ло изображение кулис (до того невидимых зрителям) в портальной арке. Эти кулисы были идентичны тем, которые находились в задней части сцены, и подсвечивались так же. Публика теперь не видела то, что происходит внутри металлического каркаса. Тем временем веревку, на которой поднимали стул, перерезала небольшая встроенная гильотина рядом с лебедкой.
В результате стул с грохотом падал на сцену, а за ним змеилась веревка. Ассистентка хваталась руками за поперечину и висела там, скрытая от взоров, до тех пор, пока ее не закрывали кулисы, – тогда она ловко спрыгивала.
Все это выглядело вполне незамысловато, однако представляло определенную техническую проблему для меня, рабочего сцены по имени Деник и осветителя. Все утро и весь день мы потратили на то, чтобы научиться точно устанавливать каркас (который Властелин привез в своем фургоне) и стекло, которое нужно было опускать с колосников. Мы выровняли его в соответствии с расположением спрятанных кулис и наконец провели несколько монтировочных репетиций не только со сборкой аппарата, но и с сигналами осветителю. Причем освещение следовало выстроить под правильными углами, чтобы достигнуть нужного эффекта.
Властелин очень беспокоился по этому поводу. В соответствии с его планом он должен был выйти перед главным занавесом и показать пару небольших фокусов с помощью зрителей из первого ряда. В это время мы с Деником выходили на сцену за кулисами, чтобы опустить огромный аппарат. Затем нам нужно было его закрепить, подключить скрытое освещение, быстро проверить, все ли работает, и убраться со сцены, чтобы Властелин мог исполнить свой главный номер.
Мы репетировали снова и снова.
Во время одного из финальных прогонов – и совершенно незаметно для нас – на колосники проник Коммис – каким-то образом забрался туда, где за аркой просцениума висели ложные кулисы. Когда техник щелкнул выключателем, изменяя освещение, внезапно на виду у всех произошло не исчезновение, а явление – все увидели Коммиса, который скакал по поперечине, словно обезьяна в клетке.
Джейр вышел в зал, чтобы посмотреть на это, и зааплодировал.
Больше я терпеть не мог. Я ушел со сцены и направился в кабинет Джейра. Мне хотелось забрать свои вещи и уйти.
Я не знаю, как ему это удалось, но Коммис быстро спустился и побежал за мной по коридору. Он все еще притворялся обезьяной и поэтому двигался враскоряку, волоча руки по полу.
Тогда я сделал то, о чем сразу же пожалел: пройдя коридор до середины, притворился, будто открываю невидимую дверь. Когда до двери добрался Коммис, я захлопнул ее у него перед носом.
К моему удивлению, он подался назад – похоже, от удивления и боли. Его лицо перекосило от столкновения с невидимой дверью. Раскинув руки и ноги в стороны, мим упал, словно срубленное дерево, и замер. На секунду мне показалось, что он действительно пострадал, потом я заметил его остекленевшие глаза – те, которые он нарисовал на веках.
Я пожалел о том, что сделал! Я почувствовал, что опустился до его уровня, включился в его раздражающую игру.
Я зашел в кабинет и постоял там в одиночестве, сбитый с толку и разозленный. Я никак не мог понять, почему мим так меня провоцирует. Чуть позже меня разыскал Джейр.
В итоге из театра я не уволился. Джейр неожиданно мне посочувствовал, объяснив при этом, что Коммис – нервный и чувствительный артист, что мне следует более терпимо относиться к его непредсказуемому поведению. Из-за этого у нас с ним возник спор, и я выместил на Джейре злобу и раздражение, копившиеся с тех пор, как я встретил Коммиса.
Джейр упросил меня остаться до конца следующей недели, так как я играл очень важную роль в подготовке аппарата Властелина. По словам Джейра, если бы меня пришлось заменить, то за оставшееся время он бы не успел завершить монтировочные репетиции.
В конце концов я согласился остаться, а Джейр обещал, что заставит Коммиса ко мне не цепляться. На секунду в моем сознании мелькнул этот образ: Коммис, вцепившийся в мои волосы обезьяньими пальцами, ищет соленые выделения.
Первое представление Властелина прошло гладко. Прочие – тоже. Мы с Деником хорошо сработались. Иллюзия создавалась каждый вечер и на двух дневных представлениях.
В конце недели Властелин дал последнее представление, и я помог Денику разобрать аппарат и перенести его в фургон. По условиям контракта, стекло досталось нам, и когда Властелин уехал, мы с Джейром обсудили сложившуюся ситуацию. Вариантов было немного: мы могли попытаться продать стекло, разбить его и выбросить или оставить в театре. Джейр сказал, что почти всю неделю в театре был аншлаг, поэтому если Властелин захочет вернуться на Омгуув на следующий год, театр, разумеется, его примет. В таком случае стоило сохранить стекло – это позволит сэкономить время и деньги.
Мы с Деником вернули стекло в «упряжь» из веревок и подняли на лебедке на колосники. Там оно и висело, смертоносное, словно огромное лезвие, и тихо раскачивалось, если кто-то открывал двери на склад декораций.
Теперь я мог уехать. Я сложил вещи, купил билет на рейсовый автобус, объезжающий остров по круговому маршруту, и зашел в театр, чтобы попрощаться.
Конфликт с Коммисом омрачил мои последние недели в театре, и поэтому я буквально заставил себя вспомнить, что не зря тратил здесь время. Даже негативные ощущения и отрицательный опыт когда-нибудь мне пригодятся. В конце концов, меня ждут еще два года колледжа в Эвлене, и многому предстоит научиться. Возможно, остальные работники театра устроили мне, как самому неопытному, своего рода инициацию?..
Джейр поблагодарил меня за помощь. Я ответил тем же, признавая то, что я в долгу перед ним.
Затем я сказал:
– Расскажи мне про Коммиса. Что с ним такое?
– Когда он в костюме, то всегда работает или репетирует. Тебе просто нужно было ему подыграть.
– Я и подыгрывал, немного. Ты хорошо его знаешь?
– Не больше, чем других исполнителей. Он выступает в нашем театре уже несколько лет, и в городе у него огромное число фанатов. Проданы почти все билеты.
– Он живет здесь, в театре?
– Снимает жилье где-то на окраине, но во время выступлений переезжает в одну и ту же гримерку – в самую маленькую, на вершине башни. Из здания выходит редко. Может, заглянешь к нему перед отъездом, попрощаешься? Если повезет, он с тобой даже поговорит. Он совсем другой, когда не в образе.
– Ладно.
Теперь поведение странного маленького мима начинало казаться… почти нормальным. Я пожал руку Джейру, а затем – быстро, пока не передумал, – поднялся по спиральной лестнице на верхний этаж здания. Здесь я бывал редко – поначалу заходил пару раз, чтобы убраться в гримерных, но, в общем, делать здесь мне было нечего.
Взбираясь по лестнице, я невольно подумал, что Коммис наверняка знает, что я к нему иду. Иногда он предугадывал мои действия так точно, словно обладал даром предвидения. Вот сейчас придумает какой-нибудь новый трюк: выпрыгнет на меня из засады, притворяясь большим пауком, сделает вид, будто набрасывает на меня лассо, или еще что-нибудь откаблучит.
Немного задыхаясь после подъема, я негромко постучал костяшками пальцев в дверь, разглядывая прикрепленную к ней блестящую звезду, а под ней – имя, аккуратно написанное на карточке. Никто не ответил, и я постучал снова. Решив, что такой молчаливый артист, как Коммис, не говорит гостям «Входите», я толкнул дверь и, полный дурных предчувствий, зашел в комнату и включил свет.
Коммиса внутри не было, поэтому я сразу же вышел, только успел заметить зеркало и стол, коробочки грима, ширму и костюмы на вешалках. Единственным необычным предметом была стоявшая у стены узкая раскладушка, на которой лежала уличная одежда.
Я выключил свет и закрыл дверь. И сразу же открыл дверь снова. Включил свет.
Среди одежды была желтая рубашка и яркие голубые пляжные шорты. Теперь я заметил, что на стуле рядом с кроватью лежит пышная рыжая борода, длинные усы и накладные брови.
Я вернулся за кулисы и увидел, что Коммис на сцене один. Я стоял в тени, и он меня не заметил – похоже, наконец-то занялся работой: ходил по сцене, отрабатывая движения. Мелом он нанес на досках пола временну́ю разметку по минутам, а затем, передвигаясь между этими точками, разыграл небольшую пантомиму. Я видел, как он борется с ветром, который вырывает у него зонтик, видел, как пытается снять кусок липкой бумаги, попавший на лицо, как готовится принять ванну. Коммис работал тихо и профессионально, видимо, не думая ни о публике, ни о коллеге, которого мучил бесконечными дурачествами.
В его присутствии я постоянно совершал поступки, о которых впоследствии сожалел. Я не мог забыть о том, что обнаружил в его гримерке, о том, что я, сам того не подозревая, уже несколько раз видел Коммиса не в образе. Я знаю, какой он на самом деле.
Я поднялся на колосники, нашел веревки, которые удерживали огромный лист стекла, и ослабил два узла. Веревки по-прежнему надежно удерживали стекло.
Наверное.
Лист стекла висел прямо над метками Коммиса.
Я покинул здание театра, выйдя через склад декораций. Самую большую дверь я намеренно оставил открытой, чтобы сквозь нее постоянно дул сквозняк. Мне было страшно, я испытывал чувство вины, но вернуться не хотел – не мог.
На узких улицах города светило солнце, а из длинного фьорда налетал свежий приятный ветерок. У меня еще оставалось время до отправления автобуса, поэтому я медленно пошел кружным путем к ближайшей пристани, а оттуда – по тропе, которая следовала изгибам берега. Я ни разу не гулял здесь – и сразу же об этом пожалел. Тропа спускалась к морю, и шум бесконечного потока машин был едва слышен. Для меня настал момент символического освобождения: я покидал – хотя бы временно – мир театрального притворства, обмана и иллюзий, света и теней, зеркал и дыма, людей, игравших роли, принимавших облик и повадки тех, кем они на самом деле не являлись.
Я шагал по тихой тропинке, чувствуя тепло солнечных лучей, глядя на молодую весеннюю зелень и внезапно появившиеся цветы, знаки приближающегося лета. Я думал о доме.