— Мой-то, дьявол здоровый, не принес домой ни крупинки, — сказала одна брюзга, увидав одежду, покрашенную в красное. — А у меня два таких пальто ждут покраски уже три месяца, а в красное их красить нечем. Ну ничего, недолго ему ждать, вот я до него доберусь! — сказала она.
— Ради всего святого, — сказала ей другая женщина, — оставь ты его в покое!
Совсем скоро эта зануда сидела у себя дома, как раз когда ее муж вернулся домой с холма с большим мешком торфа.
— Ох и чертова работа, Шивон, у меня от этакой тяжести в спине все жилы полопались, — пожаловался муж.
Он думал, что ей станет его жалко, но вышло не так, а как раз наоборот.
— День впустую прошел, коли у тебя от этакой тяжести бедренная кость из гнезда не выскочила! Ты давно уже ничего ценнее такого мешка мне в кухню не приносил, — пробурчала Шивон, сверкая глазами.
— Даже и не знаю, когда это я бросил какой-нибудь мешок, который стоило отнести домой, — удивился он.
— Да ну тебя, дьявол! А чай ты разве не бросил? Тот чай, без которого мои пальто дожидаются покраски уже три месяца?
— Ох и злобы же в тебе, а ведь такая маленькая женщина, — сказал он.
— А что удивительного, что я такая, когда в соседнем доме три полных ящика чаю, а у меня его и щепотки нет, чтобы курице бросить!
— Да тебе уже все равно, что у тебя есть, чего нет и чего тебе надобно, потому как ты чисто с ума сошла, — сказал ей муж.
— Да чтоб тебе пусто было! Вот же вещь, которая и у всех прочих есть, и у тебя должна быть! — завопила хозяйка. — Да пусть мне ухо отрежут, если тот, кто принес себе те ящики, сделал это без пользы для себя. И вообще: не бывает бесполезных товаров в таком изукрашенном ящике, законопаченном по шву изнутри, чистом и ярком, как шиллинг, и еще отделанным свинцом вокруг, — добавила она.
Шон-старший был покладистым, добродушным человеком, но когда жена выместила на нем всю свою злобу, он всерьез этой брюзге всыпал.
В один из дней на следующей неделе эта приставучая баба снова отправилась к соседке, у которой были пальто, безупречно крашенные чаем. Но у той для нее в этот раз была очередная история про чай и про новую пользу, которую она от него получила. У соседки водились две свиньи, которые едва не померли от голода, но с тех пор, как она принялась заваривать им чай и добавлять туда щепотку муки, они стали возиться в навозной куче брюхом кверху и «скоро будут жирными и здоровыми».
— Ну, стыд и позор моему мужу, который мне-то в дом ни чаинки не принес, — заявила брюзга. — И это притом, что у нашего очага две свинки, которые вынуждены поедать собственных поросят от голода, а сами они сплошь кожа да кости, и им всего год от роду!
— Ой, ну теперь-то уж время упущено, хорошие мысли всегда приходят поздно, чего и жалеть-то? — заметила соседка.
Склочница-баба явилась домой и просто не могла дождаться, пока вернется Шон, чтобы снова с ним сцепиться. Она устроила мужу настоящий разнос.
— Ну надо же, — сказал Шон, — а мало других, кто выбросил такой ящик?
— Если и нашелся еще один такой дьявол, он такой же дурак, как и ты!
В этот раз она наконец допекла Шона по-настоящему — так, что пришлось соседям прийти разнимать их.
На следующий день Шон взялся за дело. Он притворился, что едет в Дангян купить муки на корм свиньям. Попросил немного платья у одного, немного у другого, а затем пустился в путь и не останавливался, покуда не добрался до города. Один родственник оплатил Шону расходы на дорогу, и с тех пор он никогда больше не возвращался домой.
Сборщик с севера
Однажды поздно вечером неожиданно задул очень сильный северо-западный ветер. Выглянул я на улицу, чтобы пройтись немного по гостям на ночь глядя, да поморщился от такого холода, вздрогнул и отпрянул обратно в дом.
— Не мог бы ты сделать мне одолжение, — попросила меня мать, — откажись сегодня от своих гулянок: ночь холодная, дикая. А в компании старого Томаса тебе будет веселее некуда.
— Так и сделаю, мама, — сказал я ей, подвигаясь поближе к очагу.
Томас Лысый отродясь не держал во рту трубки. Но клубы дыма из трубки моего отца в этот раз уступали только дыму от очага.
— А ты правда потратил на табак больше, чем двое остальных вместе взятых? — спросил я его.
Двое остальных — это старый Томас и моя мать, у которых никогда не бывало трубок.
— Потратил, и еще как, — согласился отец. — Эта трубочка обходится мне в пятьдесят пять шиллингов каждый год.
— Ладно, это долгая история, довольно о ней. А вот ты можешь мне рассказать, кто бил пристава с севера прутом в тот день, когда на берегу собирали овец?
— Как раз мне об этом стоило бы рассказать, — вмешался Томас. — Ведь прут, который свершил это дело, был в моей собственной руке.
— Благослови тебя Бог! — воскликнула мать, прерывая меня. — Мне много раз доводилось слышать про этот день, но я никогда не слыхала, ни кто это сделал, ни как.
— Да неужели? — сказал Томас. — Ровно за месяц до этого он собирал ренту, и я ее отдал. Разумеется, потому что сумел ее заработать, и он еще был мне премного благодарен за то, что ее получил. Но когда в этот самый день всех овец и баранов вывели на пляж, был у меня среди них один на примете — превосходный валух[62] размером с корову. И этот разбойник тоже высмотрел его среди всех прочих. Большинство овец уже согнали, когда какой-то человек подошел ко мне и сказал шепотом:
— Твой большой валух привязан среди овец бейлифа.
— Ты ошибся, — сказал я ему. — Я свою ренту выплатил в последний день, когда он был в деревне, а следующий месяц еще не прошел.
— А не пошел бы ты к дьяволу, я-то сам вчера ее выплатил. Твой баран привязан среди овец бейлифа.
— Но, Тома́с, не хочу забегать вперед и прерывать твой рассказ, — сказал я ему, — однако, должно быть, это сильно тебя рассердило.
— Да я просто себя не помнил от ярости! И на того, кто мне это прошептал, я обозлился больше всех: решил, что он просто надо мной издевается, — ответил Тома́с.
— Ну и, — снова оживился я, — что же ты тогда сделал?
— Я направился туда, где были привязаны овцы, и взял с собой большой прут с толстым концом. И как подошел к этому месту, так сразу увидал этого барана.
— Значит, тот, кто шептал, тебе не соврал! — сказал я.
— Ну конечно нет! — ответил Томас.
— И что же ты сделал потом? — спросил мой отец.
— Я наклонился, чтоб отвязать его поскорее, но, клянусь, это чудище бейлиф оказался рядом со мной раньше, чем я успел распутать барана хотя бы наполовину, и решительно велел мне держаться от него подальше. А я заявил, что это мой и я не хочу, чтоб его привязывали вместе с прочими овцами, потому как для этого нет никаких оснований; и если б я знал, кто его привязал, ему бы это просто так с рук не сошло. «Это я его привязал, — сказал пристав, — но не твое это дело, и не трогать этого барана я тебя тоже заставлю». И тут пристав вцепился в меня обеими руками, чтобы оттащить от барана.
— Небось опрокинул тебя вверх тормашками, — сказал я Тома́су.
— Клянусь, нет, — ответил тот. — Хоть он и был сильный, рослый детина.
— Ты тогда, должно быть, сильно разозлился, — сказал я.
— Никогда еще не бывал я в таком бешенстве, — подтвердил он. — И когда мне удалось снова схватиться за прут, то, думаю, первым ударом, какой я нанес бейлифу, я бы мог свалить с ног три команды гребцов, даже если бы в каждой лодке было по восемь человек. Потому что от первого же удара он рухнул навзничь и раскинул руки-ноги, да так, что все, кто там был, решили, будто он убился.
— Так ему и надо! — сказала моя мама.
Это был первый раз, когда я слышал, чтобы она пожелала кому-то плохого, но, конечно, только дурной поступок пристава по отношению к Томасу вынудил ее так сказать.
Когда пристав пришел в себя, он снова попытался привязать барана, но второй удар, что нанес ему Тома́с, едва не свалил его замертво.
— Немного овец они забрали в этот день, — сказал Тома́с, — потому что их предводитель совсем обессилел.
Потом все стали читать розарий, а когда закончили, Томас от души рассмеялся.
Глава восьмая
Сон. — Смерть тюленя. — Из моей ноги вырван кусок мяса. — Путешествие на Камень в поисках тюленьего мяса для излечения раны. — Команда лодки приходит домой в шторм. — Удивительный план капитана Диармада.
Сон
От шумной болтовни Томаса и чтения семейного розария у меня в эту ночь кружилась голова. Первый сон, который я увидел сразу же, как закрыл глаза, был кошмар. Я закричал так, что матери пришлось встать с кровати и подойти ко мне. Я доставил ей немало тревог, прежде чем рассудок у меня успокоился. Наконец удалось ненадолго заснуть, и это было уже глубокой ночью. Но хоть я и заснул, выспаться по-настоящему не вышло, потому что мне приснился другой нехороший и странный сон.
Вот какой это был сон. Я на пляже, и в высокой воде утром мне повстречалась великолепная самка тюленя. Но, поскольку мне нечем было ее убить, она от меня ушла. Наутро мать сказала мне, что ночью я кричал еще трижды. И если я и впрямь кричал, точно знаю, когда именно: думаю, в тот раз, когда упустил тюленя.
Утром следующего дня я отправился на пляж. Тогда настало время собирать удобрения, и потому я оказался там спозаранку. Про тот сон я не забыл, но не думал, что увижу тюленя, пока там буду. Я нес с собой отличные новые вилы, чтобы собрать побольше водорослей, все, какие попадутся. Итак, я оставил дом позади и направился на пляж.
Добравшись до водорослей, какие нанесло на верхнюю часть пляжа, я оперся грудью о небольшую насыпь, но было еще недостаточно светло, чтобы хоть что-нибудь разглядеть сверху, — и потому я двинулся вниз, пока не дошел до само́й гальки.
Там вдоль всего уреза высокой воды осталось немного сухих водорослей, которые я своими отличными новыми вилами перекидал и собрал. Даже немного гордился тем, как здорово управился с полезной работой, пока другие еще спят. Но, думаю, такая гордость у человека задерживается ненадолго, вот и у меня самого тоже.