Как-то раз все лодки, наши и пришлые, ловили рыбу у Северного острова. Рыба там водилась в изобилии, и двум лодкам с Острова было трудно состязаться с семью лодками из Дун-Хына. У них бы совсем ничего не вышло, если бы они не установили между собой такое правило: две лодки всегда должны были соблюдать строгую очередность. Обе лодки обязательно привязывать к неводу каждый раз, когда его забрасывают. С одной лодки бросали невод, а вторая стояла настороже, то есть подстраховывала на случай опасности. Если в сети набивалась рыба, то при сильном приливе тяжелый невод не успели бы втащить в лодку, и ее силой прилива вместе с уловом вынесло бы на камни.
Мы зашли на рыбу, и, хотя вокруг бурлил прилив, обе наши лодки успели отойти очень быстро. Можно было не бояться, что сеть запутается в камнях, и мы взяли столько рыбы, что смогли заполнить ею одну лодку целиком. У команды из Дун-Хына аж дыхание перехватило, а наш капитан предупредил их, что лучше им забрасывать невод в свою очередь или он сам бросит сеть немедля, как только она будет готова. Но прежде чем лодки с Острова сумели зайти второй раз, одна лодка из Дун-Хына бросила собственный невод. Совсем скоро, как только вышла сеть, их силой прилива потащило на камни. Снизу выступала зазубренная гряда, а прилив был сильный и очень высокий.
Скоро лодку, которая была к ним привязана, оторвало, а их самих понесло через пролив, на север. Ни одна из шести лодок из Дун-Хына за ними не пошла, потому что они боялись, что идти через этот пролив будет слишком опасно.
— Клянусь спасением души! — закричал наш капитан. — Лодка из Каума[104] в беде! Готовьте весла, ребята! Пойдем им на помощь.
Сказано — сделано, и обе наши лодки помчались сквозь пролив, к северу. В небе гремело, а вокруг вздымались волны. Не прошло и двух минут, как мы проскочили пролив, и тогда нам стала видна та, другая лодка. Она еще не затонула, но все было почти кончено: внутри полно воды, а команда отчаянно боролась, пытаясь не дать ей уйти на дно.
Невод был все еще в море, поскольку ни одна из прочих лодок его не подобрала. Капитан велел втянуть сеть в нашу лодку, чтобы сберечь, пока ту, другую лодку не спасут. Так и сделали.
Обе наши лодки были полны рыбой; нам пришлось связать их веревкой и тащить обратным путем на юг, через пролив, точно так же, как до этого на север. Наш капитан помог людям из Дун-Хына покинуть затопленную лодку, и для этого заставил команду со второй лодки, которую он спас, выкинуть их невод.
Замок О’Нил, или Девушка с Темной горы[105]
Прощайте, места дорогие, что долго хранили меня!
Прощай, мой любимый! Навеки покину вас к вечеру я.
О, если бы только вы знали, что мне довелось пережить
и сколько тоски и печали смогло мое сердце вместить.
Ты мне обещал, мой любимый, что скоро дитя заведем,
что дом себе новый построим, с тобою наш собственный дом.
И я поддалась уговорам, поверила страстным словам.
С тех пор бесконечно страдаю, ведь врозь жить приходится нам.
Мученьям моим нет предела, печаль глубока, высока.
От слез уже мокнет одежда — и мокрые два башмака.
Рассудок потерян, и как-то жива я до той лишь поры,
пока ты не взял себе в жены ту девушку с Темной горы.
Мой садик зарос, а на ветках так много тяжелых плодов.
Но нет тебя рядом, и, значит, не выжить им до холодов.
И птицы уже не поют нам, и арфы голос застыл.
Возлюбленный мой уезжает сегодня в замок О’Нил.
Я верю, что хватит мне силы справиться с этой бедой,
покуда животные в стойле и нет мне заботы иной.
Поститься не буду отныне — но жить в ожидании дней,
когда вновь прижаться смогу я к груди белоснежной твоей.
Мне часто твердят, что удача пребудет со мною всегда.
Готова с тобой ей делиться все будущие года!
Я знаки хорошие вижу, растения точно не лгут:
в саду твоем ягоды терна, я видела, тайно растут.
О мой дорогой и любимый, отправимся летом с тобой
на те острова, где садится солнце за Темной горой.
Приданое будет богато: немало скота у меня.
Не будем с тобой расставаться до самого Судного дня.
Уедем подальше на север — и обвенчаемся там.
И спать будем сладко как дети под птичий ликующий гам.
Никто тебя так не полюбит, как я полюбила тебя.
Никто тебя так не ревнует, бессмертную душу губя.
Вот песня, которую я пел на собственной свадьбе, а кроме нее не пел ничего больше. Я хорошо знал, как ее исполнить, и, кроме того, отлично помнил мелодию. Пока песня не закончилась, можно было подумать, что все люди в доме, от мала до велика, лишились дара речи. Всех, кто был там, очаровала и сама песня, и то, как ее исполнили.
Я сказал себе, что запишу ее здесь, раз уж все равно все записываю, а также потому, что нет ничего дурного, если в книге будет полдюжины отличных песен. Будь моя воля, я непременно разместил бы там и сям в этих записках полдюжины хороших песен, но решаю не я. Надо мной есть голос уважаемого редактора[106], который проживает в Ирландии, и коль скоро я согласился признавать этот голос, должен поступать так, как он велит.
Я был женат всего не больше месяца, когда почти все добрые люди с Острова едва не потонули во время похорон Шемаса-старшего, отца Пади Шемаса. Едва лодки пошли по Пути[107], как налетел жестокий шторм, который не оставил ни на ком и нитки сухой, вот им и пришлось пережидать до второй половины следующего дня, когда погода была ненамного лучше.
Глава шестнадцатая
Я режу торф. — Поэт: «Погоди немного, день долог». — Лов рыбы: нэвоги и ловушки. — Home Rule на Большом Бласкете! — Продажа рыбы в городе Кахарь-Сайвинь. — Три женщины и порванный жилет. — Насмешки и пересуды. — Еще одно путешествие к Ив-Ра в поисках лодки. — Остров Дарьвре, долина Лэм и старый рыцарь.
Я режу торф
Каждый раз, когда я принимался за какую-то важную работу, хуже всего мне удавалось резать торф, в особенности когда поэт был жив и все еще мог приходить на холм. Он был уже старый и дряхлый, но все еще следил, как пасется его черная корова.
В тот день я собирался поработать на южной стороне Острова. Было очень тепло, светило солнце, и я решил погреться, совсем немного, как вдруг услышал над собой голос и внезапно узнал его. Я хорошо понимал, что это не голос выходца с того света, но — да простит меня Бог! — с тем, кто был его обладателем, я искал встречи еще меньше. И вовсе не потому, что он был мне противен, а потому, что каждый раз из-за него целый день я ничего не делал.
— Эй, погоди немного, день долог, — сказал поэт.
В этот раз он пришел с северной стороны холма и заметил меня.
— Видишь эти скалы на юге? Это Скеллиге[108]. Мой отец сражался там в битве.
— Но как же это случилось? — спросил я его.
И пусть я совсем не знал ответа на этот вопрос, я совершенно не сомневался, что́ будет после, поскольку понимал, что вряд ли смогу избавиться от поэта, пока он не расскажет мне всю историю в подробностях, лежа на солнышке пузом кверху.
— Корри — так называют птенцов бакланов, когда они уже повзрослеют и поживут достаточно. Бакланы выводят птенцов на самом маленьком из островов Скеллиге, и единственное, что на нем видно, это молодые птицы, они там повсюду. Туда приплывала лодка, и в ней двенадцать гребцов, которые наблюдали за скалами. Их посылал владетель этих земель, и им очень хорошо платили. Однажды ночью пришла большая лодка из Дун-Хына. В ней сидело восемь человек, и они гребли без остановки, покуда не достигли скал — аккурат к рассвету. Они выпрыгнули из лодки и принялись набивать ее птицами. Им не так уж сложно было достигнуть свой цели, а каждый молодой птенец весил как жирный гусь.
Тогда капитан остановил их и сказал, что для такой лодки уже достаточно. Он велел им возвращаться на судно, чтобы все могли пуститься в обратный путь. Так люди и поступили без промедления. Их большая лодка была нагружена ценными трофеями, и им не терпелось отправиться в обратную дорогу.
Когда вышли из-за скалы, чтобы направиться в залив, они увидели перед собой самую настоящую патрульную лодку, которую до сих пор не замечали. Патрульное судно тотчас поравнялось с их лодкой, и им приказали немедленно передать туда всех птиц. Они сказали команде из Дун-Хына, что не отпустят их, потому что и сами они, и их лодка теперь арестованы, а если моряки не пойдут с ними, пусть пеняют на себя, если кончат жизнь с петлей на шее. Но люди из Дун-Хына не стали отдавать птиц, а раз так, один патрульный прыгнул к ним на борт, привязал веревку к носу лодки, и прочие патрульные принялись сильно и упорно тянуть ее — со всеми людьми и птицами, чтобы их захватить. Примерно через четверть мили случилось так, что один гребец с лодки с птицами вскочил, схватил топор и перерубил веревку. Это привело патрульных в бешенство. Они подплыли снова, и несколько человек прыгнуло в лодку. Все стали драться и бить друг друга в кровь веслами, топорами и всяким инструментом, что попадался им под руку на лодке. Лодка, перевозившая птиц, победила в этой битве, хотя они дрались ввосьмером против двенадцати. Моряки из Дун-Хына побили другую команду так, что те неспособны были шевельнуть ни рукой, ни ногой. Победители перепрыгнули в патрульную лодку и пробили дыры в ее обшивке. Затем они оттащили лодку в залив и бросили на произвол судьбы.
На патрульной лодке был сын вдовы, который пальцем никого не тронул в драке, и он сказал им: