— Да, но я не могу.
— Но мы должны.
— Да, конечно.
— Нет смысла думать о наших чувствах, лучше подумаем о том, что нам делать.
И снова меня охватили отчаяние и страх, которые я заглушал объятиями и поцелуями.
Наконец мы оба обессилели…
— Наттана, уже совсем стемнело.
— Я видела, что окна стали странно голубыми.
— Как необычно, что мы здесь, Наттана.
— На мельнице?
— В Островитянии… Впрочем, я не знаю, где я.
— О, мой Джонланг! — Она обняла меня.
— Наттана, дорогая, но как же наш огонь? Угли уже дотлевают.
— Мы можем развести его снова.
Я не раздумывая встал. Все кругом закружилось, но это чувство быстро прошло. Я снова был Джоном Лангом, со своими сомнениями и проблемами.
Ощупью набрав еще опилок и горбыля, я осторожно положил их на тлеющую золу. Фигура сидевшей на скамье Наттаны была едва различима. Нет, мы не просто целовались, теперь я это понимал. Мы были ближе, чем просто целующаяся парочка. Я не помышлял о близости, однако мои руки ласкали ее бедра, а мои пальцы, даже не дотрагиваясь до ее грудей, чувствовали их округлую упругость.
Я подул на угли… Стружка занялась.
— Сколько времени до ужина, Наттана?
— Я сама все соображаю.
Мы рассмеялись.
— Полагаюсь на ваше чувство времени, Наттана.
— Оно в порядке, Джон. Еще рано.
— Интересно, приехал ли Дорн.
— Да, он уже, должно быть, дома.
Образ Дорна на мгновение живо встал передо мной. Он был так близко, что почти мог окликнуть нас.
Пламя в очаге разгоралось.
Я встал и взглянул на Наттану. Блики огня скользили по ее лицу, так что я не мог понять его выражения. Вдруг она показалась совершенно незнакомой, потом, так же неожиданно, такой желанной, что мне захотелось схватить ее, прижаться к ней, добраться до ее тела. Но словно незримая, непонятно откуда появившаяся преграда встала между нами.
— Итак, вы едете завтра, Наттана?
— Да, — ответила она, понурясь.
— О, моя дорогая!
Я сел рядом, обнял и поцеловал ее. Движения мои были ласковы и осторожны, именно потому, что слишком велико было мое желание, она же хоть и не противилась, но не стала подставлять губы для поцелуя, и мне пришлось самому искать их.
— Нам пора, — неожиданно сказала она. — Лучше прийти чуть пораньше, до ужина.
Наш день подходил к концу, и на сердце камнем легла мертвящая тоска. Мы загасили тлеющие головни, и на мельнице стало темно и холодно. На мгновение мы остановились. Я крепко-крепко обнял Наттану и поцеловал ее. Упоительно было ощущать ее прижимавшееся ко мне тело, в этом таилась сладостная новизна. Надев плащи, мы вышли в ночь.
Дорога смутно белела в темноте. Когда мы проходили мимо запруды, было слышно звонкое потрескивание льда. Наттана, как мне показалось, с некоторой неохотой протянула мне руку, но я крепко взял и не выпускал ее.
Мы шли среди сосен, недалеко от дома, легкий ветер шумел в невидимых ветвях, небо было беззвездным.
Наттана отняла руку и остановилась:
— Кажется, пошел снег.
— Я не хочу, чтобы вы завтра уезжали! — воскликнул я, но она ничего не ответила… даже не сказала, что ей тоже жаль.
— Щеки горят, — произнесла она. — Это-то нас и выдаст.
— Что вы делаете?
Темная, закутанная в плащ фигура вдруг исчезла. Голос Наттаны раздался откуда-то снизу:
— Хочу остудить лицо в снегу. Вы так жарко меня целовали!
В голосе девушки послышался упрек. Я нагнулся, погладил ее руки, обнял за плечи, но она вырвалась и поднялась с колен со сдавленным смешком.
Я быстро пошел за ней.
— Наттана, прежде чем войти, позвольте…
— Что?
— Позвольте поцеловать вас!
— Прошу вас, не надо!
Дневное состояние гармонии, когда мы понимали друг друга с полуслова, прошло. Казалось, оно будет длиться вечно, а растаяло как дым.
Наттана крикнула сидевшим в гостиной, что пойдет переодеться, и, никем не замеченная, взбежала по лестнице, пряча свои предательски горящие щеки. Я вошел и первое, что увидел, была крупная, оживленная фигура Дорна, но я не мог справиться с еще обуревавшими меня чувствами и до конца осознать реальность его появления. Все Файны были в сборе.
По нашему обычаю, мы обменялись рукопожатием. Дорн выглядел похудевшим, но счастливым.
— Ну как съездил? — спросил я.
Дорн рассказал о своей поездке. Наша с Наттаной догадка подтвердилась — Дорн приехал к вечеру… Задумался ли он над тем, почему я не встречаю его?
Файны заговорили все вместе, стало шумно.
— Дорна велела передать, что хочет как-нибудь серьезно поговорить с тобой, — быстро, вполголоса сказал Дорн.
Но мне этого не хотелось. Я все еще боялся ее и знал, что по-прежнему ее люблю.
За ужином Наттана была в своем лучшем платье — том, которое надевала в день королевской аудиенции. Любопытно, виделась ли она мне сейчас такой же, как и прочим сидящим за столом. Казалось, я вижу на ее лице следы своих поцелуев, а на своем по-прежнему ощущаю поцелуи Наттаны. Трудно было поверить, что такая живая и теплая память о наших объятиях и ласках незаметна постороннему взгляду, и, хоть мы и были сейчас разобщены и никто ни о чем не догадывался, я переживал глубокое чувство горделивого удовлетворения.
Проницательный взгляд Дорна часто останавливался на Наттане, она же в свою очередь то и дело быстро взглядывала на меня, так что вряд ли кто-либо мог это заметить.
Им предстояло провести вместе два дня. Оба были так красивы! Втайне я негодовал, когда Дорн сделал Наттане комплимент, сказав, что она очень хороша сегодня и что, он полагает, ее визит пошел ей на пользу.
— Я была здесь очень счастлива, — сказала девушка. Сердце мое предательски екнуло, но, разумеется, слова эти вполне можно было отнести и на счет хозяев дома.
После ужина мы перешли в гостиную. Я хотел остаться наедине с Наттаной, придумывая планы, как бы это осуществить, но сама Наттана и положила конец моим мечтам, заявив, что хочет выспаться перед поездкой, и ушла к себе.
Таким образом, в комнате остались только мы с Дорном. Передо мной сидел мой лучший, мой самый дорогой друг, которому через два дня предстояло жениться. И досадно было мне, что я не могу забыть о Наттане и уделить ему все мое внимание.
Дорн рассказал о своих планах. Они с Неккой решили отправиться вниз по долине — к Острову, поездка должна была занять предположительно пять дней. В поместье накопилось много работы, и Дорн рассчитывал пробыть там около месяца, если только он не понадобится деду в Городе. Если мне захочется навестить его, я могу приезжать без колебаний. А весной мы вдвоем, может быть в компании Некки, отправимся в путешествие. Ничто не должно вмешиваться в наши планы. И все же слова друга едва доходили до меня.
Потом он спросил, что намереваюсь делать я, и я ответил, что рассчитываю пробыть у Файнов до отъезда из Островитянии, буду работать для них, писать, время от времени выбираясь к кому-нибудь погостить — конечно же, на остров к Дорнам и, может быть, к Хисам.
Дорн внимательно посмотрел на меня, так что я невольно отвел взгляд. Может, мне следовало обратиться к своему беспристрастному и прекрасно, едва ли не как я сам, понимающему меня другу за советом — как мне дальше вести себя с Наттаной… Но, по всей видимости, все уже было кончено. Быть может, позволив мне — в минуту слабости — чересчур приблизиться к себе, она уже раскаивалась в этом.
Но имя Наттаны так и не прозвучало. После паузы Дорн сказал:
— Несколько раз я думал пригласить тебя поехать со мной, чтобы ты был там, когда мы с Неккой будем объявлять о своем решении. У тебя дома так бы и случилось. Ты был бы моим шафером. И мне этого хотелось, но, я думаю, у Некки другое мнение, а мне не хотелось бы пользоваться случаем. Понимаешь?
— О да, конечно!
Мы снова помолчали, потом я сказал, что очень рад его женитьбе.
— Я тоже, — ответил Дорн, — и я спокоен.
Он быстро взглянул на меня, и, хотя его мысль осталась невысказанной, я понял, что мой друг вовсе не хочет что-либо утаивать, сознательно держа меня в неведении.
— Жизнь моя отныне будет такой, какую я всегда хотел, — медленно произнес он.
Наша дружба оставалась прочной, как и прежде, и каждый из нас мог всегда положиться на другого.
В комнате моей было холодно так, что пар шел изо рта. Я положил в очаг дрова на утро и быстро разделся, впрочем скоро согревшись под простынями.
Мне снился какой-то бесконечный сон: темные переходы, нескончаемые разговоры, один и тот же назойливо повторяемый вопрос, я то просыпался, чтобы убедиться, что кругом по-прежнему ночная тьма, то снова засыпал, и мне опять снилось, что я — перед какой-то вот-вот готовой решиться проблемой, решение которой тем не менее постоянно откладывалось, снилась то удалявшаяся, то приближавшаяся Наттана — то в виде темной фигуры в плаще, то отчетливо близкая, живая, ощутимая, и сладкая боль… стук в дверь… темный квадрат, лишь чуть более светлый, чем тьма ночи, квадрат, бывший окном моей комнаты в комнате Файнов, уже реальном, уже не из сна…
Стук в дверь тоже обрел реальность, стал фактом, на который надо было как-то отреагировать. С трудом стряхнув остатки сна, я привстал. За окном было так темно, что, должно быть, еще стояла глубокая ночь.
— Кто там? — спросил я, вспоминая, в каком направлении дверь, и глазами стараясь отыскать ее в темноте. Полоса яркого желтого света протянулась вдоль края открывающейся двери. Вот высветилось лицо, темные тени падали на него сверху.
— Наттана! — прошептал я.
— Да, это я, Наттана, — прозвучал в ответ ровный, спокойный голос.
Девушка прошла в комнату, на ее державшую свечу руку ложились розовые блики. Свет частями выхватывал из темноты ее фигуру; она была уже совсем одета. Должно быть, скоро рассвет — пора вставать.
— Мара уже поднялась, Дорн тоже встает. Я давно оделась. Сказала Маре, что разбужу вас… Может, развести огонь? Утро холодное.