Некоторые утверждают, что в африканских саваннах египетские цапли оказывают ответную услугу диким животным, предупреждая их об опасности. Если они испуганно взлетают в воздух, то, само собой разумеется, обеспокоенные четвероногие бросаются в бегство. Но даже и эту форму симбиоза ученые сейчас уже берут под сомнение. В своем труде «Acta Tropica» («Тропическая зоология», Базель, 1958 г.) профессор Г. Гедикер пишет: «Эти птицы слишком доверчивы и взлетают только тогда, когда человек — главный враг диких животных — приближается довольно близко к тем местам, где они пасутся. О «предупреждении», таким образом, говорить не приходится. Практически четвероногие часто обращаются в бегство задолго до того, как цапли соблаговолят подняться в воздух…»
Что же касается домашнего скота, то тут совсем нет оснований для какого-либо симбиоза, основанного на предупреждении об опасности. Даже если бы египетские цапли и взлетали при приближении ковбоев или вакерос, то вряд ли это спасало бы животных от поимки и отправки на бойню!
Египетские цапли в свою очередь отнюдь не зависят от пасущихся четвероногих. Если они часто и составляют им компанию, то это объясняется скорее всего тем, что во время кормежки птицы действуют, так сказать, по линии наименьшей затраты энергии. В Африке они охотнее всего держатся мест, богатых кочевыми кузнечиками. Да и в Америке их можно увидеть тоже пасущимися самостоятельно, то есть без четвероногих помощников. Но они всегда держатся стаями.
Американский орнитолог Эндрью Мейеррикс в журнале «Естественная история» (1960 г.) описывает, как эти цапли занимаются промыслом. Сперва они осматриваются вокруг и или дерутся из-за места в стае, или чистят свои крылья. Затем одна или две птицы с краю стаи принимаются разглядывать почву, вертя своими тонкими шеями во все стороны. Потом одна из них вприпрыжку делает несколько шагов вперед и клюет кузнечика. Потревоженные насекомые взлетают. Тогда другая цапля из рядов стаи бросается за этими уже вспугнутыми насекомыми, поднимая из травы и остальных.
И тут начинается чехарда. Одна из птиц из задних рядов стаи поднимается в воздух, перелетает через всех и приземляется точно перед теми, которые уже приступили к охоте. Приземлившись, она клюет потревоженных ее появлением насекомых. Затем из стоящей стаи взлетают еще две птицы, перелетают через своих уже кормящихся товарищей и опускаются впереди них. Вертя шеями, они осматривают траву и хватают добычу. После этого и все остальные птицы стаей поднимаются в воздух и по очереди приземляются одна перед другой. Таким образом, те цапли, которые первыми начинали охоту, остаются далеко позади, и теперь наступает их очередь перелететь через всю стаю, чтобы снова оказаться в авангарде. И так далее…
И так цапли сыгранно, одна за другой тщательно обрабатывают луг методом, ранее не имевшим себе подобного среди насекомоядных птиц Нового Света. Эти африканские переселенцы обладают непревзойденным мастерством в эксплуатации (с помощью или без помощи травоядных) луговой фауны.
Вылетая на запад с большого пуэрториканского аэровокзала близ Сан-Хуана, я в своей записной книжке написал: «Сотни египетских цапель разгуливали по всему летному полю и клевали кузнечиков. Мне никогда до этого не приходилось видеть их сразу в таком огромном количестве даже в Британской Гвиане. Это дает представление о том, какие широкие возможности открылись бы перед этими птицами в прериях, льяносах и пампасах…»
Мейеррикс тоже спрашивает, что произойдет, когда эти пришельцы доберутся до необъятных травяных просторов на севере и на юге. «Нужно, чтобы там тогда оказались биологи и на месте проследили бы за ними…» А то, что египетские цапли доберутся в те места, он считает неизбежным. Вероятнее всего, это так и будет, хотя они могут там появляться только периодически.
В Старом Свете египетская цапля, по крайней мере частично, перелетная птица, хотя о трассах их перелетов и мало что известно. Здесь же есть признаки того, что они уже начали регулярные перелеты в Северную Америку, где часть их зимует во Флориде. Стаи их наблюдались также и над Флорида-Кэйс — длинной цепочкой мелких островков, образующих на Ки-Уэсте крайний аванпост США против Кубы[55].
Откуда появляются эти стаи, никому не известно. Возможно, с Кубы, а может, и с мексиканского Юкатана или еще откуда-нибудь… Это «белое вторжение из Африки» поставило американских орнитологов перед решением новых, интересных проблем, становящихся все сложнее и сложнее по мере того, как эти египетские цапли летят все дальше и дальше и на север, и на юг.
И наоборот, в Европе эта птица, судя по всему, не живет севернее южных частей Португалии и Испании, где она гнездится, между прочим, в Кото-Доньяна.
В Англии в 30-х годах выпустили этих цапель на волю из одного небольшого частного зоопарка и случайно одновременно сделали то же самое с сотней таких же птиц и в Вэпснеде. Эта попытка поселить их на воле кончилась тем, что небольшие белые цапли принялись летать повсюду, вызывая переполох среди потерявших голову орнитологов.
Острова и островитяне
ПОД СЕНЬЮ МОН-ПЕЛЕ
На Мартинику я впервые попал в день проводов масленицы. Было воскресенье, и ежегодный карнавал шумел так, как это случается только во французской Вест-Индии. О том, чтобы заняться каким-нибудь делом, не могло быть и речи. Все население безудержно предавалось карнавальному буйству. Я не смог даже повидаться с единственным на острове зоологом — священником ордена «Святого духа». Чернобородый отец Роберт Пиншон (доктор наук, специалист по пищеварительному тракту птиц, преподаватель мартиникской семинарии) предпочел на все время «оргий» удрать от карнавальных красавиц в горы и ловить там настоящих ночных бабочек.
Перед окнами моей гостиницы на площади Плас де ла Саван с утра до вечера непрерывно проходили карнавальные процессии. Еще до рассвета меня будили уличные оркестры, толпы чертей и ведьм, ряженых, выбеленных мелом негров и вымазанных сажей европейцев в самых фантастических костюмах.
В кафе рекой лился ром, а по ночам из клубов и танцзалов непрерывно доносились звуки креольских «бигуинов» и «меренг».
Лишь после четырехдневного безудержного веселья в полночь со среды на четверг с началом великого поста наступило затишье. Жизнь наконец стала входить в привычное для Мартиники русло. Участники карнавала протрезвились, а бежавшие от всей этой суматохи возвращались в город.
И вот тогда мне удалось несколько раз повидаться с отцом Пиншоном, владельцем интереснейших коллекций островной фауны. Он ежегодно собирал насекомых и птиц в разных местах Малых Антил и немало знал о вымерших и вымирающих животных этих островов.
Тогда же я познакомился и еще с одним интересным человеком — темнокожим ветеринаром Робертом Роз-Розетом, шефом так называемого Инициативного комитета острова Мартиники. Роберт Роз-Розет взял меня с собой в поездку по Атлантическому побережью. Мы встретили там негритянок, плетущих корзинки на индейский манер, осмотрели крошечный индуистский храм величиной не больше гаража для малолитражной машины. В этом храме я видел причудливые деревянные конные скульптуры богов.
Здесь, как и на британских островах Вест-Индии, сильно чувствуется индийское влияние. Определить, где живут люди, исповедующие индуизм, не трудно. Перед их домиками обычно стоят высокие бамбуковые шесты с коротенькими, развевающимися ленточками. На вопрос, что эти ленточки символизируют, индийцы отвечают: «Это наши «молитвы».
Однако сказать, какой процент населения французских Антил происходит от «индийских кули», трудно, так как в Вест-Индии, включая Тринидад, нигде так бурно не проходило смешение рас, как именно здесь. Но кроме европейцев и индийцев и кроме африканцев, которых здесь большинство, в непрерывном процессе смешения рас 300-тысячного населения Мартиники, несомненно, участвовали и индокитайцы. И не исключено, что тут не обошлось и без таитян.
На Мартинике встречаешь женщин, будто сошедших с таитянских полотен Поля Гогена. И даже если мартиниканки и не полинезийского происхождения, все же соблазнительно предположить, что, сидя на своем острове в Тихом океане, Гоген все время мечтал побывать на Мартинике, где в 1887 году он прожил несколько месяцев. Своих таитянок он, очевидно, подсознательно одарил некоторыми чертами мартиниканок. Во всяком случае он, конечно, никогда не забывал Антил. Ведь умирать он вернулся именно сюда. Правда, не на саму Мартинику, а на близлежащий остров Доминика — тогдашнее убежище всех эксцентричных европейцев, бежавших от цивилизации и общепринятых норм морали западного мира [56].
Через несколько дней после карнавала в небольшом туристском автобусе я отправился в Сен-Пьер — древнюю столицу Мартиники. Из Фор-де-Франса дорога шла мимо церкви Эглиз де Балата, замечательной своими луковичными куполами. Она стоит на самой вершине горы. Говорят, в постройке ее принимала участие целая армия негритянок, подносивших строительный камень на головах. Церковь эта — точная копия парижской Сакре-Кер.
Затем по узким путаным горным тропам мы двинулись в глубь острова, где дождевой лес почти сплошь состоит из великолепных древовидных папоротников. И вот наконец мы добрались до развалин мертвого Сен-Пьера. По соседству с ним теснились здания маленького городка. Городок этот возник вместо Сен-Пьера, разрушенного в 1902 году самым нашумевшим в мировой истории вулканическим извержением.
Много дней подряд неистовствовал Мон-Пеле. Все время над вулканом висели огромные черные тучи дыма. Из кратера с высоты 1400 метров оплошной массой изливались кипящие потоки лавы и раскаленного шлака. На окрестности обрушивался ливень камней и пепла. По ночам над кратером вздымались огненные столбы. Не удивительно, что сен-пьерцы бросились вон из города. Да и не только они. Люди бежали и из других поселений северной Мартиники, соседствующих с этой «огнедышащей горой». Ведь даже и в самом Форде-Франсе, в 30 километрах к югу от вулкана, все улицы были покрыты толстым слоем пепла.