— Полпинты крепкого сюда!.. Ой, ну правда, врежь чего-нибудь во весь голос.
Он меня хорошо знал, а я знал его, потому что еще до этого мне часто приходилось петь ему песни. Пить он умел хорошо и пил при этом порядочно. Сразу же появилось полпинты. Это я должен был выпить залпом без всяких отговорок. Потом пошла музыка.
Хорошо помню все песни того дня. «Я б ни за что не сказал, кто она» — вот что я тогда для него выбрал. Ведь я знал наверняка, что именно это любимая песня того здоровяка, потому что именно ее нередко для него пел. После того как я закончил, верзила проставился всем вокруг.
— Интересно, — спросил он меня, — а здесь есть еще хоть кто-нибудь, кто умеет хоть что-то петь?
— Еще как есть, сынок, — сказал я и указал на двух женщин с острова Иниш-Вик-Ивлин.
Ни одна из них также не отказалась от его предложения спеть, и, представь себе, они стали петь песню вместе. Поскольку они мать и дочь и одна из них вышла из чрева другой, в этом не было ничего особо удивительного.
Я мог провести два дня и две ночи без еды и питья, слушая голоса этой пары, но не думаю, что многих из этой компании поразил тот же недуг, что и меня.
Когда песня закончилась, здоровяк от всего сердца пожал руки обеим певицам и проделал то же самое со мной — это же я подсказал ему, где взять такую неземную музыку. Он снова стукнул по столу и еще раз крикнул принести полпинты. Тогда полпинты стоили шиллинг, а сегодня, когда я кропаю эти записки, уже девять шиллингов.
Он вложил мне в руку посудину, которой надо было поделиться с другими. Один человек пригубил оттуда, а двое не попробовали ни капли. Тут я увидел Диармада Солнце, который тяжело сопел, явно перебрав, и осознал, что мы, возможно, проведем в этом городе еще одну ночь. Никто, похоже, не собирался расходиться, а путь домой предстоял неблизкий. Вскоре здоровяк повернулся ко мне и опять пожал руку.
— Я б хотел еще одну твою песню послушать, пока мы не ушли домой, — сказал он, — а то много времени пройдет, прежде чем мы опять встретимся.
Я, конечно, не стал ему отказывать. Спел и песню, и еще две; потом женщины с острова спели три-четыре, и к тому времени, как я подумал, что давно пора бы домой, я уже вообще ничего не помнил.
В конце концов — а это было уже на исходе следующего дня — началась ярмарка шерсти, то есть ярмарка, которая всегда открывается последней. А значит, нам пришло время наконец-то выдвигаться домой. Но Диармад пошел вразнос и слышать не желал о том, чтобы вернуться в свою хижину — по крайней мере до Рождества или хотя бы пока не выйдет все пиво.
Я заговорил с ним сердито, сказал, что ему пора бы уже домой, после того как он отсутствовал два дня и две ночи, а он — честное слово! — подбежал ко мне и смачно поцеловал. Я потолковал с женщиной с острова и объяснил ей то же самое.
— Да ну, в самом деле. Денек выдался — лучше не придумаешь, не всегда же у нас такие будут, — ответила она.
Я бы, возможно, прекрасно понял такой ответ сегодня, когда сам уже довольно пожилой человек. И наверно, сейчас не стоит жаловаться, как я воспринимал все это тогда, когда все мы были молодыми.
Я притащил своего дядю домой, там было полно ребятишек, и некоторым из них не удавалось наесться досыта, пока те деньги, что мы выручили за свиней, не позволили купить им чего-нибудь. У женщины с острова, когда она уехала, в хижине на морском берегу осталось всего два стоуна[83] желтой кукурузной муки.
Серьезно поразмыслив над всем этим, я сказал себе, что пора перестать давать советы таким людям и оставить их в покое. Так я с тех пор и поступал.
Я приглядел за тем, чтоб в моем доме хватало еды и оба моих старика не испытывали нужды ни в чем в мое отсутствие, пускай бы даже меня не видать три месяца. Крыша тоже не протекала, потому что к зиме была готова новая. До сих пор каждый год под старой крышей оказывалось хотя бы одно куриное гнездо, но гнезда-то все равно стояли пустые. Короче говоря, я махнул рукой, перестал думать про все это и больше не беспокоился.
Почти все к тому времени убрались из паба, кроме здоровяка. Женщина с острова подошла к нему поговорить. Она сказала, что ей нужна лошадь из города, чтобы довезти ее завтра до Дун-Хына.
— И потом, — сказала она, — если бы к утру у меня были деревенские лошади, я бы перевезла свою поклажу домой.
— А у тебя есть что везти? — спросил он меня.
— С полмешка муки у меня будет, — сказал я.
— У Диармада, наверно, тоже что-то есть, — заметил он.
— Есть, разумеется, — сказал я.
Сам Диармад в это время был без памяти.
— Вот вам моя рука и честное слово, что я приеду сюда в восемь часов завтрашним утром, если только буду жив, — сказал он.
Он запряг свою лошадь и отправился по главной улице. Думаю, у него не заняло много времени добраться до собственного дома. Я вернулся туда, где оставался бродяга Диармад. Стоять у него получалось с трудом. Обе женщины последовали за мной.
— Пойдем, — сказал я ему. — Поехали домой. Ты что же, совсем не думаешь, какую приятную женщину там оставил?
— Она не слишком приятная женщина, — сказал он. — Так что ничего страшного.
Мы подняли его на ноги и пошли поискать чего-нибудь поесть. Еда была хорошая, но съели мы очень немного. Я добрел до кровати и сразу же провалился в сон. Гораздо позже ночью старина Диармад тоже направился к кровати. Он быстро заснул, да так и пролежал, словно мертвый, до самой зари. Я опять задремал немного, а когда проснулся, уже забрезжило утро и наступал новый день. Я старался не засыпать, рассудив, что скоро приедет возница, чтобы забрать нас, — разумеется, если он был человеком слова. Я, конечно, не думал, что он подъедет так рано, как сам намеревался; но надеялся, что уж когда-нибудь в течение дня он подъедет, потому что он казался мне человеком солидным.
Пока я об этом думал, раздался шум подъезжающей повозки. Я не рассчитывал, что этот здоровяк появится в такую рань, но все-таки ошибся — именно он и явился. Оставил лошадь там, где обычно, и подошел к нам.
Мы подождали, пока будет готов завтрак, потом он запряг лошадь, а мы тем временем грузили все на телегу — точно так же, как и накануне. Диармаду Пчельнику все еще нездоровилось, но, так или иначе, лошадь нам подготовили, и мы выехали из города, проведя в нем три дня и три ночи. В здешних пабах мы пили сколько влезет, а теперь направились в Дун-Хын. Приехали довольно скоро; лодка, чтобы забрать женщин с Иниш-Вик-Ивлина, пришла быстро, потому что день был хороший. Владелец лошади попрощался с нами, пожелал доброго пути и направился в Балиферитер, в свои родные места. Мы тотчас ринулись в лодку и отплыли на Большой Бласкет. Припасы обеих женщин из лодки выгружать не стали: Диармад планировал съездить к ним на остров и провести там еще несколько дней. Мы бы взяли с собой охотничье снаряжение и, глядишь, добыли бы себе превосходных кроликов.
Хотя я не имел особого желания в этот раз куда-то ехать, но спорить с ним не стал, потому что очень утомился после Дангяна. К тому же сестра женщины с того острова была замужем за Диармадом, а моя мама приходилась сестрой ему, вот почему я проводил с ним почти каждый день. А теперь я тем более не ленился бывать в его компании — с тех пор как познакомился с девушкой с острова. И потому собрались мы, подняли паруса и плыли без устали, покуда не достигли острова на западе.
Мы провели на Камне два дня и две ночи, кролики попадались к нам в силки каждый день. По ночам мы пели в свое удовольствие — наверно, до часу ночи, — а после спали почти до полудня. Старина Диармад не мог остановиться и все сватал нас друг другу с утра до вечера. Было в нем, без сомнения, какое-то озорство. Он постоянно вышучивал все, что касалось нас двоих, как бы мы к этому ни относились.
Наутро третьего дня погода была уже совсем не очень, но мы все-таки решили уезжать. Все мы несли в лодку тяжелую поклажу, а жители Камня собрались проводить нас до воды, но словно онемели — так всем было жалко, что мы уезжаем.
Стоит ли говорить, что я захандрил и так или иначе потерял всякое настроение, — а именно так все и было, что неудивительно: я же прощался с самыми веселыми деньками в своей жизни, а вместе с тем оставлял за спиной девушку, которая нравилась мне тогда больше всех в крещеном мире.
И вот мы приплыли с запада, и наши домашние очень нам завидовали. Мы привезли множество жирных кроликов, а у тех, кто оставался дома, не было ничего, кроме водорослей, торфа и навоза.
Глава тринадцатая
Смерть Томаса Лысого. — Рождественская поездка в Дангян. — Дядья, овца и переполох. — Пади Шемас в тюрьме. — Команда лодки все время разбредается. — Штормовая ночь. Ливень и ветер. — Домой с попутным ветром на следующий день. — Тоньше собачьей шерстинки. — Мне устраивают сватовство. — Дядя Лиам и два петуха.
Когда я вернулся домой, Томас Лысый был уже на последнем издыхании и ему понадобился священник. К исходу ночи раздался стук в дверь. Мама позвала меня и сказала, что Падинь зовет меня пойти поискать священника для его отца, который уже едва дышал. Не дело было теперь оставаться безучастным, раз уж я привел священника для его матери. И к тому же я понял, что есть на земле люди, которым вечно любой ветер навстречу. Конечно, были люди, более близкие Томасу Лысому, чем я, чтобы пойти и разбудить их среди ночи, но его сын пришел к нам.
Я немного перекусил и выскочил за дверь. Пади и священник обернулись быстро, и их путешествие было недолгим. На следующий день Томас умер. Теперь предстояло другое путешествие — на поминки и еще одно — хоронить его.
Вот так я провел целый месяц — с того дня, как мы перевозили свиней с западного острова, и до того, как похоронили Томаса Лысого у храма в Фюнтра.
Пади собирался переселиться в другой маленький домик, вверх по холму, и так и сделал. Напротив нашего дома теперь стояла брошенная развалюха. Пади женился на ладной крепкой женщине. Жена у него была такая, что можно было подумать, будто она с колыбели росла где-то в восточных краях.