С тех пор как разошлась новость о том, что на Большой Бласкет заходил пароход с вооруженными людьми на борту и они не смогли собрать никакой ренты и налогов, этому дивилась вся земля ирландская. Так все оставалось еще долгое время, и как бы ни были велики или малы выплаты или налоги, причитавшиеся с жителей этого Острова, после той истории больше с них ничего не требовали.
Несколько следующих лет ничего особого у нас не видали, пока к берегу внизу у домов не пристал другой пароход. На нем было немного деревенских жителей и кое-какие люди с оружием. Островитяне предвидели, что нечто подобное может статься, и посчитали, что лучше будет не обращать на них внимания, а всех коров и овец, которые у них были, отогнать на запад к самой оконечности Острова.
Так оно и вышло. Ребята угнали всех коров и овец как можно дальше. На корабле был Главный сборщик налогов и прочие сопровождавшие его лица. Им не чинили никаких препятствий и дали на Острове всю возможную свободу. Они поднялись на холм, а с ними вместе деревенские мужики, специально выбранные отовсюду для такого случая. Главный сборщик прошел на запад до самой Старой башни, но, сколько ни смотрел во все глаза, ничего ему в глаза эти не бросилось. Он послал остальных на запад еще дальше, почти до середины Острова, но и там была все та же история. Они отыскали лишь двух дряхлых мулов, от которых живого почти ничего не осталось, одна кожа да кости. Спросили Главного сборщика, будет ли он забирать мулов.
— Вот тогда над нами уж точно смеяться будут, — ответил тот.
Так они и отправились восвояси туда, откуда приехали, без единой коровы, лошади или овцы.
События одного дня
Был у нас на этом Острове и еще один веселый день, которого я не могу упустить в своем рассказе. Мало того, если уж события этого дня заставили меня посмеяться раз пять-шесть, я не успокоюсь, пока и ты из-за них не улыбнешься столько же, а может, даже больше.
Поздним утром в воскресенье, когда почти все нэвоги ушли на мессу[43], около часу дня появилась лодка. Любой бы сказал, что лодка эта не с Острова, а потому обязательно надо быть готовыми ко всему. Все следили за ней очень внимательно, поскольку ходили слухи, что скоро будут собирать налоги на собак[44]. Нэвог подошел к причалу, а в нем были чужаки.
Все выбежали из домов, стали звать своих собак, и малые ребята удирали вместе с ними в холмы. В то время собак можно было увидеть, только когда трубил охотничий рожок. Неудивительно, что из каждого дома вывели примерно по четыре собаки — это значит восемьдесят с лишним собак по всему Острову.
Когда люди из лодки вышли на берег, оказалось, что это пенсионный чиновник, а с ним два банковских конторщика. Редкое было зрелище, когда все, кто рассчитывал на пенсию по слепоте, бросались обратно бегом к своим кроватям, вытягивались на них, и к тому времени, как чиновники заходили на них посмотреть, были уже просто на последнем издыхании! У причала стояло несколько крепких здоровых мужиков, так они едва успели добежать до дому, и у них едва осталось времени скинуть ботинки и одежду.
В первом доме, куда явились чиновники, им показали тяжелобольного. Войдя со свету, не осмотревшись, они не увидали ничего, кроме двух дюймов его носа, такой бедняга был хворый и несчастный. Чиновник взглянул на него и увидал, что у того торчат два копыта. Подозвал еще одного клерка:
— See[45], — говорит, — у этого копыта!
— By dad, he is a devil[46], — говорит тот, и тут все в доме завопили от ужаса.
— The people here can put every shape on themselves[47], — сказал пенсионный чиновник.
Но человек с копытами так ничего, кроме носа, больше и не высунул из-под одеяла.
В другом доме, куда они зашли, была пожилая пара, которую они искали. Эти двое лежали в одной кровати. Чиновник подошел поближе, чтобы взглянуть на них, но лиц их совсем не было видно, и самих их было никак не рассмотреть, потому что они укрылись и дрожали от холода. Это были хозяин и хозяйка. У хозяина тоже виднелись копыта — ботинки, которые почернели от работы за весь предыдущий день.
Один клерк позвал другого:
— There is two of them here. By dad, they have the bed of honour here too[48], — сказал он.
После их отбытия прошло, наверно, полчаса, прежде чем все, кто был в доме, перестали прыскать со смеху. С той минуты, к кому бы они ни зашли, у всех видели копыта.
— Faith, they might have the horns too, under the clothes[49], — сказал тот, что был у них за шутника.
Неудивительно, что дела у нас в стране идут так, как идут, если люди здесь такие мастера пошутить над правительством.
«Сияющий» корабль
Однажды холодной зимней ночью Тома́с Лысый зашел, по своему обыкновению, к нам на кухню. В очаге ярко горел торф, из трубы вылетали искры, и, поскольку дом был не слишком большой, внутри стояла жара, хотя снаружи и держался холод. Лысый вошел прежде, чем я успел улизнуть из дома. Остальные ушли примерно полчаса назад и отправились шумной гурьбой по гостям. Это был добрый старый обычай, да и среди новых он есть до сих пор.
— Будь у тебя капелька ума, — сказала мама, — оставался бы ты дома, вместо того чтоб ходить в гости по нетопленным домам, где ни тепла, ни очага. И сидел бы ты тогда в отличной компании — с папой и дядей Томасом.
Не то чтобы на меня так сильно подействовал совет матери, но я очень любил рассказы Томаса и выбрал лучше посидеть и послушать, а не куролесить на улице.
Да, и первое, с чего начали, был «сияющий» корабль.
— А что, Тома́с, — сказал мой отец, — много пота мы с тобой пролили в тот день, когда явился сияющий корабль.
— Немало. Двое из нашей лодки чуть было не погибли, когда остановились.
— А корабль не остановился, — уточнил отец. — Похоже было, будто его что-то толкает. На корабле не было ни огня, ни паруса — и ни ветра вокруг, чтобы тащить его вперед. И все-таки мы не могли его нагнать.
— Ты гляди, — сказал Лысый. — А ведь местные не верили тому викарию, что был здесь пару месяцев назад, когда тот сказал, будто очень скоро мы увидим корабли, которые будут ходить на огне. Корабли без парусов и вёсел.
— Должно быть, тогда его и прозвали Тома́с Заливай, — сказал мой отец.
— Ну да, так и есть. А команда на сияющем корабле, когда наши подошли к нему совсем близко, сказала, будто на борту полно народу.
— И это был самый первый пароход, груженный желтой индейской крупой[50], который направлялся в Лимерик, а затем в Рушелах, — сказал мой отец.
— Перед ним шли лодки из Дун-Хына и из прихода Феритера тоже, когда он плыл на север, — вспомнил Томас. — А было это точно за неделю до Дня святого Патрика.
— Вскоре после того, как привезли жирных бычков? — спросил Тома́са отец.
— Это ровно через год, следующей весной, за неделю до Дня святого Патрика, — сказал сосед.
— И разве не удивительно, сколько всякого доставили на берег, и всё в целости и сохранности? — сказал отец.
— А никто и не знает, сколько всего смогли вытащить, — уточнил Тома́с. — В Фаране, в приходе Феритера, набралось двенадцать бочек соли.
— Пожалуй, местным здесь досталось меньше всех, — сказал мой отец.
— Ну да, — ответил Томас. — Думаю, это все потому, что погода была слишком ветреная и они не могли выйти на поиски соли. Но пускай все и было так плохо, даже те, кто нашел меньше всех, мяса себе засолили на год.
— Да мне и самому хватило больше чем на год, хоть я запас чуть ли не меньше всех, у меня и мысли-то не было собирать соль, — согласился отец.
— Я бы сказал, ты свою ренту окупил сполна, Донал, — улыбнулся Тома́с Лысый отцу.
— У нас получилось четыре бочки еды, полных до краев, — солений и заготовок. На целых два года хватило и картошки, и рыбы тоже, вспомнил отец.
— А на нашей лодке каждый человек заработал на этом по тридцать фунтов, — сказал Тома́с.
«Мудрая Нора»
— Кажется, это случилось примерно в тот год, когда появилась «Мудрая Нора»[51], — сказал мой отец.
— Годом позже, — поправил Тома́с. — В тот год никто не заработал ни фунта, потому что эти проходимцы бежали на старой калоше со всей рыбой, которую наловили тогда на Острове. Но думается мне, что не иначе как проклятие бедняка пало на их головы, когда это их корыто, полное рыбы, перевернулось кверху дном у Рубежной скалы, по пути в Дангян-И-Хуше.
— О! Уж точно на них пало проклятие каждого, кто только жил на Острове, — согласился отец.
— Так оно и было. А вслед за тем еще и проклятие Господа Бога, — добавил Томас. — Вот оно их и настигло.
— Как же так? Мы же знаем, что никто из них не утонул, когда их старая лодка перевернулась вверх дном, так что же их тогда спасло? — возразил отец.
— Рядом с ней шла большая красивая лодка, и когда их стало заливать водой, они просто перебрались в нее.
— Так, значит, кара Божья настигла их как-то иначе? — спросил отец.
— Настигла. Сорок человек этих пройдох бежали на Остров во время больших раздоров. И из тех, кто тогда спасся, никто не умер потом в собственном доме, кроме одного человека, это Патрик ‘ак Гяралть[52], что жил впоследствии в Каум-Динюль[53], — сказал Тома́с. — И все они окончили свои дни в доме бедных, настолько сами стали бедны. И поделом им. Потому что мало было у них жалости к беднякам, когда они могли им помочь. Но, слава Богу, все они в могиле, а мы живы, — заключил Тома́с Лысый.