И это были мои последние слова. Больше — часа два — я не говорил ничего. За это время мы сократили расстояние примерно на милю. И нам оставалось еще полмили, как вдруг, в довершение всего худшего, налетел порыв ветра, свирепый и яростный шквал. Я заметил его, прежде чем отхлебнул это зелье; но, увы, в последний миг мне страшно захотелось сделать глоток побольше, чтобы эликсир придал мне бодрости и помог проскочить через этот лютый ветер, который уже разгулялся не на шутку.
Так или иначе, зелье пролилось в мой желудок. Мгновение спустя, как рассказывал мне потом Пади, я встал — и рухнул на корму нэвога. Бедняга подумал, что я упал замертво, потому что решил, будто в той бутылке была отрава, которую благородные люди мне дали по ошибке — а такое, конечно, тоже нередко случалось. Моему несчастному брату пришлось напрячь остаток своих сил и рвать все жилы в попытках достичь земли. Когда Пади добрался до берега, он сам чуть не испустил дух. Он едва успел найти нам укрытие в небольшой бухте, и только он это сделал, как я очнулся от своего тяжкого забытья целым и невредимым и чувствовал себя молодцом.
— Вот это да, — сказал Янки. — Хорошо же ты уснул, вряд ли у кого-то получалось лучше. Ну, в общем, неважно, главное, что ты заснул не смертным сном. Я-то думал, что ты уже покойник, — сказал он. — Лучше тебе, пожалуй, выпить еще капельку.
Но я понял, что все это он говорит в шутку. Шторм еще бушевал, не стихая; в то же время мы были под защитой земли и, конечно, не остались без еды и питья: того, что имелось в лодке, нам бы хватило на месяц. Хоть мы оказались где-то рядом с Бегнишем, а это не так уж далеко от дома, и хоть между ним и Большим Бласкетом всего миля морского пути, мы и не помышляли о том, чтобы покинуть наше укрытие. Потом ветер вроде бы стал затихать, и Пади сказал:
— Пожалуй, у нас получится вынуть ловушки. Эти камни защитят нас от ветра.
У меня не нашлось никакого желания этим заниматься, но Пади был такой человек, что ему нравилось добиваться результата и все делать по собственной мерке, и если ты встанешь у него на пути, то после этого потом три дня не надо ждать ничего хорошего. Мы принялись за дело именно так, как он задумал, при этом ему же и выпало больше всего трудов, потому что он греб, а я только вытягивал ловушки. Не успели мы доделать и эту работу, как шквал налетел снова. В ловушках у нас была дюжина омаров, а это значило дюжину шиллингов, потому что тогда они шли по шиллингу штука — и большие, и мелкие.
Настал уже ранний вечер, а наш маленький нэвог по-прежнему был далеко от дома. Нас видели другие лодки, что рыбачили вблизи тех кораблей, видели и люди с холмов. И скоро пошли разговоры, что мы пропали неподалеку от тех кораблей. Тогда нас начали искать. Обдумав все это, спустили на воду большой нэвог с четырьмя гребцами, и те поплыли на Бегниш. Им пришлось порядочно поискать, прежде чем они нас нашли, но это могло бы занять еще больше времени, поскольку мы укрылись в расселине, решив, что лучше будет переждать до утра. Мы отозвались, как только услышали голоса, и они нас отыскали. Нас расспросили про корабли, и тут у нас было что показать: мясо, хлеб и все прочее.
Вскоре один из их команды потянулся к черной бутылке, и как только я это увидел, сердце мое похолодело. Потому что я знал: он не сможет устоять и обязательно попробует то, что в бутылке, а кто знает, как бы дальше обстояли дела. Я тут же сказал ему, что там отрава, но это еще больше его раззадорило. Он взял бутылку, вынул оттуда пробку, поднес горлышко к носу и торжествующе провозгласил:
— О Царь Славы! Это бренди!
Это лишило меня дара речи. Потому что я хорошо понял, что за человек держал в руках бутылку и что просто так он с ней не расстанется. В голове у меня промелькнула и такая мысль: пусть это мы вдвоем сперва ее нашли, но теперь нам ни за что не вырвать бутылку из рук этих людей. Когда этот проходимец ее поднял, я всерьез предупредил его не пробовать зелье, разве что на язык; рассказал ему, что случилось со мной и как оно на меня подействовало.
— Да свари его хоть сам дьявол, — сказал он. — Ничего оно мне не сделает, даже если я наберу полный рот.
Правду сказать, я не знаю, сколько именно он выпил, потому что повернулся к нему спиной — от отвращения. Он тут же протянул бутылку тому, кто сидел ближе, и тот тоже сделал большой глоток. Не знаю, много или мало они выпили, только, сколько б ни успели, очень скоро оба лежали трупами на корме нэвога. Мы оба знали, что они не были мертвы, потому что сами уже столкнулись с таким недугом, но двое других с этого нэвога подумали, что дни этих бедняг подошли к концу, и принялись оплакивать их. Однако скоро перестали, когда я рассказал им, в чем тут дело.
Похоже, в большой лодке для нас приехал человек и два весла — так, чтобы по дороге домой нас было по трое на каждом судне, поскольку шторм все еще свирепствовал. Но часто получается не так, как намечается.
Каким же печальным стал для нас конец этой истории! Сначала мы радовались, набрав всякого добра у благородных господ, и, уплывая, никто из нас не жаловался на бедность. А теперь, забившись в расселину, мы пережидаем до утра, хотя до дома нам осталось так немного. На корме нашей лодки все еще лежат двое, от которых пользы все равно что от мертвых, и никто так и не знает, что же на самом деле они выпили из этой бутылки.
О Вседержитель!
Благодарим в который раз
за то, что ты не бросил нас,
корабль рыбацкий к нам послал —
но к берегу он не пристал,
свернул, до бухты не доплыл.
Конечно, кормщик пьяный был.
Корабль нас должен был спасти,
несчастных, сбившихся с пути.
Но, как и мы, похоже,
они напились тоже.
Их одолели сон и смерть,
и страшно нам теперь смотреть
в холодной мгле на море,
молясь о лучшей доле.
Примерно через полчаса проснулся первый упавший, второй — сразу же за ним.
Вскоре после того как они очнулись от забытья, оба в один голос заявили, что собираются домой, и мы покинули укрытие. В то же время кто-то сказал, что ветер понемногу стихает, и так и оказалось.
Большой нэвог выделил нам одного человека, а с ним — два весла, так что в каждом нэвоге было по трое. Мы отправились все вместе, и дойти до Большого Бласкета у нас заняло немного времени, потому что тогда все уже почти стихло. Когда мы пристали к причалу, глазам нашим открылась удивительная картина: все, кто только мог на Большом острове, встречали нас в страхе и в замешательстве, многие со слезами — из-за того, что мы едва не утонули, заблудились, чуть было не пропали без вести и не сумели прийти домой раньше. Хотя у всех был очень мрачный вид, потом было много смеха и радости. Всех развеселила колдовская бутылка с кораблей из другого мира; тот, кто предложил бутылку, и те, кто выпил из нее адское зелье со вкусом спиртного.
— Вот черт, жалко, что они всю бутылку не прикончили! Славно бы тогда зажилось с нами их женам, после них-то!
Эта история не отпускала островитян лет двенадцать, и даже больше. И действительно, что за удивительное содержимое было в бутылке: если наперсток его растворить в кружке воды, то, что получилось, было достаточно крепким для любого мужчины. Очень долго мне в руки не попадалось ничего подобного. Никто в точности не знает, что это были за корабли, но говорили, что они вышли из большого города Лондона, дабы составить карту всей Ирландии. Другие утверждали, что эти корабли возвращались из Бразилии, потому что шли как раз с той стороны, когда мы их встретили. А некоторые считали, что они вообще были не из нашего мира и выглядели не как должно.
В том году был замечательный улов. Всякий раз, стоило вынуть ловушки — и вот у тебя дюжина омаров, а это значит — дюжина шиллингов. Дюжина шиллингов — это полмешка муки, а полмешка крупы — шесть шиллингов. Нетрудно было бедняку прожить в те времена.
После того как корабли ушли, наступил удивительно погожий месяц, когда ни в одной луже не было даже ряби. Такая погода лучше всего подходит для рыбы, которую мы промышляли, а еще лучше то, что был огромный спрос на любую рыбу, какую только можно поймать. Мы с Янки хорошо управлялись с маленьким нэвогом, у нас была большая территория для лова, и никто не мог за нами угнаться. Омары обыкновенно набивались в ловушки ранним вечером. Однажды мы сильно припозднились, и они прямо валом валили в ловушки.
— Разве не грех уходить домой в такой славный тихий вечер, недолгий и не слишком холодный, когда в ловушках чистое золото? — сказал Пади. — Вот если бы здешние побыли немного на моем месте, они бы это лучше понимали. Пока мы доберемся до дома, уже день настанет. Давай лучше задержимся немного у ловушек, и туда набьется еще столько же, сколько сейчас, уж будь спокоен. А коли так, разве не жаль будет бросать их здесь?
Он был такой человек, что если не дашь ему сделать на свой нос, то больше не увидишь его до завтра, даже если он будет тебе очень нужен. Поэтому, хотя вся эта история мне не слишком нравилась, надо было с ним согласиться, иначе мне пришлось бы рыбачить завтра на лодочке в одиночку. Раз уж больше никого не нашлось, чтобы оплачивать мои счета — кроме меня, конечно, — я решил подойти к делу с умом и отвечать по собственному усмотрению за обустройство всего, что только можно, а ему оставить заботу лишь о собственном пропитании, табаке и одежде.
— Пошли, — сказал Пади пару минут спустя. — Времени у них было полно, если им вообще охота соваться в ловушки. Давай посмотрим.
Так мы и сделали. Когда я поднял первую ловушку, там что-то страшно загромыхало.
— Должно быть, там угорь, — сказал Пади.
— Не думаю, чтобы он, — ответил я.
Я сунул руку в ловушку и вытащил оттуда здоровенного омара. А потом еще одного.
— Там два омара? — осведомился мой старшой.
— Да, — сказал я, — два превосходных омара.
— Вот и два шиллинга, — сказал он и продолжил, — Боже милосердный, сколько же слез и пота мне приходилось проливать в Америке за два шиллинга, вместо того чтобы просто поднять на лодку ловушку с глубины в две сажени!