Когда я пришел обратно, Диармад стоял посреди дома и убеждал обоих стариков, что им бы очень пригодилась помощь молодой женщины по дому. И насколько ему было известно, у той дочери из семьи Дали не было никаких изъянов, и именно такая девушка подошла бы им больше всего.
Хотя дядя казался прямодушным и искренним, мне кажется, все эти советы были на руку и ему самому. Во-первых, семья Дали была бы вечно признательна ему за свадьбу дочери. Во-вторых, если бы мы брали ее себе, то впоследствии весь их дом, разумеется, достался бы ему. Пожилая хозяйка приходилась ему сестрой, и я догадывался, что та девушка, которую он нам сватал, наверняка не против этого.
Часто и до того, и после кто-нибудь притворялся открытым и искренним, действуя при этом в своих интересах, вроде Диармада.
Мне пришлось взять его за плечо и выставить за дверь. Он вошел обратно и сказал:
— В ночь на Рождество я собираюсь резать большого валуха. Ты получишь от меня половину, — объявил он и наконец ушел.
Самое время было ложиться спать.
С утра, выглянув наружу, я увидел человека с пустой корзиной на спине, недвижимо застывшего посреди дороги. Я снова ушел в дом и провел там какое-то время, но когда выглянул опять, человек с корзиной все еще стоял неподвижно.
Он был на некотором расстоянии от меня, но я понял, что знаю точно, кто это. Это был мой дядя Лиам, и вид у него был совершенно дурацкий. Поглядев вокруг, я заметил двух бойцовых петухов, которые уже были едва живы.
— Чувствую, что на этих двух петухов ты и смотришь.
— Я наблюдаю за ними уже очень долго, и из-за них плакали сегодня мои водоросли.
— Должно быть, водоросли для тебя не такое важное занятие, — сказал я ему, — если два петуха могут тебя от него оторвать.
— Да я вообще не смогу вернуться к работе, пока не узнаю, кто победит.
Тем временем один из них упал замертво, и Лиам отправился назад, а сам я пошел домой. Спал я, однако, недолго, все время пытаясь посмотреть, насколько задержится Лиам, и вскоре действительно увидал, как он возвращается на то же самое место.
— Вот дьявол! Ни единого стебелька мне не осталось, — вздохнул он.
Глава четырнадцатая
Диармад и валух. — Капелька на Рождество. — Благословенная рождественская ночь. — День Рождества. — Игры на Белом пляже. Диармад повержен. — Первый день нового года. Новые состязания. — Дядя Томас получает удар в коленную чашечку. «Отлично, молодец!» — Осушаем бутылки и поем песни. — Женщины дерутся из-за яиц. — Моя последняя поездка на Камень: музыка, песни и танцы. — Молодость прекрасна. — Еще немного времени на охоте. Возвращение домой.
Утром накануне Рождества у меня было четыре запечатанных бутылки спиртного. С большой вероятностью, четыре других таких бутылки нельзя было найти на всем Острове.
— Наверно, — сказал я матери, — лучше мне будет пойти поискать барана — не знаю, сколько уж их там осталось.
— Не ходи, — сказала она. — Оставь это нашему Диармаду Ветрогону. Тут-то мы и узнаем, может ли он делом подтвердить свою болтовню. Если он забьет того большого барана, его хватит на две семьи. Только, боюсь, он больше наболтает.
Она верила ему гораздо меньше моего. Я же надеялся, что дядя сумеет забить большого барана и сдержит слово. Весь день из уст в уста ходила история про то, как Диармад Пчельник убил замечательного барана и что потребовалось несколько человек, чтоб донести его до дома. Услышав эту историю, я, уверяю тебя, не сомневался, что смогу полакомиться половиной барана или в любом случае близко к тому. Диармад был умелым мясником, потому что набрался опыта: ему то и дело приходилось забивать то одну, то другую овцу для своих братьев, когда они жили с ним в одном доме. У них водилось порядочное стадо овец, и этому артисту нередко выпадал случай всаживать нож в доброго барашка, даже если никто его об этом не просил.
Поздно вечером, когда я высматривал, не идут ли домой коровы, увидел бродягу Диармада собственной персоной, который подходил к дому, неся на спине половину большой бараньей туши. Дядя разделил ее точно пополам, так что половина головы была вместе с половиной туловища. Он зашел в дом и снял с себя ношу.
— Вот тебе доля, милая моя. Как раз на новогоднюю ночь. Счастливого и удачного тебе года, прямо с сегодняшнего дня.
— И всем нам, — сказала она. — Я уж думала, ты не сдержишь слова.
Я вошел, как раз когда она это сказала. Взглянув на подаренную тушу, я понял, что над таким подарком смеяться не пристало.
— Ух, какой же ты молодец, дядя, — сказал я. — Ты и в самом деле человек слова, кто бы что ни говорил.
— Ну а разве я не обещал, что это сделаю? Конечно, если бы не ты и Божья помощь, меня уже в живых бы не было, чтоб его для вас зарезать. Сегодня я забил этого барана в честь Господа Бога и чтобы с тобой поделиться. Ты же знаешь, я никогда не забуду, что случилось в тюленьей пещере. И как ты ловко подцепил веревку ногой, — вспомнил он, — и как потом плыл с веревкой в зубах.
Ну вот. Я отвернулся от него и подошел к своему сундуку, достал оттуда бутылку и вернулся к дяде.
— Да, сегодня ты заслужил выпить как никогда, Диармад.
— Мария, матерь Божья, откуда ты все это берешь?
— Конечно, ты, наверно, столько еще не видел. Что, родные не передали тебе бутылочку? — спросил я его.
— Ни черта они не передали, кроме той, единственной, от Мориса Белого, моего старого друга, — сказал он.
И тогда я налил ему полтора стакана, потому что столько и оставалось сейчас у меня в руках.
— О Царь ангелов! — вскричал он. — Разве ты не знаешь, что моя старая калитка не сможет пропустить столько выпивки за раз после всех дневных забот? — сказал он.
— Здесь тебе капелька к Рождеству и еще немного — за того барана, который заставил тебя сегодня так попотеть.
— Пресвятая Дева! — воскликнул он, хватаясь за стакан.
И очень скоро все его содержимое исчезло.
— Уповаю на Бога, чтоб у всех вас было славное Рождество, а вслед за ним и Масленица! — возопил он, но вдруг вскочил и бросился к двери. Я прыгнул следом и втащил его обратно.
— Ну куда же ты так заторопился?
— О, — сказал он, — ни одна ночь в году не сравнится с сегодняшней. Не имею я права забывать о своих малышах в рождественский вечер.
Я никогда не думал, что он может быть таким благочестивым, как в ту минуту: обыкновенно он разговаривал резким громким голосом и очень часто, когда его охватывала ярость, не стеснялся грязных грубых выражений. Но то, что дядя сказал в тот вечер, заставило меня уважать его еще больше, потому что его слова прозвучали так выстраданно и верно, как только нищий и мог их сказать.
Вместо того чтобы отпустить, я усадил его обратно и налил еще стаканчик-другой. Потом взял его за руку и вывел из дома.
Тогда настало время зажечь огни «благословенной ночи Господней». Пройди ты по всей деревне, в каждом доме увидал бы той ночью освещенные лица, глядящие из дверей и окон. Потому что именно в эту ночь зажигались самые разные огни, и можно было подумать, будто целая деревня стала частью какого-то благословенного края — весь этот поросший травой клочок земли посреди Великого Моря.
Из каждого дома слышны были отзвуки веселья, и до тех пор, пока оставалось хоть немного выпивки, продолжали пить. И, пожалуй, можно было услышать, как поет старик, чей голос не пробуждался до этого целый год, а что до старух — те нередко читали стихи.
Мне не хотелось торчать всю эту ночь дома, и я ненадолго вышел на улицу. Отправился навестить Пади Шемаса, потому что ему все еще нездоровилось. Я знал, что в доме у него не осталось ни капли, и взял с собой полпинты. До его жилища дошел быстро, и встретили меня сердечно, как родного.
Пади был человеком, с которым можно отлично провести время, но сейчас он выглядел недовольным, потому что у него не осталось ни единой бутылки. Правда, раньше их у него хранилось две, но поскольку в этот раз он был не в себе, то не заметил, как давно их вылакал. Я сунул руку в карман и протянул ему полпинты.
— Ну, — сказал я ему, — давай, до дна. А еще ты должен спеть песню.
— Обойдешься без песен, — сказала Кать, отвечая за него. — Если только он выпьет полпинты.
— Я от нее только половину отопью, а песню тоже спою!
Он выпил четвертинку, зато спел не одну песню, а семь.
День Рождества
В день Рождества люди, по моему мнению, воспринимали мессу с гораздо большим интересом, чем в любой другой. Однако на это Рождество день выдался слишком пасмурным и ветреным. Когда случалась такая погода, всей общиной устраивали игру и вся деревня принимала участие в этом матче.
Выбирали двоих с каждой стороны — так сказать, капитанами. Потом капитаны набирали людей себе в команду — до тех пор пока все мужчины не расходились по разным сторонам пляжа.
В то время мы играли клюшками и большими мячами[87]. Встреча проходила на Белом пляже, все игроки — без носков и ботинок. Если мяч улетал в море, кому-нибудь приходилось залезать за ним по шею в воду. За двенадцать дней рождественских праздников ни один мужчина на Острове не мог выгнать корову в холмы — так у него болела спина и ломило кости. У двоих от такой игры почернели ноги, в синяках все, а еще один хромал целый месяц.
В этот день Диармад и Томас, двое моих дядей, играли друг против друга, каждый в своей команде. На стороне Диармада играл я сам, и мне там очень нравилось. Потому что, если б мне выпало играть против него, я никогда бы не смог показать и половину из того, на что был способен, даже близко. В тот раз мы выиграли три игры, одну за другой. Обе команды из кожи вон лезли, стараясь выиграть хотя бы еще одну игру до конца дня. Но нашим противникам не удалось победить — ни разу. Когда мы отправились домой, Диармад сказал:
— Стыдно мне за вас. Мы же не дали вам выиграть ни разу с самого утра.