ой пользовались еще задолго до этого.
Лично я провел часть моей юности, питаясь дважды в день. Каждое утро приходилось делать большую работу — на пляже, в холмах или в поле. Когда коровы приходили на дойку, для меня уже была готова утренняя еда. Вечерняя еда мне доставалась, когда солнце садилось далеко на западе. Тогда эту пищу у нас не называли «завтрак» или «ужин», а только так.
Еда в то время состояла из картошки и рыбы, а если случалось, к ним добавляли немного молока. Когда картошка была на исходе, оставалась желтая кукурузная крупа, по большей части из мякины; и, конечно, нынешние люди не стали бы возиться с тем хлебом, который из нее делали, разве что у них очень хорошие зубы. Вот мне и жаль, что сегодня у меня нет ни такой еды, ни зубов, чтобы ее жевать, ни здоровья.
В те времена, когда я был молод, два стоуна муки обычно шли на Рождество. Я был уже взрослым мужчиной еще до того, как появился чай, и тогда фунт чаю, что причитался на Рождество, откладывали и берегли в надежном месте до этого праздника.
Но сейчас у нас уже совсем другая песня насчет всего, что касается еды: хлеб из белой муки, чай, сахар. Некоторые принимают пищу четыре раза в день. В те дни каждый раз я ел столько же пищи, сколько сейчас едят за четыре. Тогда и на той еде люди могли прожить еще два дня, если было нужно. А теперь человек не пройдет расстояния длиннее вил, как хлопнется на собственный зад, потому что ест обычно не нормальную еду, а все ерунду какую-то.
Приложение 2
Образование. — Женитьба. — Изнурительный труд. — Тюлени. — Что ждало детей в нашей семье.
Я ходил на занятия в школу всякий раз, когда она у нас была открыта, пока мне не исполнилось восемнадцати лет. В это время по дому у меня не было особых дел, потому что мой брат жил в том же доме, а он был женат. Жена его скончалась, и после нее остались двое сыновей. Моя мать занялась ими, пока они не научились передвигаться самостоятельно, и брат уехал в Америку.
Тогда мне пришлось расстаться со школой, поскольку в доме не осталось никого другого, кроме отца. Таким образом, я уже три года не посещал школу к тому времени, как женился. Мне был двадцать один год. До той поры в жизни я знал немного забот, но с этого дня они меня обступили. Тогда изменилось все, что меня окружало. Женитьба — это большое событие в жизни человека. Меняется его нрав и понимание многих вещей, и, в конце концов, женитьба придает ему резкость жизни. Можно сказать, до той поры я думал, что жизнь моя уготована мне раем.
Я с усердием погрузился в дела. Бежал на пляж, чтоб запасти удобрения и посадить больше картошки для свиней. У нас тогда была пара коров. На рассвете я снимал с себя всю одежду, кроме подштанников, брал вилы, чтобы собрать водоросли, и погружался по шею в морскую воду. Втаскивал их на вершину утеса, сгребал их и разбрасывал. Без чая и сахара, поев молока, хлеба и рыбы, я столь же рано выходил на пляж, как и на холм, в другой раз — на море, иной раз — бить тюленей, а иногда на лов в большой лодке с неводом. Всякой работе свое время.
Тюлени были довольно опасны. В определенное время года все охотились на них. Тогда наступил день большого прилива в пещере Окуневой заводи, где места проплыть в расселину хватало только для одного, чтобы добыть больших тюленей и вытащить их наружу через ту же самую узкую щель. Это был опасный для меня день, и тогда мог настать конец моей жизни, ибо, как я уже рассказывал, мой дядя тогда тонул, а веревка на нем оборвалась.
С тех пор как женился, я изо всех сил старался содержать дом и участвовать во всем, что происходило. Отец всегда оказывал мне большую помощь — и в доме, и за его пределами.
У нас родилось десять детей[151], но им не была суждена счастливая доля, сохрани нас, Господи! Моему первому сыну исполнилось семь или восемь лет, когда он сорвался со скалы и убился. С того дня стоило только ребенку явиться на свет, как он покидал нас. Двое умерли от кори, и после не бывало недуга, который, приходя, не уносил бы одного из моих детей. Донал утонул, пытаясь спасти благородную девушку на Белом пляже. У меня родился еще один славный мальчик. Прошло совсем немного времени, и он оставил меня. Все эти переживания повергли мою бедную жену в глубокую печаль, и вот ее тоже у меня отняли. До тех самых пор я всегда пытался справляться и не ослепнуть совсем, да не оставит нас Господь во тьме! После нее мне осталось малое дитя, но к счастью, уже подросла старшая дочь, которая смогла позаботиться о девочке. Как только младшая стала взрослой, ее тоже призвали, как и всех остальных. Девушка, которая ее вырастила, вышла замуж в Дун-Море. Она также скончалась, и после нее осталось шестеро детей. Один сын стал жить дома со мной, а другой уехал в Америку. Вот и все, что случилось с моими детьми. Да пребудет благословенье Божие с теми из них, кто в могиле, и с бедной женщиной, чья стойкость была вследствие этого сломлена.
Имя — Родство — Даты жизни — Причина смерти
Шон I — Сын — 1879–1887 — Упал со скалы
Михял I — Сын — 1894–1898 — Коклюш
Майре I — Дочь — 1890–1898 — Коклюш
Михял II — Сын — 1900–1900 — При родах / в младенчестве
Майре — Жена — 1859–1904 — После родов
Майре II — Дочь — 1901–1905 — Корь
Доналл — Сын — 1892–1909 — Утонул
Патрик — Сын — 1880–1913 — Туберкулез
Морис — Сын — 1896–1915 — Неизвестна
Кать — Дочь — 1887–1922 — Туберкулез
Томас — 1854–1937 — Вероятно, инсульт
Айлинь — Дочь — 1883-? — Неизвестна
Томас — Сын — 1885–1954 — Естественная
Шон II — Сын — 1898–1975 — Сбит на дороге неустановленным транспортом
Приложение 3
История Шона О’Дунхле. — Женщина, положившая конец бейлифам и сборщикам. — Обличительная песня, которую поэт написал грабителям, укравшим его овцу.
Раз уж я упомянул поэта, то хотел бы рассказать здесь историю и о нем. Прошло примерно тридцать три года, как скончался Шон О’Дунхле. Он умер на этом Острове, после того как некоторое время болел. Ему не нравилось, что он так долго жил на этом свете. Как сказал он сам:
Нет хуже беды, чем долгая жизнь,
На зов твой никто не прибудет.
Поэт отличался сильным характером, когда был молод. Я часто слышал, как мама говорила о нем; оба они выросли в одно время. В нем было много бодрости и задора. По дороге на массу каждое воскресенье поэт перепрыгивал любую изгородь, и всегда был известен среди мужчин, которые водили с ним дружбу, своей прытью и горячностью. Я и сам знал такую натуру лучше всякого другого, хотя в мое время О’Дунхле был уже стар. По-моему, его первое гнездо осталось на хуторе Земляного вала в Дун-Хыне, то есть там стояла его колыбель. Получив в приданое ферму, он приехал на этот Остров к женщине из семьи Манинь, удивительная была женщина. Именно она положила конец бейлифам и сборщикам, которые являлись в эти места среди бела дня, разоряя бедняков, у которых и так ничего не было, кроме голода.
Пристав поднялся на крышу дома, стал ее рушить[152] и уронил сверху доску — прямо на хозяйку и хилых от голода детей. Та схватила новые ножницы, раскрыла их — одно лезвие вверх, другое вниз, — женщина она была сильная и в бешенстве. Бейлиф ничего не успел почувствовать, пока не ощутил лезвие ножниц прямо у себя в верхней части задницы. И на сей раз через дырку в крыше дома вниз полетели не доски, а брызги его собственной крови. И это был последний бейлиф, которого мы видели.
О’Дунхле не испытывал ни капли признательности к тем, кто похитил его овцу, а доход их был значительней, чем у него; вот ему только и оставалось, что написать на них язвительную песню. Поэт провел часть своей жизни в нужде и лишениях, как и многие другие. Он так и не получил ни пенни в награду за свое ремесло, но всегда был шутником, благослови, Боже, их всех.
Приложение 4
Вопросы веры: месса, исповедь и священники. Воспоминания о приезде епископа. Крестные стояния.
Что касается вопросов веры, я помню, что с ними всегда были связаны огромные тяготы. Чтобы попасть на мессу, нужно было пройти по Пути через пролив три долгих мили до Дун-Хына. Зимой пролив был редко когда пригоден для плавания, и тогда следовало оставаться дома. Зачастую мы проводили по три месяца безо всякого богослужения. Каждое воскресенье, когда не было возможности выйти в море, мы сами читали розарий в то время, как на Большой земле служили мессу.
В отношении исповеди редко кому на моей памяти удавалось поехать в Дун-Хын, но раз в год священники приезжали к нам. Приходской священник нанимал в Дун-Хыне большую лодку, чтобы доставить их всех на Остров. В уплату ему отдавали те деньги, что собирали во время стояний на Крестном пути. Вот как было дело до тех пор, пока эти большие лодки не исчезли и ни одной не осталось ни на этом Острове, ни в окрестностях. С того времени священников на Остров перевозили нэвоги.
Сейчас священникам и вполовину не выказывают того уважения, что проявляли в годы моей молодости. Хорошо помню, что, когда я был маленьким мальчиком, считалось неправильным приветствовать священника иначе, чем встав на одно колено и заранее сняв шапку с головы. По теперешней жизни, если перед священником соберутся люди, то те, что впереди, может, и стянут шапки, а вот задние, возможно, даже и не станут хлопотать. Если в лодке был священник, то женщине нельзя было туда подниматься, какая бы нужда или забота ее ни привели; и ни одна из них не подходила к причалу. Хотя со временем ничто больше их не удерживало, да и в лодках сейчас полно женщин.
Одно из моих самых давних воспоминаний — это как я видел епископа на Бласкете. Мне кажется, я выделил его потому, что он носил особенный плащ — хотя лет мне в то время было немного. Я всегда готов без промедления показать любому, кто захочет узнать, где на Большом Бласкете находится Стул епископа. Покинув причал, епископ прогуливался, пока ему не попалась зеленая травянистая лужайка. Посереди этого участка лежал валун. Епископ остановился, огляделся вокруг и сел на камень, завернувшись в плащ.