м, что водка не отравлена…»
Калечение и сжигание негров заживо стало здесь обычной практикой. Во мне стыла кровь от подобных рассказов, и я заперся в своей комнате в полном отчаянии от подобного обращения с людьми… И неужели же после всего этого хоть одному чужеземцу может прийти в голову удивляться тому, что в здешних лесах скапливаются целые армии мятежников, только и помышляющих о мести?..»
Восстание негров на реке Коттике, в северо-восточной части Суринама, на подавление которого прислали Стедмана, оказалось последним. Но зато оно и было наиболее кровавым. В 1773 году в Парамарибо высадилась прибывшая из Голландии шотландская бригада из 1200 крепких парней. На подавление восстания ушло пять лет, после чего уцелело не более сотни шотландцев.
Оставшиеся же в живых рабы бежали вверх по реке Марони, образующей границу с Французской Гвианой. Они осели на французской территории, на притоке реки Марони — Лаве. Их потомки называют себя бони. Это единственное племя лесных негров, живущее главным образом во французской части Гвианы. В сравнительно более поздние времена за реку Марони переселились лесные негры и других племен. Хижины этих негритянских переселенцев тянутся до самых холмов Сент-Лаурент-дю-Марони, старого филиала Острова Дьявола. Это подлинно призрачный город, где запущенные теперь, а когда-то величественные здания напоминают о том, что место это вплоть до 40-х годов нашего века было одной из самых страшных каторг.
Здесь явно и сейчас продолжает жить кое-кто из отбывших наказание. Несколько белых мужчин, производящих впечатление таких «освобожденных», глотали в качестве аперитива свой ромовый пунш в баре грязного ресторана, куда я зашел было позавтракать. Но я тут же обратился в бегство, напуганный видом крикливой и невероятно грязной официантки.
Здешняя тюрьма теперь уже не служит местом заключения. Ее здания превращены в бараки, которые сдаются неграм, и перед окнами бывших камер болтаются на веревках детские пеленки. Тощая старуха-негритянка при виде моей фотокамеры в ужасе завопила на своем креоло-французском диалекте, что за фотографирование нищеты надо штрафовать!..
Не могу оказать, чтобы я испытывал огорчение при расставании с Французской Гвианой, когда я вернулся к реке, где меня поджидало несколько симпатичных лесных негров из племени парамакка со своим каноэ, но уже оснащенным современным мотором!
Перед своей поездкой в Суринам я поведал Винсенту Росу о моем намерении заглянуть в деревни лесных негров. Он рассмеялся и сказал, что такой визит может оказаться не совсем приятным, если верить путевым отчетам одной голландской экспедиции, плававшей вдоль рек Суринаме и Корентейне в начале нашего столетия… Отчеты ее недавно печатались в «Журнале музея Британской Гвианы». Из них видно, что их автор, К. К. Кайзер, нашел лесных негров просто отвратительными.
…«Утром десятого августа мы миновали Бакра-Кондре, она же Лианотеи, и, слава богу, поселение лесных негров осталось позади. Ночевке в негритянской деревне я предпочел ночевку в лесу. У лесных негров невероятно крикливые голоса, и они бесстыдные попрошайки. При этом они совершенно не желают чем-либо вам помочь. Их грязные хижины кишат паразитами, так что всю ночь не столько спишь, сколько ожесточенно чешешься. Все это с самого начала внушило мне отвращение к этим людям. Единственное положительное качество у их мужчин — это то, что они, как правило, очень сильны и великолепные гребцы. Виденные же нами деревенские женщины отнюдь не привлекательны. Они очень рано старятся и тогда остановятся еще уродливее; так что их «mе lobbe joe» («я тебя люблю»), в чем они иногда весьма щедры, ни в коем случае не соблазнительно…»
Для народа-господина такое отношение к аборигенам было типичным и обычным явлением. Но даже и в докладах шведских этнографов-путешественников по Гвиане я обнаружил явные следы того же самого… С тем, что население здесь назойливо, я согласен лишь постольку, поскольку они, как и жители некоторых других частей Вест-Индии и Гвианы, выпрашивали иногда у меня деньги, когда мне нужно было их фотографировать.
Деревни же, которые я видел, стояли на открытых песчаных местах, и в них не было никаких куч мусора, разносимого повсюду ветром, как это типично для трущоб вест-индских городов. По берегам рек можно было постоянно видеть купающихся или стирающих женщин, прикрытых обычно лишь пестрой хлопчатобумажной набедренной повязкой. Деревни были чистые и красивые. Фасады хижин, крытых пальмовыми листьями, как правило, причудливо расписаны разнообразными цветными узорами.
Декоративное искусство у лесных негров имеет большое значение. Украшается не только внешний вид жилища. Глядя на женщин, которые готовили пищу в открытых кухнях, общих для нескольких семей (ряд очагов под пальмовым навесом), я дивился тому, что они никогда не сидят прямо на земле. Это табу! Иногда они сидят на корточках, но чаще всего на седлообразных скамеечках, украшенных искусной резьбой.
Пищу в горшках они помешивают маленькими, похожими на весло поварешками с красиво вырезанными ручками.
По веслам мужчин-гребцов можно судить о степени достоинства их владельца: чем более искусной резьбой они покрыты, тем большего уважения, а также благосклонности женщин он заслуживает.
Орнамент чаще всего африканский, хотя и несколько видоизмененный. Большинство рабов, бежавших в XVII и XVIII веках в леса, в эти края попали прямо из Африки. Но часть резных поделок носит следы влияния индейцев. Именно в Гвиане найдены наскальные изображения, напоминающие отдельные из использованных неграми рисунков. У индейцев же научились они еще многому другому. Как карибы, араваки и прочие индейские племена, лесные негры разводят кассаву, корни которой они выкапывают и затем обрабатывают типично индейским способом. Длинная плетеная трубка «кассавансквизер», или «матапи», как араваки называют это приспособление, наполняется измельченной кассавой. Трубку эту подвешивают на балку в отвесном положении и выдавливают из нее сок. Он должен перебродить в своего рода пиво, а из выжимок пекут лепешки на больших круглых сковородах.
У индейцев же негры научились стрелять рыбу из луков. Их охотники и рыболовы считаются весьма меткими стрелками. Общеизвестно, что нигде в Суринаме дичи не приходится так плохо, как именно вокруг деревень лесных негров. По рекам они плавают в каноэ.
И только в одном этот художественно одаренный народ проявляет удивительное отсутствие фантазии (а может, это только кажется?) — в изображении своих богов. В Монгутапу, самом крупном из поселков лесных негров племени ауканов, или, как его еще зовут, дюка, я видел изображение Высшего Существа — Ню-анкомпона, западноафриканский прототип которого носит имя Нюаме у народа ашанти. Считают, что этот народ оказал наибольшее влияние на религию и культуру здешних лесных негров.
Внешне этот замечательный бог выглядит просто как закругленная сахарная голова с глазами, носом и осклабившимся ртом. Подробно разглядывать этого идола я не стал, чтобы никого не обидеть. Но по его белому цвету можно было предположить, что он покрыт «пембадоти» — своего рода священной белой глиной, которой обмазывают все культовые предметы и которая служит, так сказать, медиумом в общении со сверхъестественными силами.
Но молитвенный ритуал не ограничивается одной только белой глиной. Для умилостивления Нюанкомпона, духов предков или тех, к кому в том или ином случае надлежит обращаться, совершаются жертвоприношения. В таком случае иногда достаточно побрызгать землю у подножия божества водой, пивом или ромом. Но при значительных событиях обряд этот может оказаться весьма торжественным. Это видно из описания Стедманом церемонии заключения мира с лесными неграми в XVIII веке.
«…Негры, считавшие христианскую присягу не имеющей силы, потребовали, чтобы комиссары произнесли клятву по негритянскому обряду. Уполномоченные обеих сторон выступили вперед, поранили себе руку ланцетом и уронили по нескольку капель крови в калебасу[54] с чистой водой. После того как немного этой смеси было пролито на землю в жертву Высшему Существу, все присутствующие отпили из калебасы. У негров это называется испить крови друг друга. Затем «гадоман» — священнослужитель повстанцев — возвел свои очи к горе и призвал Небо и Землю в свидетели. С простертыми ввысь руками он провозгласил проклятие Всемогущего тому, кто первым осмелится нарушить этот священный и навеки заключенный союз. Это заклинание было подкреплено всеобщим «дасо!», имеющим то же значение, что христианский «аминь!»…»
Свои ритуальные пляски и песни нередко очень древнего происхождения лесные негры частично унаследовали от африканских сородичей. В их песнях множество африканских слов, в том числе имена всевозможных духов природы. Например, добрый змей — Дагове, злобный — Кроманти, который может являться и в обличье ягуара (а в Западной Африке — леопарда), гадкий паук Ананзи и многие другие, и по сей день сохранившиеся даже на Вест-Индском архипелаге.
Но на каком-либо из африканских языков суринамские негры, за исключением ямайских марунов, говорят так же редко, как и островные жители. В свое время рабовладельцы на своих плантациях специально перемешивали новоприобретенных негров различных племен. Делалось это для того, чтобы рабы не могли говорить друг с другом на непонятном хозяину языке. В результате развился особый «тарабарский» диалект, сохранивший подобно креоло-французскому африканский синтаксис, но лексический запас его образовался из слов, имеющих английские, голландские, португальские, африканские и индейские корни.
Насколько результат оказался странным, можно судить, например, по цитате из Евангелия от Иоанна: «Иисус ответил ему: я — путь, истина и жизнь». В Суринаме это звучит так: «Иезус таки ги хем таки: ми де на пази нанга до ваархайд нанга до лиеби». На этом «токи-токи» (от ломаного английского «talkie-talkie» — болтать) говорят не только лесные, но и городские негры и мулаты, а также некот