В конце января 1962 года мне сообщили, что в первых числах февраля из Роттердама в Колумбию выйдет судно «Эспаньола». По пути оно зайдет для заправки на Кюрасао, и, таким образом, я смогу сойти там на берег. Но расчеты эти, конечно, не оправдались. Посреди Атлантического океана — я сейчас уже не помню до или после Азорских островов — нас переадресовали прямо на Мартинику. Судно совершенно неожиданно было зафрахтовано французской «Компани женераль трансатлантик».
К счастью, дело обошлось лишь некоторыми изменениями в маршруте. Сперва я снова попал на несколько островов к югу от Мартиники. Затем на невероятно крохотном английском банановом суденышке проехал к северу от Сент-Люсии мимо Мартиники к Доминике, а оттуда мимо Гваделупы до Антигуа, Монтсеррата, Сент-Кристофера и Невиса и Сент-Эстатиуса; вторично посетил Сен-Бартельми и самолетом, летевшим на Сен-Мартен (по-голландски именуемый Синт-Маартен), прибыл, наконец, на Кюрасао. Сюда меня влекла прежде всего обитающая на соседнем Бонайре колония фламинго.
После этого (через Карибское море) я двинулся дальше на север до Сен-Мартена и далее к бывшей датской Вест-Индии, ныне Виргинским островам, принадлежащим США, а затем к Пуэрто-Рико. Из его столицы Сан-Хуан я «стрельнул» через Эспаньолу (Гаити) на Ямайку. Проведя несколько дней на этом британском острове, полухмельном в упоении своей предстоявшей независимостью, я вылетел снова в Порт-о-Пренс на Гаити, а оттуда в Доминиканскую Республику на этом же острове, где в маленькой банановой гавани Мансанильо стояла «Эспаньола», на которой я должен был вернуться домой.
Первое мое путешествие по этим местам длилось немногим больше четырех месяцев; второе — пять. Чтобы осуществить его, я неоднократно пускался в авантюры вроде той, что позволила мне поехать в Гвиану. Однако по-прежнему многое задуманное осталось невыполненным даже на тех двадцати четырех островах, которые я объездил. Я, конечно, не смог удержаться и не ограничился изучением только природы и животного мира. А это, понятно, было чревато теми последствиями, о которых Чарлз Дарвин в своем труде «Кругосветное путешествие натуралиста…» писал следующее: «…если путешественник останавливается в каждом месте только на короткий срок, то обычно его описания представляют собой лишь схематический набросок вместо детального изложения наблюдений».
Проще всего было бы «рассказать о необычных животных, населяющих землю и воды»[6], и обсудить реальность угрозы их дальнейшему существованию.
Но уже в первую же свою поездку я понял, что судьбы животного мира и природы Вест-Индии следует рассматривать значительно более исторически, нежели я это себе представлял вначале. В результате одно влекло за собой другое, я по уши увяз в материале, и требовалась радикальная операция, чтобы моя книга не разбухла в своего рода повествование «Все о Карибах».
История островов и Гвианы — это, несомненно, не только лишь хищническое лесохозяйство, развитие эрозии почвы и истребление уникальных птиц и прочих животных. Можно сказать, что в истории Вест-Индии, как в капле воды, отразились все уродства европейской колонизации всех времен — в различных комбинациях в разных местах — в зависимости от состава местного населения, национальности колонизаторов (которые на большинстве территорий менялись минимум один раз) и характера естественных богатств той или иной территории.
Редко где встретишь столь приветливых и гостеприимных людей, как в Вест-Индии. Я безгранично признателен многим из предупредительных служащих справочных и туристских бюро, музеев и зоологических садов, лесного, земледельческого и дорожного ведомств, как за ценные сведения, так и за то, что подчас они брали меня с собой в свои инспекционные поездки по селениям и необитаемым местам. Благодаря этим опытным проводникам я познакомился с насущными для их территорий проблемами.
Немало и других лиц были ко мне исключительно предупредительны. Так было и дома, в Швеции, и на пароходах, и на островах, и в Британской Гвиане, и в Суринаме… Я надеюсь, они простят мне, что я вынужден отказаться от упоминания всех их поименно. Во всяком случае в этой книге.
И все же получить целостную картину жизни Вест-Индии нельзя лишь традиционными путями. Очень часто для этого приходится пробиваться через неофициальный социальный «апартеид», который встречается везде, где господствующий класс целиком или частично европейского происхождения. Кое-кто утверждает, что белому человеку якобы грозят опасности как на Мартинике и Тринидаде, так и на Гаити и Ямайке. По общепринятому здесь мнению, я часто бывал очень неосторожным. Но если не считать одного инцидента на Гаити, я ни разу не попал в неприятное положение. Да и этот-то инцидент больше касался местного уроженца, моего проводника, нежели меня.
Я ни разу не столкнулся ни с чем, что свидетельствовало бы о якобы распространенной в Вест-Индии расовой ненависти. Наоборот, по-моему, белый чужеземец везде желанный гость, если сам он не ведет себя оскорбительно.
После Колумба —новый порядок
У «ИСТРЕБЛЕННЫХ» ИНДЕЙЦЕВ
На Сент-Винсенте, близ Пенистона, в огромных древних пещерах под нависшей скалой есть целая серия мелких наскальных рисунков. Лежащая под пещерами банановая плантация сплошь усеяна черепками индейских глиняных горшков. Об этом месте нет ни слова ни в одном из распространенных справочников, и, насколько я знаю, его не изучал ни один ученый. Но мои друзья — д-р Ирл Кирбю, ветеринар сент-винсентского департамента сельского хозяйства, и Клод Теобальде, заведующий кингстаунской радиостанцией, хорошо знали Пенистон. И в один из знойных мартовских дней, когда солнце было почти в самом зените, они привезли меня туда.
Поднимались мы к этим пещерам, продираясь через банановые заросли и колючий кустарник. Кроме того, приходилось тщательно остерегаться длинных тонких красно-коричневых ос. Их маленькие открытые гнезда (часто всего несколько ячеек) лепились повсюду под выступами скал. Однако ожидавшее нас зрелище с лихвой окупило бы и гораздо более серьезные трудности.
Перед нами, без сомнения, были пиктографические письмена[7], начертанные на мягком туфе пенистонских скал.
Все стены пещер оказались испещренными мелкими необыкновенными рисунками. Здесь были и изображения голов с глазами, носом и ртом, и крохотные контурные фигурки человечков в различных позах, и спирали, напоминающие наши пресноводные ракушки, витые, словно почтовый рожок. Еще точно такие же письмена я видел только в пещерах на Бонайре. Немало наскальных изображений есть и на других островах, но они иного, ритуального характера.
Что именно обозначают эти письмена, никто не знает ни на Бонайре, ни на Сент-Винсенте. Даже неизвестно точно, какое из индейских племен жило близ Пенистона и имело здесь свою культовую площадку. Вероятнее всего, тут, как и на Бонайре, жили индейцы араваки.
Предыстория Малых Антил до сих пор темна и спорна. А на таких островах, как Доминика и Сент-Люсия, Сент-Винсент, Гренадины и Гренада, и сегодня все еще остается множество неразрешенных природоведческих и археологических загадок. Не говоря уже о тех антропологических открытиях, которые еще могут быть сделаны исследователями этих крошечных и привлекательных островов.
Несколькими днями позже я «охотился» за живыми индейцами. Один из приветливых негров в белом облачении католического патера навел меня на след восьмидесятилетней миссис Марты Баллантайн, считавшейся чистокровной карибкой; мне сказали, что она еще помнит несколько карибских слов.
Из своей прошлогодней поездки в Санди-Бэй (сент-винсентский центр карибов), где живет эта почтенная матрона, я вынес впечатление, что там кроме негров живут люди лишь смешанной, афроиндейской расы. Однако некоторые из этих так называемых самбо чрезвычайно похожи на индейцев. Неужели же теперь мне предстоит пересмотреть свое мнение?
Вскоре мы с шофером по крутым «улицам» добрались до небольшого деревянного домика в обычном вест-индском стиле — на невысоких сваях из грубого, вручную распиленного леса.
Оказалось, что слух о нашем прибытии опередил нас. Старуха уже стояла на лестнице; она пригласила меня войти в свою комнату; по голым дощатым стенам были развешаны цветные литографии с изображением Христа, поздравительные открытки и поношенное платье.
Было ясно, что для миссис Баллантайн подобный визит не новость, хотя обычные туристы и редко попадают в Санди-Бэй. Она безостановочно работала языком (явно ожидая за это хотя бы мизерного «гонорара»). Но увы, ее познания в карибском языке оказались куда меньшими, чем я ожидал.
«Багганаггароо» («белый человек») и «хурбатигао» («черный человек») — вот что оказалось тем ничтожным запасом звучащих по-индейски слов, которые она бубнила скороговоркой.
Восхищенная толпа родичей и соседей, посасывая сигареты, с любопытством следила за этим интервью. Многие из них утверждали, что и для них очень важно послушать эти слова, ведь иначе они могут окончательно их забыть…
Вообще же запас ее карибских (по ее мнению) слов состоял главным образом из креольских того типа диалекта, на котором говорят на большинстве французских и на некоторых других островах с французским прошлым. Состоит он частично из явно исковерканных французских глосс на базисе африканского синтаксиса. Солнце она называла «солаи» (франц, «солейль»), тарелку — «плато», а луну — «ла лин» (франц, «ля люн»), шляпу — попросту «сомбреро»[8].
То ли желая похвастаться перед белым, то ли это было правдой, но старуха уверяла, что отец ее был «багганаггароо» из Шотландии. Несмотря на весь свой скептицизм, я не возразил ей ни слова. Про себя же отметил, что многим из собравшихся вокруг ее дома людям, да и ей самой присущи характерные черты индейцев: желтая кожа, чуть монголоидный тип лица и прямые длинные волосы в отличие от коротких, вьющихся у негров.