— Вилли, — сказал он. — Ну как ты тут?
— Я жалею, что по-дурацки вел себя, Том. Но мне, правда, что-то совсем нехорошо.
— Ты же знаешь, какие правила есть для тех, кто пьет, — сказал Томас Хадсон. — Нет никаких правил. И я, черт побери, не хочу пускать в ход разные там словечки вроде чести и достоинства.
— И не надо, — сказал Вилли, — Ты же знаешь, что я не пьяница.
— Пьяниц мы на борт не берем.
— Если не считать Питерса.
— Мы его не брали. Его дали нам. У него свои трудности.
— Бутылка — вот его главная трудность, — сказал Вилли. — И мы не успеем оглянуться, как его хреновые трудности станут нашими трудностями.
— Ладно, черт с ним, — сказал Томас Хадсон. — Что-нибудь еще тебя точит?
— Да вообще.
— Что вообще?
— А то, что я наполовину псих и ты наполовину псих, а вся команда у нас — наполовину святые, а наполовину оголтелые.
— Не такая уж это плохая комбинация — святого с оголтелым.
— Верно. Даже замечательная. Но я привык, чтоб все уж как-то было в большем порядке.
— Слушай, Вилли, ничего с тобой серьезного нет. Просто от солнца у тебя сделалось нехорошо в голове. И помоему, пить тебе сейчас не стоит.
— По-моему, тоже, — сказал Вилли. — Я вовсе не строю из себя какого-то ядреного хлюпика, Том. Но скажи, ты когда-нибудь сходил с ума по-настоящему?
— Нет. Мне это ни разу не удалось.
— Паршивое это дело, — сказал Вилли, — И сколько бы оно ни длилось, это всегда слишком долго. А пить я брошу.
— Не надо. Пей, только в меру, как ты всегда пил.
— Я для того и пил, чтобы отогнать от себя это.
— Мы всегда пьем для чего-нибудь.
— Точно. Но я ведь без дураков. Я бы тебе не стал врать, Том.
— Все мы врем. Но я не думаю, что ты бы стал врать намеренно.
— Ступай на свой мостик, — сказал Вилли. — Я же вижу, как ты все смотришь на воду, будто это девушка, которая вот-вот уйдет от тебя. Я больше ничего не буду пить, кроме разве морской воды, а сейчас я пойду помогу Ара ломать каждую вещь на куски и составлять снова.
— Не пей, Вилли.
— Сказал, не буду, — значит, не буду.
— Верю.
— Слушай, Том, можно тебе задать один вопрос?
— Хоть десять.
— Очень тебе скверно?
— Пожалуй, что очень.
— А спать ты можешь?
— Мало.
— Но прошлую ночь спал?
— Спал.
— Это после прогулки на берегу, — сказал Вилли. — Ну, ступай наверх и забудь про меня. Я буду заниматься делом вместе с Арой.
В поисках следов, оставленных немцами, они обследовали отмель в Пуэрто-Коко, объехали на шлюпке и мангровые заросли в глубине островка. Там были места, где вполне могла бы укрыться большая шхуна. Но их поиски ни к чему не привели, к тому же и шквалы начались раньше обычного, и под проливным дождем море стало взвиваться вверх белыми кипящими всплесками.
Томас Хадсон обследовал всю отмель и, обогнув лагуну, прошел в глубь островка. Он побывал в тех местах, куда слетаются в прилив фламинго, видал и стаи ибисов — cocos, — от которых островок и получил свое название, и парочку розовых колпиц, копавшихся в мергеле на берегу лагуны. Колпицы были очень красивы — ярко-розовые на фоне серого мергеля, движения изящные, быстрые, с порывом вперед, но в них чувствовалась удручающая, вызванная вечным голодом безликость — то, что свойственно некоторым болотным птицам. Понаблюдать за ними подольше ему не удалось, так как он хотел проверить, — может быть, люди, которых они искали, оставили шхуну в мангровых зарослях, а сами поднялись выше, спасаясь от москитов.
Он ничего там не обнаружил, кроме места, где когда-то обжигали уголь, вышел на отмель и уже сидел в шлюпке у Ары, когда налетел первый порыв шквального ветра.
Ара обожал выходить на шлюпке в дождь, в сильный шквал, и Томас Хадсон узнал от него, что поиски ничего не дали. Теперь все уже были на катере, кроме Вилли, который забрался на самый дальний конец острова за мангровую рощу.
— А ты что-нибудь обнаружил? — спросил Ара.
— Нет, ничего.
— Под этим дождиком Вилли немного поостынет. Вот отвезу тебя и за ним поеду. Как ты думаешь, Том, где они?
— В Гильермо. Я бы на их месте туда подался.
— И я тоже. И Вилли так считает.
— Как он там?
— Прямо землю роет. Ты же его знаешь, Том.
— Да, — сказал Томас Хадсон. Они подошли к катеру, и он взобрался на борт.
Томас Хадсон видел, как Ара развернул шлюпку и скрылся в белопенном шквале. Потом он крикнул вниз, чтобы ему дали полотенце, и вытерся досуха, стоя на корме.
Генри сказал:
— А выпить не хочешь, Том? Ты же промок насквозь.
— С удовольствием.
— Неразбавленного рому?
— Что ж, хорошо, — ответил Томас Хадсон. Он сошел вниз за свитером и шортами и увидел, что люди настроены весело.
— Мы все выпили неразбавленного рому, — сказал Генри и подал ему налитый до половины стакан. — Я считаю, что, если выпить да сразу же обсушиться, тогда не простудишься. Как по-твоему?
— А-а, Том! — сказал Питерс. — Присоединяешься к нашей компании? Мы для здоровья пьем.
— Ты когда проснулся? — спросил его Томас Хадсон.
— Когда бульканье услышал.
— Вот я сам как-нибудь ночью побулькаю, тогда посмотрим, проснешься ты или нет.
— Не трудись, Том. Вилли проделывает это каждую ночь.
Томас Хадсон решил не пить рома. Потом, увидев, что все пьют и все держатся бодро и весело, несмотря на невеселые дела, которые их ожидают, передумал: с его стороны это, пожалуй, было бы слишком педантично и добродетельно. Кроме того, ему хотелось выпить.
— Давай поделимся, — сказал он Питерсу. — Из всех сукиных сынов ты единственный, кто спит с наушниками лучше, чем без наушников.
— Чего тут делить? — сказал Питерс, позволяя себе отступить от служебной дисциплины. — Ни тебе, ни мне не получится.
— Ну, так наливай себе отдельно, — сказал Томас Хадсон. — Я это пойло не меньше, чем ты, люблю.
Остальные наблюдали за ними, и Томас Хадсон видел, как ходят скулы у Генри.
— Пей до дна, — сказал Томас Хадсон. — И смотри, чтобы твои таинственные механизмы работали сегодня ночью на полную катушку. Уж ты постарайся — и ради себя и ради нас.
— Ради всех нас, — сказал Питерс. — А кто здесь на катере самый работяга?
— Ара, — сказал Томас Хадсон и, оглядев их всех, сделал первый глоток из стакана. — Да и все прочие не хуже, мать их так.
— Твое здоровье, Том, — сказал Питерс.
— Твое здоровье, — сказал Томас Хадсон и почувствовал, как эти слова холодно и вяло сходят у него с языка. — За здоровье короля наушников, — сказал он, стараясь восстановить что-то утерянное. — За всяческое бульканье, — добавил он, теперь уже далеко шагнув по тому пути, который следовало избрать с самого начала.
— За здоровье моего командира, — сказал Питерс, слишком натягивая струну.
— Формулировка — дело твое, — сказал Томас Хадсон. — Уставом это не предусмотрено. Но так и быть. Можешь повторить это еще раз.
— Твое здоровье, Том.
— Спасибо, — сказал Томас Хадсон. — Но быть мне последним сукиным сыном, если я выпью за твое здоровье до того, как ты и вся твоя аппаратура будете действовать исправно.
Питерс посмотрел на Томаса Хадсона, и дисциплина сковала ему лицо, а тело его, порядком изувеченное, приняло осанку человека, отслужившего три срока на пользу дела, в которое он верил, и расставшегося с ним ради чего-то другого, как это произошло и с Вилли. Он сказал машинально, без всяких попыток вложить иной смысл в свои слова:
— Слушаю, сэр.
— Твое здоровье, — сказал Томас Хадсон. — И подвинти там все свои хреновые чудеса.
— Слушаю, Том, — сказал Питерс. Сказал от всего сердца, без всяких подковырок.
Ну, пожалуй, хватит, подумал Томас Хадсон. Тут я поставлю точку и пойду на корму ждать появления своего другого трудного ребеночка. Не могу я относиться к Питерсу так, как к нему относятся остальные. Все его недостатки известны мне не хуже, чем им. Но в нем что-то есть. Он как ложь, в которой ты зашел так далеко, что уже недолго до правды. Он не справляется с нашей аппаратурой — это верно. Но, может, он способен на что-нибудь более серьезное?
Вилли тоже хорош, подумал он. Один другого стоит. Пора бы ему и Аре вернуться.
Сквозь дождь и белые всплески волн, закручивавшихся под хлесткими ударами ветра, он увидел шлюпку. Они поднялись на борт мокрые до нитки. Дождевиков ни тот, ни другой не надели, а завернули в них своих niños.
— Здорово, Том, — сказал Вилли. — Мокрая задница и пустое брюхо — вот все наши достижения.
— Прими моих деток, — сказал Ара, подавая наверх закутанные в дождевики автоматы.
— Так-таки ничего?
— Ничего в десятикратном размере, — сказал Вилли. С него лило на корму, и Томас Хадсон крикнул Хилю, чтобы тот принес два полотенца.
Ара подтянул бакштовом шлюпку и поднялся на борт.
— Ничего, ничего и еще раз ничего, — сказал он. — Том, в такой дождь нам должны бы засчитать сверхурочные.
— Автоматы надо почистить немедля, — сказал Вилли.
— Сначала сами обсушимся, — сказал Ара. — Меня хоть выжми. То никак не мог под дождь попасть, то вымок так, что даже на заднице гусиная кожа.
— Знаешь, Том, — сказал Вилли. — Эти мерзавцы могут выйти в шквальный ветер с зарифленными парусами. Если только у них пороху хватит.
— Да, мне это тоже приходило в голову!
— С утра, в штиль, они, наверно, прячутся, а как шквал, так сразу выходят в море.
— Как ты думаешь, где они?
— Думаю, не дальше Гильермо. А, впрочем, кто их знает.
— Завтра на рассвете мы выйдем и у Гильермо поймаем их.
— Может, поймаем, а может, они уже уйдут оттуда.
— Все может быть.
— Какого черта у нас радара нет?
— А чем он нам помог бы сейчас?
— Ладно, молчу, — сказал Вилли. — Ты меня извини, Том. Но охотиться с УКВ за объектом, на котором нет радио…
— Да, правильно, — сказал Томас Хадсон. — Значит, преследование мы ведем плохо? По-твоему, можно лучше?