— Ты не хочешь подождать, пока лошадь отдохнет? — сказал возница.
— А у вас что, много времени? — спросила она.
Я увел свиней с собой к своему другу, что жил на Средней улице. Этого моего друга больше всех ценили за гостеприимство все жители города, и даже многие из тех, кто там не жил. Он никогда никого не выгонял из дома и ни к кому не применял силу.
Мы с возницей пошли обратно, как только разместили свиней и накормили лошадь. Когда достигли пирса на другом конце города, увидели, что появляются остальные наши свиньи, и подождали, пока они доберутся.
Как раз в это время к нам подошла пожилая женщина с Камня, и как только мы встретились, Диармад громко спросил:
— А этих свиней куда девать, милая моя?
— Туда же, где наши собственные, — ответила она.
Пока она это говорила, Диармад стегнул одну животину прутом, который был у него в руке, и поранил ее. Свинья отпрянула и понеслась вниз по набережной к гавани. Хозяин лошади выбежал ей наперерез, но свинья проскочила у него между ног, случайно поддела его, опрокинула навзничь с набережной прямо в море и сама свалилась вместе с ним. Диармад подцепил возницу, едва тот оказался в воде, и вытащил его.
Между тем свинью уносило в море. Дядя спешно подбежал ко мне.
— Мария, матерь Божья! У бедной женщины свинья потонула! Вот беда-то, а такая хорошая женщина!
Я уже упоминал про Диармада — так, будто это Диармайд О’Дывне, великий герой из ирландских фениев[77]. Я знал, что дядя всего лишь подшучивал надо мной насчет свиньи и на самом деле не хотел, чтобы я лез за ней в воду. В то время в гавани не было ни лодки, ни весла, потому что все вышли в море. Но вместе с тем мне было очень жаль, что свинья пропадет, а ее уже относило в гавань. Я выхватил прут из рук дяди и метнулся к воде. Стянув с себя одежду, я бросился вперед, поплыл и вскоре услышал, как Диармад громко кричит мне:
— Какой дьявол тебя понес за этой свиньей?! Ты сейчас из-за нее там и останешься!
Зря он это сказал, но бедняга очень сильно за меня перепугался.
Вскоре я нагнал свинью, взял прут, который был зажат у меня в зубах, и отвесил ей сзади солидный удар. Она вырвалась вперед на добрый перч[78] и повернула к земле. Я пробовал то так, то этак, пока наконец не сумел направить ее на мелководье и вознице удалось ухватить ее за оба уха. На этот раз ему легко было удержать свинью, в отличие от того случая, когда она, удирая, опрокинула его вверх тормашками.
Я выбрался из воды и снова оделся.
Свиней разместили в доме по эту сторону гавани, возница пропустил стаканчик-другой и поехал домой. Сам я вместе с дядей отправился к своему другу, у которого находились наши свиньи, и он тоже дал нам выпить.
— Пошли, — сказал мне дядя, — посмотрим, нет ли чего перекусить.
Я знал, что в кармане у него пусто. Паб оказался недалеко от нашего пристанища. Оба мы основательно выпили, а потом опять вышли на улицу. Затем выпили еще, и друг стал торговаться за свиней с нами обоими. С Диармадом у него получилось заключить сделку довольно быстро, и они занялись мной. За первую свинью друг отдал пять фунтов десять шиллингов. Вскоре моя свинья тоже оказалась у него, за шесть фунтов.
Не успели мы закончить, как в дверь ворвались обе женщины с острова, молодая и старая. Я повернулся к хозяину и попросил его дать им выпить, чего они только пожелают. Но пожилая женщина быстро сказала, что правильней будет, если она купит мне выпивку, потому что если бы не я, они бы остались без свиньи.
— Дева Мария! — сказал Диармад. — Оставь ты его в покое. Ничего страшного, если он купит нам выпить. Он же только что получил шесть фунтов за свинью.
— А кто ее купил?
— Хозяин этого дома — и мою свинью тоже, — сказал Диармад.
Тут я дал Диармаду полпинты виски.
— Держи, — сказал я. — Забери это с собой в комнату, и этих тоже возьми с собой. А я сейчас буду.
— А ты куда собрался? — спросил он.
— Пройдусь немного по улице, у меня там еще кое-какие дела.
— Ох, добром это для нас не кончится, — сказал он.
— Да двух минут не пройдет, как я вернусь.
— Ну давай, — сказал он.
И вот я оставил его с двумя женщинами и отправился вниз по улице. Зашел в дом к родственнице, которая держала одежную лавку.
— Ух ты! Добро пожаловать, — сказала она.
— Живи до ста лет, добрая женщина, — был мой ответ.
Я назвал ее «добрая женщина» совсем не по причине ее достоинств, поскольку знал еще до этого и задолго до того, что хвалить ее особенно не за что, — а потому как этого требовала вежливость. Она спрашивала меня, как там то и это, и все время украдкой посматривала, когда же я опущу руку в карман и попрошу то, за чем я сюда пришел. Глаза ее блестели, и она переводила взгляд то на товары в лавке, то на меня.
Мне были нужны подтяжки, потому что мои штаны держались на веревке, которую я завязывал вокруг пояса. Старые мои подтяжки совсем пропащие стали, пока я возился со свиньями, — начиная с первого дня, как мы приехали за ними на остров, и до сей поры.
Ну вот, и пока мы разговаривали, вошла еще одна женщина. Мы с ней поздоровались. Это была женщина городская — представительная, зажиточная; у нее не было ничего общего с той, из магазина, — да и хорошо, что не было.
— Что вас сегодня привело с Запада в наши края? Должно быть, у вас были свиньи на продажу?
— Да, были, добрая женщина.
— О, завтра обещают хорошую погоду, — сказала она.
— У меня была одна-единственная свинья. Я ее уже продал моему другу, Морису О’Кнохуру, и выручил за нее шесть фунтов.
— О, это, бесспорно, была чудесная свинья, — сказала она. — Я никогда еще не слышала, чтобы за свинью платили столько денег, если только это не свиноматка.
— Я растил ее целый год, так что в ней очень много мяса.
— О, да ты настоящий делец, храни тебя Бог! — сказала худосочная женщина за прилавком и опять быстро забегала взглядом по своим товарам.
— Покажи мне пару подтяжек, — попросил я.
Я остался бы в магазине еще чуть подольше, стараясь назло ей не показывать денег, если бы не Диармад и полпинты виски, которые того и гляди окажутся для меня потеряны. Диармад мог лишить меня виски шутки ради, а я хорошо знал, что в этом-то все и дело, ведь я сам и оставил полпинты у него в руках, когда прощался.
Хозяйка магазина не заставила себя долго ждать и выложила передо мной подтяжки, потому что руки у нее так и чесались что-нибудь продать.
— Эти вот по шиллингу за пару, — сказала она.
Представительная женщина все это время вежливо присматривалась и прислушивалась к нам.
— Это иностранные подтяжки, — сказала хозяйка. — На них очень большой спрос. Они хорошие и дешевые.
Я взял в руки эти подтяжки и оценил, что у них за качество.
— Двенадцать пар таких не удержали бы вчера моих штанов, когда я грузил в телегу большую свинью, — заметил я ей.
— Мать Мария!
— Покажи мне лучшие из тех, что у вас есть. Если вот эти вот иностранные, то и попридержи их, пока иностранцы не придут их покупать.
Посетительница прыснула со смеху, когда увидела, как дерзко я обошелся с хозяйкой, а эта кулема залилась краской. Она вышла и скоро вернулась, принеся подтяжки того же старомодного сорта. Я выбрал пару, протянул ей шиллинг и вышел.
Когда я добрался до Диармада Солнца — тогда его можно было назвать и так, — вокруг него собралась вся Козлиная улица[79]. Одни сидели на табуретках, другие стояли; кто-то только что приехал с нашего Острова со свиньями. Спиртное лилось рекой.
Там была и пожилая женщина с Камня, которая как раз в это время пела песню «Я б ни за что не сказал, кто она»[80], и ты бы точно не стал отходить за едой, пока она пела. А дочь ее пела еще лучше матери.
— Колдовская, неземная музыка, — сказал мне кто-то рядом.
В этот вечер каждый нашел себе ночлег, а наутро свиней в городе уже было в изобилии, как и людей из деревень. Один день попоек и братания в большом городе следовал за другим, всякой компании находилась другая компания. У каждой семьи здесь имелись родные и знакомые, и все готовы были потратить друг на друга пару шиллингов.
Мы пошли к тому, кто покупал у нас свиней, и там сидели. В нашем обществе были обе женщины с острова. Вокруг нас собиралось множество деревенских. Некоторые приходились нам родственниками, а некоторые вообще никем не приходились.
Многие из них замечали Диармада Бесшабашного, и знали, что с ним можно повеселиться — ну они и веселились. Пошла выпивка. Пожилая женщина с острова принесла первые полпинты и полгаллона темного пива в придачу, потому что там как раз оказались люди с лодки, которые перевозили ее свиней, и ей хотелось, чтобы им досталось выпивки сколько влезет, уж такая она была сердечная женщина. Диармад Затейник пожал ей руку и приблизился ко мне, чтобы пожать и мою.
— Спой мне песню, чтобы поднять настроение, — сказал он, — после такой трудной недели.
Я и не думал ему отказывать, потому что иначе он бы мне устроил представление.
Песня, которую я спел, была «Холм черноволосой»[81], и мне пришлось петь ее до самого конца. Пусть там были два певца лучше меня, зато были и трое, кто пел хуже. Старшая женщина спела еще одну песню, и у нее получилось отменно. Ее дочь спела «Голая еловая доска»[82] — и тоже получилось замечательно. Пили крепко и много, до тех пор пока всяк не нагрузился под завязку. Дом битком набился народом, и снаружи людей было тоже полно.
Вскоре я увидал дюжего мужчину, который прокладывал себе путь сквозь толпу:
— Прошу прощения, мужики, — сказал он, протискиваясь прямиком ко мне. Он принялся горячо трясти мою руку. — Черт, я уже чуть было домой не ушел, а от тебя еще ни единой песни не слыхал! — воскликну он, ударив по столу, и закричал: