После того как уехал Цветик, многие приезжали на Остров. Большинство проводили здесь по месяцу, и мне приходилось выслушивать каждого. Занимался я, в общем, своими обычными делами, а вместе с тем давал им всем по уроку или по два в день.
Руководитель комитета
Руководитель комитета пробыл у меня семь месяцев. В то время со мной жила одна из моих дочерей — та, что уцелела после борьбы за жизнь на Белом пляже. Родственница ее матери жила в Дун-Море[137] с мужем, Мак И Карха. Они хотели, чтобы моя дочь поселилась у них, потому что желали отдать половину земли Карха его брату. Люди из Дун-Мора носились с этой затеей, покуда не забрали мою дочь у меня из дому, и это, разумеется, раззявило у меня в сердце огромную пустоту. И вот я остался без единой живой души, способной присмотреть за мною. Но ведь так мы и бредем нелепо, таща за собой в одиночку весь наш мир.
Руководителю пришлось покинуть меня, и странная же была история, когда он трижды спрашивал, позволю ли я ему еще задержаться. Он даже сказал, что будет согласен со всеми моими порядками. Однако такую услугу я был не в состоянии ему оказать: в весьма плачевном положении пребывает тот, кто не может найти лекарства от невзгод и вынужден примириться с ними. Я был несчастен, опустошен и мрачен, когда расстался со своей дочерью, и Шон О’Коркорань из графства Мэйо, чиновник комитета, каждой частицей своей души ощущал себя так же плохо, как и я. После этого он часто говорил, что те семь месяцев, что он провел со мной, прошли для него быстрее любых других в его жизни.
Двенадцать лет прожила затем моя дочь в Дун-Море. После ее смерти осталось шестеро маленьких детей, и их бедному отцу стоило тяжкого труда присматривать за ними. Хотя в моей жизни было много страшных событий, те из них, что связаны с могилой, я переживал трудней всего.
Великая война во Франции
Вскоре после этого настала кораблям пора бороздить Большое море, переворачиваться и тонуть. Иностранцы в шлюпках приплывали почти что со всех уголков света. Со мной в доме жил только мой брат, который был на двенадцать лет старше меня; к тому времени у него уже была минимальная пенсия.
Невозможно даже описать то количество товаров, что везли на корабле, который разбился у Бласкета. Он наскочил на камни всего в нескольких милях от нашей гавани.
«Куэбра»
Имя этого корабля было «Куэбра», и его капитан сказал, что на корабле имелось понемногу всех возможных товаров, какие нужны человеку для жизни, — за исключением спиртного.
То, что сообщил капитан, оказалось правдой. Море было полно всем, что только видели и не видели глаза людей на этом Острове. После кораблекрушения спасли сотни единиц груза, и островитяне заработали на нем уйму денег, хотя, разумеется, не имели на это никаких прав.
Мне оставалось лишь наблюдать за ними, поскольку у меня не было никакого желания плыть туда — ни в лодке, ни на барке, да меня никто и не звал.
Весь берег усеяло кожами с корабля, которые принесли островитянам много денег, да и одежды. Кожу и сегодня можно найти всякий раз, когда налетает большой шторм — он прибивает ее к берегу.
Бриан О’Келли[138]
Великая война изгнала Бриана О’Келли из Франции и привела его в ту пору на Бласкет. И островитяне ему не просто благодарны, а очень благодарны. Вскоре он стал являться ко мне на несколько небольших уроков в день. Пускай я не получил никакой выгоды от крушения «Куабры», однако же Бог послал мне благородного человека, чтобы я совсем не обнищал. Воистину, помощь Божья ближе двери.
Я стал гораздо сильнее за те шесть лет, что он среди нас прожил. В тот год, когда Бриан остановился у нас, он также провел на Бласкете Рождество. После того как Бриан уехал, я посылал ему описание пережитых событий — день за днем, на протяжении пяти лет. И он не успокоился, пока я вкратце не описал ему собственное существование и то, как я провел жизнь. Поскольку я не привык никому отказывать, то принялся за дело и продолжал его последние пятнадцать лет, покуда он не перестал интересоваться написанным мною. Мне это было очень удивительно и вместе с тем непонятно, ведь я напрасно вложил столько труда. Но коль случилось так, что еще один хороший человек попросил меня переслать ему последнее из того, что я написал, я сделаю это с великой радостью. Я по-прежнему продолжал жить все той же жизнью, люди приезжали ко мне один за одним. И с каждым из них у меня бывали встречи, даже с теми, кто не вызвал бы особого интереса, и все они приносили некоторые пожертвования. Я рыбачил на скалах, и каждый год у меня было вдоволь картошки. Гэльская лига[139] существовала уже пять лет к тому времени, как я оказался в нее вовлечен. Несмотря на все тяготы, что я принял на себя, я упорно работал год за годом и ныне работаю еще упорней — ради языка нашей страны и во имя предков. Если я написал и изложил на этом языке столько же, сколько любой другой, это уже немало, но в последнее время я получаю вспомоществование от уважаемой Лиги, да сбережет их Бог.
К. В. ф[он] Зюдов — О’Сорха (Швеция)[140]
Этот благородный человек приезжал к нам несколько раз. Однажды в воскресенье он был у меня и читал сказ «Финн и Лоркан»[141] с лучшим выговором и произношением, чем у многих других в стране Ирландии. Не обошлось без того, что он пригласил меня приехать к нему на праздники когда-нибудь в будущем. Во время последней встречи он сказал мне, что хотел бы сам обучать ирландскому языку, когда вернется домой.
Джордж Мак Томас[142]
Из Королевского колледжа в Кембридже, Англия. Он побывал у нас три раза в течение трех лет подряд, и ему все еще мало.
Томас О’Рахилли[143] частенько бывал у нас каждый год на каникулах — тот самый, кто прислал мне большинство моих книг, и мне это очень-очень нравится. Шон О’Кылянь из Дун-Кормака провел со мной три года. Ему не нужны ни должность, ни работа в конторе, зато ему хочется лучше понимать язык своих предков. По моему мнению, нелегко будет найти человека, который превзойдет его в языке. Тайг О’Келли, Патрик О’Брэнань — да я и половины их всех не упомню; Шон О’Кисань и т. д.
Общение с ними не составило мне большого труда. У меня не было особых денежных затруднений с первого же дня, как я увидел Марстрандера, и до сего дня, слава Богу. Пусть никто из них не знает ни нужды, ни болезней.
Отец Мак Клунь[144]
Этот священник провел со мной три года в первый раз, когда он приехал. Он каждый день читал для нас мессу. Затем он возвратился, и я провел с ним месяц. Мы помогали друг другу вносить исправления в «Золотые звездочки». Просиживали по целых восемь часов каждый день, дважды в день: четыре часа с утра и четыре — после обеда, месяц напролет. Этот месяц больше всего отвлек меня от работы и на земле, и на море. Кроме того, я пришел в особую ярость, когда обнаружил, что тот, вместе с кем я так тяжко и долго трудился, даже не упомянул, что кто-то подобный вообще ему помогал. Возможно, это не показалось бы мне столь скверным, поступи так любой другой ученый — здесь или там, — но только не церковный человек. Однако если бы не было кривых путей, чтоб попасть на небеса, а лишь прямая дорога, нам было бы слишком просто! Нескоро заполнится праведниками рай, и конец света настанет нескоро, что бы там люди ни думали. Да не позволит Бог пресечься роду людскому, будь пути его прямыми или окольными!
Один из моих сыновей пробыл в Америке двенадцать лет. Воротился домой — он сам, его жена и двое детей. Они плыли на пароходе вместе с архиепископом Манногом, когда судно захватили в плен в заливе Корка. Сын провел со мной всего полгода, а затем вновь покинул меня. Когда они приехали, не было ничего — ни охоты, ни рыбалки, и они тратили те небольшие деньги, которые привезли с собой. Сын сказал мне, что, если жизнь пойдет так и дальше, он израсходует все, что привез, до последнего пенса, и тогда ему будет некуда деваться. Я не возражал ему, а сказал, что, наверно, он прав.
Мой брат, старый пенсионер, покинул меня, как раз когда они уехали домой. Его приняли в дом в Дун-Хыне, сейчас он по-прежнему там, и ему восемьдесят лет. Еще один мой сын живет со мной, и ему приходится следить за домом, потому что от меня сейчас толку немного, кроме разговоров. У нас нет ни коровы, ни лошади, ни овцы, ни ягненка, ни маленького нэвога, ни большой лодки. Только немного картошки и очаг.
Двадцать семь лет я занят этим языком, около двадцати, должно быть, пишу на нем, как уже упоминал, — с тех пор, как скандинав приехал ко мне в гости семнадцать лет назад. Кое-что нам то и дело поступает с разными людьми, и мы не испытываем особенной нужды.
Я слышу многих болтунов, которые заявляют, будто в моем родном языке нет ничего хорошего для жизни, но я такого не говорю. А скажу я вот что: если б не мой родной язык, я бы зависел от подаяния.
Последняя моя ученица — благородная девушка из Франции[145], и мы вместе прошли с ней «Золотые звездочки».
Давным-давно сказитель говорил, завершив рассказ: «Вот моя история, и если в ней есть ложь — пусть будет». Так вот вам моя история, и в ней нет ни капли лжи, одна только чистая правда. Я бы хотел, чтобы эта книга была в распоряжении каждого студента в Ирландии и за границей еще при моей жизни, как и моя другая книга, «Сказания Западного острова», которая скоро будет издана в большом городе Лондоне. Две эти книги не связаны друг с другом, хотя в них много сведений, полученных у одного и того же человека. Эта книга — обо мне самом, а в другой содержится упоминание обо всех событиях, больших и маленьких, что произошли на Бласкете, и о каких я когда-либо слышал.