834, по контрасту со стремившимся подчинить себе все стороны частной жизни тоталитарным режимом, размывала границы между публичной и частной сферами и создавала широкое «серое» общественное поле для неформальной деятельности, на которую не обращали внимания и которую они вынужденно терпели. Однако результатом этой деятельности, в свою очередь, стало возникновение специфических рамочных проблем, которые мы опишем ниже.
Историки и социологи полагают, что отношения между политической и интеллектуальной элитами в послесталинской Венгрии были сложными, противоречивыми, но основанными на взаимозависимости. В книге об изменениях социальных и властных структур в социалистических обществах Восточной Европы Г. Конрад и И. Селеньи пишут, что попытки реформ в послесталинское время положили начало формированию нового интеллектуального класса. Частью технократической элиты стали как бюрократы традиционного типа, так и квалифицированные профессионалы. По сравнению со сталинским периодом эта группа охватывала все новые группы интеллигенции. Это стало возможным благодаря проводившейся политике компромисса по отношению к тем социальным группам, которые до этого были официально осуждены партийным и государственным руководством [Konrád, Szelényi 1979]835.
Режим Кадара, боровшийся за то, чтобы его признало все население страны, стал обращать внимание на участников культурного производства. Власть объявила о проведении культурной политики, которую обычно называли «три “Т”»: она подразумевала различие между «терпимыми» (tűrt), поддерживаемыми (támogatott) и запрещенными (tiltott) явлениями культуры; автором этой концепции считался Дьердь Ацель, с начала 1960-х определявший культурную политику режима Кадара. Стремясь укрепить союз с деятелями культуры, власти пытались привлечь интеллектуалов к задачам «социалистического строительства», а взамен предоставляли все больше возможностей для деятельности в неофициальном, но тем не менее и не запрещенном секторе публичности.
В социалистической Венгрии евреи как социальная группа и связанный с этой группой публичный дискурс могли существовать только в определенной «серой зоне». Еврейская тема широко обсуждалась в 1945 – 1948 годах – в период, который обычно называют демократическим. Недавняя трагедия и проблемы ответственности были среди основных тем тогдашней прессы. Однако на протяжении десятилетий после прихода коммунистов к власти «еврейский вопрос» почти всегда замалчивался. С официальной партийной точки зрения еврейство существовало в Венгрии только как религиозная группа, и, если кто-либо описывал евреев в каком-то другом ключе, такие высказывания автоматически подпадали под определение антисемитских или, наоборот, сионистских.
Тема еврейства вновь стала время от времени возникать в общественных дискуссиях только с середины 1960-х – в основном в литературных произведениях и исключительно в связи с фашизмом. Послевоенное положение венгерских евреев никогда не обсуждалось до середины 80-х [Kovács 2008].
«Невидимость» венгерских евреев в тогдашнем общественном пространстве была следствием не только навязанной государством всеобщей «социалистической идентичности». И до 1945 года венгерские евреи также явно отличались от других социальных групп по ряду четких социальных индикаторов (образование, урбанизация, выбор профессии). Их ценности, образ жизни и потребительские привычки создавали альтернативную модель интеграции, противоположную исторически сложившейся модели «христианско-дворянского среднего класса», сформировавшегося на основе старой аристократии и мелкого дворянства (подробнее см.: [Karády 2000; Kovács 2008]).
Из-за изменений социальной структуры, обусловленных резкими сломами второй половины 1940-х (национализации, новой системы управления, индустриализации), «жесткие» индикаторы социального положения еврейства ослабели. За время социалистической власти постепенно размылись некогда очень отчетливые границы, разделявшие еврейский и христианский средние классы по культуре и образу жизни. Общая гомогенизация среднего класса произошла в 1950-е. Позже, в 1960-е, нормы потребительского общества породили новую волну сильной культурно-потребительской гомогенизации.
В социалистической Венгрии можно было наблюдать случаи использования антисемитских настроений в политических целях – явное следствие советского влияния. Однако все же подобная практика в этой стране была куда менее распространенной, чем в Советском Союзе и других государствах советского блока. Ситуация в Венгрии принципиально отличалась от советской: в СССР евреи считались национальным меньшинством, а в Венгрии после 1945 года такая группа вообще не выделялась. Вернувшиеся во второй половине 1940-х из СССР на родину руководители венгерских коммунистов, имевшие еврейское происхождение, в СССР действительно считались «евреями», но сами называли себя венграми и попытки определить их как «евреев» воспринимали как проявление антисемитизма [Standeisky 2007].
Безусловно, приходившие из СССР антисемитские по смыслу директивы производили в Венгрии определенный эффект, но отношение к ним генерального секретаря Венгерской партии трудящихся Матьяша Ракоши (1948 – 1953) и других партийных руководителей еврейского происхождения было противоречивым. В пропагандистском дискурсе указание на еврейство связывалось с западными искажениями социал-демократии. За этой семантической связью скрывался тезис о том, что еврейское происхождение не должно само по себе считаться недостатком для коммунистов. В то же время в соответствии с приказами КПСС в сталинские годы делались попытки заменить в партийном руководстве «космополитические и мелкобуржуазные элементы» «рабоче-крестьянскими» кадрами. Более того, в Венгрии была инициирована антисионистская кампания по советскому образцу, однако после смерти Сталина подготовленный публичный процесс так и не дошел до этапа предъявления обвинения и не стал общественным явлением. Архивные исследования показывают, что позже высшее руководство партии было озабочено большим удельным весом евреев среди партийных руководителей [Standeisky 2000], однако в публичном дискурсе кадаровской эпохи еврейство и антисемитизм были табуированными темами.
Несмотря на это табу, и евреи, и неевреи в Венгрии продолжали воспринимать евреев как отдельную группу. В рамках социалистической системы это различие может быть понято только в сочетании с более тонкими факторами, такими как межгрупповые браки и неформальные отношения [Kovács 1984]. Вопреки сильной тенденции к ассимиляции и официальному «молчанию», «еврейский вопрос» по-прежнему оставался важнейшей проблемой; однако для той эпохи характерно, что подобная тема могла существовать только в неформальных «серых зонах», и – как будет показано ниже при анализе наших интервью бывших участников отдыха в Банке – она вызывала сильные и обычно противоречивые эмоции.
В своих глубоких, основанных на интервью качественных исследованиях, проведенных во второй половине 80-х годов836, Андраш Ковач и Ференц Эрёш [Kovács 1984; Kovács 1992; Kovács 2008; Erős et al. 1985; Erős 1992] решили выяснить, что скрывалось за этим публичным молчанием. Как воспринимать социальную группу, определяемую как «евреи» в ежедневных неформальных переживаниях и взаимодействиях, но для которой не характерны формообразующие стратегии (образ жизни, ценности, способы взаимодействия и т.д.), типичные для религиозных традиционных еврейских общин в обществах другого типа? Другими словами: если в социалистической Венгрии нет религиозных евреев, то почему там все еще есть «евреи» [Kovács 2008]?
Исследование подтвердило гипотезу о том, что идентичность венгерских евреев была намного сильнее связана с историческими переживаниями трагических событий Второй мировой войны, чем собственно с еврейскими традициями. Еврейские и нееврейские группы венгерского общества по-разному реагировали на социальные и политические изменения, и это укрепляло их разделение и не способствовало разрешению старых травматических узлов [Kovács 1984]. Среди этих исторических переживаний с точки зрения нашего исследования самым существенным было отношение к новым политическим системам – сначала той, что сложилась после 1945 года, а после – к той, что возникла после 1948-го.
В целом можно считать, что значительная часть венгерских евреев была скорее заинтересована в поддержании описанного выше status quo. Для значительной части евреев идентификация с идеологией новой системы давала возможность продолжить их прерванную ассимиляцию837. Коммунистическая идеология связывала антисемитизм с другими несправедливостями классового общества. Следовательно, поскольку коммунизм обещал ослабить все формы обособленного выделения каких-либо групп, включая и национальные, «еврейский вопрос» – различие между евреями и неевреями – должен был раз и навсегда уйти в прошлое. Для многих евреев тот факт, что новая возможность ассимиляции предлагалась влиятельной политической силой, придавал ей дополнительную привлекательность и предоставлял возможность выбрать один из многих уровней идентификации – от идеи реванша и восстановления справедливости до фанатичного исповедания коммунистической идеологии [Kovács 1984].
Принимавшие коммунистическую идеологию евреи обычно были невосприимчивы к факторам, которые традиционно включались в число «еврейских обид»: их включение в новую элиту предполагало разрыв с еврейским (само)сознанием. В то же время для другой еврейской страты социализм означал новые по сравнению с уже полученными во время войны травмами потери: потерю статуса, депортацию или наказание за их участие в сионистском движении. Исследование выявило и другой частично связанный с описанным выше психологический комплекс, который также оказывал сильное воздействие на формирование идентичности: