо, хлопая крыльями, перелетит на другое дерево, всего в нескольких десятках метров. Растопырив пальцы лапок, он проделывает то, что некоторые наблюдатели называют «неустойчивой посадкой», и часто, прежде чем обрести равновесие, проползает между ветвями порядочное расстояние.
Довольно странно, что изучением этой птицы занимались лишь немногие, хотя она отнюдь не скрывается в непроходимой части дождевого леса. За ней довольно легко наблюдать даже прямо с лодки, плывущей по реке. Одним из первых, обративших на нее внимание, был Вильям Биб. В одной из своих книжек о Гвиане он пишет о том, как испугался, когда птенец гоацина неожиданно плюхнулся из своего гнезда прямо в реку. Биб очень обрадовался, увидев, что это вовсе не так уж опасно, как ему показалось. Птенец гоацина прекрасно плавал под водой. Немного погодя, он вынырнул и пополз по мангровым зарослям. Не теряя направления, он прямехонько отправился к своему гнезду. Там, где птенцы других птиц оказываются совершенно беспомощными, малыши гоацина успешно справляются благодаря своим когтистым «пальцам доисторической птицы».
Уже одно это наблюдение должно было бы вызвать более пристальный интерес к этой птице. Но прошло более 40 лет, а никто так и не занялся изучением образа жизни гоацинов, пока всего несколько лет тому назад ими не заинтересовался другой американец — Лир Гриммер из Смитсоновского института. Он трижды побывал в Британской Гвиане ради этой птицы. Поездки его оказались весьма плодотворными, было выяснено много нового. Гриммер, в частности, полагает, что гоацины гнездятся не парами, как большинство других птиц, а, так сказать, семейными группами, состоящими иногда из шести и больше членов.
Все члены такой семейной группы принимают участие в строительстве общего гнезда, похожего внешне на гнездо серой цапли. Оно грубо слеплено из толстых сучьев и веток. В него самки откладывают яйца, которые высиживаются и самцами и самками по очереди. Меняясь местами, они отвешивают друг другу короткий официальный поклон…
По внешнему виду самку от самца не отличишь. Даже сам Гриммер, считающийся лучшим знатоком гоацинов, не берется это сделать. Незадолго до возвращения домой из своей третьей поездки в Гвиану он послал оттуда самолетом трех гоацинов в Национальный зоопарк в Вашингтоне. Два из них довольно быстро сдохли. Третий прожил шесть месяцев. Гриммер звал его Чарли, но при вскрытии оказалось, что это была самка.
Кроме того, он пробовал на месте — в Гвиане — вскармливать птенцов-гоацинов. Из этого ничего не вышло, хотя Гриммер и кормил их естественной для них пищей — крупными сердцевидными листьями мукки-мукки. Возможно, им не хватало какого-то важного вещества, которое они получают в полупереваренной в зобах своих родителей кашице, пока те их кормят сами.
Практически до сих пор даже в самой Гвиане никому не удавалось держать гоацинов в неволе. Но зоологи народ упрямый, и, судя по тому, что пишет Гриммер в журнале «Нейшнл джиогрэфик» (1962 г.), он не утратил надежды на успех. Анализами удалось установить, что мукка-мукка очень бо