В доме, где жила большая семья, по углам ставили еще две кровати с деревянной рамой или стелили постель на полу.
На такой вот кровати, рядом с очагом, спали пожилые люди. У них всегда водилась короткая глиняная трубка или даже две, и если живы были оба старика, то оба они и курили. Добрый огонь от горевшего в очаге торфа пылал у них до утра. Каждый раз, просыпаясь, они клали в очаг соломенный жгутик, прикуривали и выпускали дым из трубки. Если рядом с дедом была бабушка, он протягивал жгутик и разжигал ей трубку. После этого дым от двух трубок поднимался к дымоходу, и кровать обоих становилась похожа на пароход, идущий на всех парах.
Случалось, одна-две собаки ложились у ножек кровати. Корова или коровы стояли перед ними головами к стене. Нередко по кухне бродили один или два теленка, протягивая морды к очагу. Осла обыкновенно привязывали по другую сторону дома, напротив коров, а кошка и с нею иногда по нескольку котят располагалась у каминной плиты. Все прочее, что было в доме, на ночь размещали под рамой кровати. Такая кровать возвышалась над землей на несколько футов, и раму ее делали из железа и дерева.
Развалины дома Томаса, 2015.
Восстановленный дом Томаса, 2017
Схема внутреннего устройства нового дома Томаса. Общее жилое пространство: 59 кв. м. Высота потолков: около 2,3 м. Пристройка: около 7 кв. м. Все размеры — внутренние, приводятся не в масштабе.
Некоторые дома совсем не разделяли на комнаты, и тогда кровать с высокой рамой находилась в одном углу, а низкая кровать — в другом. Шкаф ставили вдоль длинной стены или в торце. Свиней, когда они у нас водились, загоняли под высокую кровать. В каждом доме были две-три бочки рыбы, и еще среди прочих животных ты наверняка бы увидел пару ручных ягнят, которые тоже бегали по дому.
Дома обыкновенно строили из камней на глиняном растворе. Многие не отличались красотой, поскольку возводили их в спешке и руку к постройке прикладывал каждый. Крышу крыли тростником или камышом, а под него настилали тонкие твердые пласты торфа. Подобная крыша была вовсе не так уж плоха, если только ее не тревожили куры. Но едва тростник начинал гнить и в нем заводились черви, все оборачивалось совсем иначе. Даже человек с ружьем не мог бы остановить кур, которые принимались копаться на крыше и устраивать там гнезда. Тогда внутрь просачивалась влага, и влага эта была не очень-то чистой, оттого что к ней примешивался помет. Дыры в крыше становились такими широкими, что хозяйки нередко теряли кур, и наседка не откликалась, когда ее звали кормить. Частенько девочки приносили сверху полную шапку или кепку яиц. Цыплята тоже разоряли крышу, потому как вечно искали гнездо. Порою слушать, как пара хозяек из двух соседних домов препирается из-за яиц, — все равно что провести целый день на козлиной ярмарке.
Хороший дом у нас насчитывал от двенадцати футов ширины и от двадцати до двадцати пяти футов длины. Чтобы устроить комнаты, внутри ставили рядом шкаф и буфет, и еще две кровати с рамами по сторонам — две высокие кровати с рамами. Кажется, в этих домах свиньи жили в кухне, а хлева для них не было вовсе. Крышу там настилали такую же, как и на маленьких домах, но курам было сподручней забираться на крыши небольших домов, чем на эти, потому что маленькие домики получались низкими.
Я помню смешную историю, что произошла в одном из больших домов. Ни в одном маленьком домике подобного с курами, конечно, не случалось. Однажды семья собралась в таком доме за вечерней едой. На столе у них было полно картошки, рыбы и молока, все как следует жевали и глотали. Перед хозяином, который восседал во главе стола, стояла полная деревянная кружка молока. Едва он протянул руку к тарелке за куском рыбы, как заметил, что в кружку что-то упало. Заглянув внутрь, он увидел, как нечто барахтается в молоке. Пришлось взять щипцы. Вытащили это из кружки, но никто из сидевших за столом так и не понял, что это такое.
— Да ведь это цыпленок! — сказала хозяйка. — Как же его туда занесло?
— А не все ли тебе равно? — ответил хозяин. — Ты что, ума лишилась? — выпалил он. — И как же, ты думаешь, он там оказался? — добавил человек с деревянной кружкой.
Все за столом словно с ума посходили, и уж не знаю, как бы дальше сложился вечер, не упади сверху еще один цыпленок, на этот раз в картошку.
— Господи спаси, да откуда же они валятся? — закричала хозяйка.
— Ты что же, не видишь? Уж конечно, не прямиком из ада являются, — сказал хозяин. — Вот как раз сверху и сыплются.
Парнишка, что был на другом конце стола, взглянул вверх, на стропила, и увидал сквозную дыру, в которую заглядывало солнце.
— Вот же дьявол! В дому-то дырка! — сказал он своему отцу. — Поди сюда, сам увидишь!
Увидел хозяин дыру и говорит:
— Ого! Да сотрет Вседержитель с лица земли всех твоих кур, и яйца твои, и цыплят твоих тоже, и вышвырнет их всех прямо в море!
— Да не услышит тебя Господь, — сказала женщина.
Подобравшись поближе к дыре, чтобы ее заделать, там нашли еще десять цыплят и наседку.
Моя колыбель стояла в среднем по размеру доме. Дом этот небольшой и довольно узкий, но ухоженный, как и все, что находилось внутри, потому что отец мой был очень умелый, а мать никогда не предавалась лени. У мамы была одна прялка для шерсти, а другая для льна и прочеса[147]. На прялке она сучила нити для шитья. Также она часто пряла и для других крепких молодых женщин, которые и не думали утруждаться этим, а даже если бы собрались, им бы все равно не позволила их собственная лень.
Примерно через десять лет после своей женитьбы я построил новый дом. Пока я этим занимался, мне никто не подал ни камня, ни раствора, и крышу я стелил тоже сам. Дом небольшой, но так или иначе, если б даже сам король Георг[148] приехал туда отдыхать на целый месяц, отвращение к этому жилищу не свело бы его в могилу. У дома была крыша из толя, как и на всех домах и хижинах в деревне к тому времени, пока комитет не построил шесть новых домов, крытых шифером. Когда новый дом был закончен, на него взлетела курица. Дядя Диармад как раз проходил мимо. Он остановился, глядя на курицу и на злоключения, что она претерпевала, пытаясь удержаться наверху, но из-за скользкого толя все время скатывалась вниз.
— Так тебе и надо, наконец-то настал день, когда ты получила по заслугам! — сказал Диармад.
В то время, когда я был маленьким, Патрик О’Кахань, а задолго до него Патрик О’Гыхинь считались двумя самыми главными людьми на этом Острове. Этот самый Патрик О’Кахань был дедушкой Короля — того, который у нас сейчас, — и я сам видел у него четыре или пять молочных коров. Второго из них, Гыхиня, лично я не видал, в мое время вокруг жили только его внуки. У этого, как я часто слышал, водилось от восьми до десяти молочных коров, кобыла и деревянный плуг. Кобыла была рыжая. Эта самая кобыла возила гравий к старой башне, что есть здесь у нас, когда уж там ее построили[149], а Гыхинь в возрасте шестнадцати лет состоял там мальчиком на службе. Шон О’Дунхле, поэт, в те времена еще лежал младенцем в колыбели, а это означает, что дедушка Короля старше поэта на шестнадцать лет. У людей тогда было полдюжины домов, и не самых плохих.
В этих маленьких домиках в качестве стола держали что-то вроде складной доски из двух половинок, вокруг которой крепился бортик, что не позволяло оттуда падать ни картошке, ни чему другому, что на нее клали. Под ней была подставка о трех ногах, которую можно было сложить и вместе с доской повесить на стену, пока они снова не понадобятся.
Однажды дядя Лиам пришел домой с пляжа. Он был голоден, и ему очень хотелось есть. Расставили трехногую подставку, положили на нее складную столешницу, навалили туда полным-полно картошки и к ней всяких прочих закусок. Большой кусок картошки упал со складного столика, и за ним сразу прыгнула собака. Подставка и доска перевернулись, и все, что там было, разлетелось по всему дому. Жена кинулась собирать картошку.
— Мария, матерь Божья! Ну, малышка, вот тебе и настоящий ярмарочный день, — сказал Лиам.
В каждом доме у нас были миски и тарелки, деревянные кружки, пара стульев и табуретов. Стулья эти оплетали травяной веревкой[150] или соломой.
В те времена железная вешалка, которую до сих пор можно встретить в каждом доме над огнем, служила, чтобы вешать на нее разные вещи, а на плите у очага всегда держали щипцы или что-то в этом роде.
Теперь в любом доме можно найти чашки и соусницы и со вкусом обставленные шкафы. Теперь в домах проживают только люди, а снаружи есть загоны для скота и всего прочего.
Светильники и жир. В светильнике фитиль или лучина — вот как выглядел прибор для освещения, который я увидел раньше прочих. Жир получали из ставриды и сайды. «Нырок» — так называли жир из ставриды, а «печень» — мазь из сайды. Вот их мы вытапливали. Масло из тюленьего жира тоже использовали для освещения, но в светильники его лили очень редко, потому что его поглощали помногу, обмакивая в жир желтый кукурузный хлеб. Думаю, людям это действительно было нужно. Даже когда я уже вырос и стал подростком, подобные устройства для освещения все еще использовали.
Светильник — это был небольшой металлический сосуд в форме лодки или нэвога — с одним или двумя носиками, на трех или четырех ножках, а сбоку у него располагалась маленькая ручка или ушко. Такие светильники были восемь-десять дюймов в длину, внутри находился жир или тюленье масло. Брали тростинку или фитиль, погружали в жир, продевали наружу через носик светильника, а потом поджигали. Когда фитиль догорал, его вынимали. В качестве фитиля использовали белую сердцевину тростникового стебля. Часто фитиль делали из мягкого хлопкового или льняного шнура. Нередко вместо светильника для освещения брали большую морскую раковину. Я не помню, когда появился парафин. Слыхал только, что кусочками торфа или лучин