— Погоди, пока будет дневной свет, — нам, должно быть, уже недолго ждать, — и вот тогда ты увидишь тюленей, которые сохнут вон там, на скалах, — сказал он.
— Но я часто видал, как тюлень в одиночку сохнет на камнях, — ответил я.
— Но ты уж больше не будешь так бояться, когда привыкнешь ходить по ночам. Ты вообще перестанешь обращать на них внимание, когда услышишь завтра ночью, — сказал Пади.
Я понял, к чему он клонит, как только брат закончил говорить: ну конечно, теперь мне никак не удастся избежать того, чтобы бодро, со всем желанием выйти с ним на рыбалку следующей ночью. Вскоре он сказал, что на востоке занимается новый день и нам больше не нужно ставить ловушки.
— Подожди, пока рассветет получше. Тогда нам меньше придется обшаривать все вокруг.
Вся эта история закончилась тем, что, когда мы решили уходить, уже вполне развиднелось, и в эту самую минуту певцы на скалах окончательно ошалели и завопили все хором.
— Еще немного, и эти ребята уберутся отсюда, — сказал старшой.
Скоро день стал совсем ярким, и на гребне скалы стало можно разглядеть кучу тюленей. Некоторые из них подняли головы, прочие огрызались друг на друга то тут то там, но один — большой, мощный — уже довольно давно лежал наверху, над ними и все еще не двигался. Брат сказал мне, что тот по-прежнему дремлет, и вот когда он проснется, то на скале начнется настоящее светопреставление. Тебе, читатель, могло бы показаться, что Пади до этого всегда жил в компании тюленей — столько у него было знаний о них, в отличие от меня.
Мы оставались на якоре возле ловушек, пока все тюлени, один за одним, не спустились вниз, в расселину. Это дело заняло бульшую часть утра. Наконец большой тюлень пробудился ото сна и, подняв голову вверх, издал ужасный рев, который разнесся повсюду. Конечно, этот крик не остался незамеченным всеми тюленями, что были на скале, потому что это был вожак всех тюленей — и больших, и маленьких. Вскоре он начал спускаться вниз. Это был бык, здоровый, как любой бык на суше. Он подсунул морду под тюленя, который был ближе всех к нему, поднял его над скалой на высоту корабельной мачты и не остановился, пока не сбросил сородича в море.
Вот тогда на ярмарке началось настоящее буйство. Когда остальные тюлени увидели это зрелище, то бросились к воде во весь дух. Каждого из них, кто медлил, вожак поддевал носом, поднимал высоко в небо, а потом вышвыривал в волны, скинув так всех, кто еще сох, и таких было много. Большой хозяин задержался еще немного на скале, переводя дух и глядя, согнал ли он всех подчистую. Затем сам отправился в море, и волна, какая поднялась, когда он нырнул, — как мы оба друг другу сказали — могла бы потопить небольшой корабль. И пока у них творилось все это безобразие, никто из других тюленей даже не пикнул, уж поверь мне.
Мы могли бы спокойно заняться ловушками и подготовить их, пока проходило все это тюленье собрание. Я никогда не думал, что Пади будет ждать столько, сколько он прождал. Должно быть, все эти фокусы, которые вытворяли тюлени, заворожили его точно так же, как и меня.
Ну вот. После этого мы совсем недолго вытягивали ловушки, потому что их было хорошо видно, вода их совсем не скрывала. Улов наутро у нас вышел хороший, три дюжины ровно. Точно тебе говорю: хотя нэвог у нас был маленький, улов получался очень большой.
До самого конца сезона мы проводили так каждую ночь. Важно еще вот что: если море волнуется, то хоть днем, хоть ночью в ловушки заходит немного омаров. Омар любит тихую воду и спокойное море и показывается как раз в такую погоду.
Однажды утром, когда мы уже готовы были отправляться домой и дул небольшой ветер с юга, мы увидели остатки кораблекрушения — плывущие к нам куски дерева. Мы их выловили — и сразу увидели в другом месте еще больше. У нас был уже полный нэвог этих обломков, а приливом несло все больше.
Нам следовало вернуться на Бегниш, опорожнить лодку и направиться туда снова. Обломки шли густо и быстро, подгоняемые приливом. Там были чистые белые свежие доски, которые пользовались неплохим спросом. Нам пришлось отвязать веревку от ловушки, стянуть ею дюжину кусков и тащить их за собой. Затем надо было вернуться обратно, чтобы подобрать все остальное. В этот заход у нас получилось шестнадцать штук, и мы надеялись забрать остальное, потому что прилив еще шел.
Единственное, что нам препятствовало, — это голод. После ночи на ловле собирать доски — тяжкий труд; чтобы согнать их вместе, нужна немалая сноровка. Но мы решили продолжать эту работу, пока прилив гнал плавник, а что до нашего Янки, то он вообще никогда не чувствовал ни голода, ни жажды, ни усталости. Я заявил ему, что становится голодно и нам бы самое время чем-нибудь перекусить. Просто хотел посмотреть, что он скажет, и чувствует ли он вообще что-нибудь.
— Слушай, мужик, ты что, не помнишь одну замечательную пословицу: «Лови рыбу, пока ловится»? — сказал он. — Ты что ж думаешь, обломки тут будут плавать всякий раз, как только тебе захочется?
Такой ответ я и ожидал — и понимал, что брат прав. И впрямь такие вещи попадаются нечасто, и человек, который упускает подобные возможности, нередко уже ничего не может повернуть назад.
Ну так вот. Мы работали без устали, пока шел прилив и пока удавалось собрать побольше досок. Время шло, и голод сам собой начал отступать. От этого человек обычно слабеет, и с нами было точно так же.
Позже мы увидели сначала одну, а потом и другую лодку, которые тоже, как мы, собирали обломки. Некоторые из них были с мыса Клюв на Большом острове, другие шли со стороны Дун-Хына. А мы оба сумели к тому времени набрать с нашей лодочки и отвезти на Бегниш шестьдесят штук белых досок.
Бедный трудяга Янки провернул в этот день огромную работу, чем бы он ни занимался у себя в Америке, когда там жил. Часто до земли приходилось проделывать большой путь, прежде чем вытащить дюжину досок на сушу; и когда мы добирались до Острова, он сам выволакивал их на твердую землю, без всякого содействия с моей стороны.
У нас дела продвигались хорошо. А что же остальные из нашей деревни? Мы выбрались из дома после ужина за день до этого; подошло время ужинать на следующий день, а мы все еще не вернулись. Что ж им было думать, кроме того что нас уже нет в живых? В то время рядом с домами на Острове было всего несколько нэвогов, потому как все прочие возились на Малых островах с ловушками, а те из них, кого там не было, искали обломки кораблекрушения. А потому у причала не было ни лишнего весла, ни лодки, чтобы отправиться нас искать.
Тем временем оба мы порядком устали, прилив сменился, дерево стало попадаться все реже, а потому мы отправились домой. И поверь мне, что если бы навстречу дул крепкий ветер, мы бы просто не доплыли. После этого только и было разговоров, что про кораблекрушение, все обломки от которого перетаскали двое в маленькой лодочке. И действительно, еще несколько дней спустя мы продолжали привозить доски, обломки и куски дерева. Примерно половину мы продали на Бегнише, зато вторую нам пришлось везти домой, потому что уже нельзя было оставить ни щепки, чтобы их не разворовали.
Когда сезон закончился, ни одна лодка на Острове не выловила больше — что омаров, что дерева, — чем наша маленькая лодочка. В то время бедняку было нетрудно заработать себе на башмаки и плитку табаку, не то что сейчас, когда я пишу эти записки. А обломков кораблекрушения не видали больше со времен «Куэбры»[122] и Великой войны.
Глава девятнадцатая
Смерть моего старшего сына. — Ловля сайды. — Дочь Дали-старшего, которую некогда сватали за меня, умирает на Камне. — Поминки и похороны. — Я строю себе новый дом. — Медные и латунные стержни на острове Иниш-на-Бро. — Двух моих детей уносит корь. — Благородная девушка и мой сын тонут. — Несчастье с самым славным сыном Диармада. Ему так и не стало лучше, пока он не ушел в мир иной.
Еще год после того, как мы собирали доски и, кажется, заработали на них двенадцать фунтов, не говоря уже об омарах, мы прожили, занимаясь той же работой, что и обычно. В начале года дела у нас шли хорошо, но конь — о четырех ногах, да и тот спотыкается.
В пору, когда птенцы подрастали, ребята обычно принимались наблюдать за ними. Мой старший сын и сын Короля решили пойти куда-то и добыть себе молодую чайку. Нередко такая живет в доме вместе с курами — до года и даже дольше.
И вот эти двое пошли к чаячьим гнездам, чтоб принести домой нескольких чаек. Да вот только забрались они в скверное место, и когда мой мальчик пытался изловить чайку, та вдруг выпрыгнула, и он потерял равновесие, упал в море и расшибся, — как говорится, пронеси Господи. Много времени прошло, прежде чем тело утонуло, а после снова всплыло на поверхность, где несколько нэвогов ставили ловушки. Его дедушка, отец его матери, был как раз в том нэвоге, что подобрал тело, и единственная радость нам была оттого, что на нем не было ни увечий, ни ран, хотя мальчик упал с большой высоты. Мне пришлось это пережить и смириться. Для меня было очень важно предать его земле и не отдать морю.
Это было только начало — и уже нехорошее, сохрани нас всех Господи.
Случилось это примерно в 1890 году, когда мальчик едва начал понимать, что можно, а чего нельзя, и исполнять мои поручения. Ну да мертвый живого не прокормит, как говаривали в старину, и нам пришлось взяться за весла и грести дальше.
Год не был ни таким хорошим, ни таким спокойным, как предыдущий. Омаров ночью мы ловили мало — из-за того что погода складывалась неустойчивая и у скал всегда было волнение, что очень плохо для такой рыбалки. В тот год случилось так, что зеленая рыба подошла близко к берегу, и в море ее было полно. Такая рыба называется сайда. Это крепкая крупная рыба, с которой бывает полно хлопот, когда пытаешься перетащить ее через планширь. Чтоб ее поймать, мы вязали особую смертоносную снасть[123]