Воздушной среды драгоценной, любимой,
Прозрачной, трепещущей, неуловимой.
«Ну а теперь отведай ты…»
Ну а теперь отведай ты
Кусочек здешней темноты
И света здешнего кружочек.
Сегодня твой черёд, дружочек,
Изведать, какова на вкус
И сладость драгоценных уз,
И горечь, если узы рвутся,
И более не отзовутся
Те, без кого не знаешь как
Свой сделать следующий шаг.
III. Несколько стихотворений 1965—1969 гг.
«Я знаю тихий небосклон…»
Я знаю тихий небосклон.
Войны не знаю. Так откуда
Вдруг чудится — еще секунда,
И твой отходит эшелон?!
И я на мирном полустанке,
Замолкнув, как перед концом,
Ловлю тесьму твоей ушанки,
Оборотясь к тебе лицом.
«От маеты, забот и хвори…»
От маеты, забот и хвори,
Раздвинув дни, я улизну,
Как между планками в заборе,
И, окунувшись в тишину,
У осени по самой кромке,
Где листьев ржавые обломки
Покрыты коркой ледяной,
Пройду и стану тишиной.
«Январский сумрак затяжной…»
Январский сумрак затяжной,
Сугробы хрустки, как суставы,
И тянутся по Окружной
Запорошенные составы.
Снега, как дни мои, несметны.
Я в этом мире — на века.
Но снег стряхну с воротника
И в дом войду. И снова — смертна.
«Не ждать ни переправы, ни улова…»
Не ждать ни переправы, ни улова,
Ни окрика, ни шороха, ни зова.
У леса, у глухого перелеска,
Средь синевы, и тишины, и плеска,
На берегу, колени к подбородку,
Сидеть, следя недвижимую лодку
И слушая полуденные речи
Реки, не прерывая, не переча.
«А у меня всего одна…»
А у меня всего одна
Картина в рамке побеленной:
Июньский день и сад зеленый
В квадрате моего окна.
…И дуба тень. И дома тыл.
Забор. А ниже, где художник
Поставить подпись позабыл, —
Омытый ливнем подорожник.
«А у нас ни двора ни кола…»
А у нас ни двора ни кола,
Тихо тают в ночи купола.
Тихо таем с тобою в ночи —
Пришлый люд. Ни к кому и ничьи.
Светом в окнах не ждет городок.
Не зовет у причала гудок.
До зари никаких переправ.
Можно где-то меж неба и трав
Привалиться к березе плечом
И не думать совсем ни о чем.
Пересуды, и сборы, и путь —
Все потом. Все потом. Как-нибудь!
Ночь тепла, точно ворох пера.
Все потом. Как пойдут катера.
«И говорим о том о сём…»
И говорим о том о сём,
Покуда в сумерках пасём
Сухой листвы стада овечьи.
И бесконечны наши речи
О будущем, о вечных снах,
Об ускользающих годах,
Неизживаемых обидах…
О том, о чём и вдох и выдох.
«Ах, все о том же — как пою и плачу…»
Ах, все о том же — как пою и плачу,
Как улыбаюсь, как улыбку прячу,
И про тоску свою и про смятенье,
А если о чужом полночном бденье
И о чужой улыбке и судьбе —
То все равно и это о себе.
«А воды талые кругом…»
А воды талые кругом
Светлы, как слезы умиленья.
И впору, бросив зимний дом,
Пуститься в путь без промедленья,
И заплутаться где-нибудь
В лесах за станцией «Лосинка»
И незаметно соскользнуть
С земли, как со щеки слезинка.
«И снова я заговорила…»
И снова я заговорила
Тогда, когда молчать бы надо.
Какая-то глухая сила
Велит мне третьи сутки кряду
Искать слова и все, что ныло,
Бумаге поверять без толку.
Когда всего-то надо было
Лишь выплакаться втихомолку.
«Жить на свете, — что может быть проще? …»
Жить на свете, — что может быть проще? —
И в июньской полуденной роще
Меж стволами бродить и бродить
И, беседы утративши нить,
Все брести, не заметив молчанья,
В сонной роще, где вечно качанье
И поскрипыванье ствола
И на землю стекает смола.
«И всякий день — всё та же спешка…»
И всякий день — всё та же спешка,
И всякий день — орёл иль решка,
И то везёт, то не везёт
В том мире, где подтаял лёд
И где снега под вечер сизы,
Где каплет под лучом с карниза
И стало небо голубым,
И клонит южным ветром дым.
«Такая тишь и благодать среди берез…»
Такая тишь и благодать среди берез,
Что верить в бренность и судьбу нельзя всерьез.
Зелено-желто-голубые дни пестры,
И на опушках вечерами жгут костры.
И ни сомнений, ни трагедий, ни разлук —
А только влажный от росы вечерний луг,
И только ночи, что теплы и коротки,
И станционные далекие гудки.
«Для грусти нету оснований…»
Для грусти нету оснований,
Кочуем в длинном караване
Всех поколений и веков,
Над нами стая облаков,
А перед нами дали, дали.
И если полюбить детали,
Окажется, что мы богаты
Восходом, красками заката,
И звуками, и тишиной,
И свистом ветра за стеной,
И тем, как оживают листья
Весной. И если в бескорыстье
Земных поступков наших суть,
Не так уж тяжек этот путь.
«Позови меня негромко…»
Позови меня негромко.
Голубого неба кромка
Показалась в серый день.
Позови туда, где ломкий
Лед хрустит и снег бахромкой
Лег на ветви, куст и пень.
Позови смотреть на дали.
Все давным-давно сказали
Мы друг другу. Ты да я.
Мы пойдем с тобой в иные,
молчаливые края,
Где значенье в каждом хрусте,
И спастись нельзя от грусти
В хороводе слов и дел,
И никем не обозначен
нашего пути предел.
IV. Памяти Азварика Мессерера21-го января 2017 года во Флориде умер Азарик Мессерер — моя первая любовь. — Л.М.
«Сегодня морозно, и ветер кусается…»
А.М.
Сегодня морозно, и ветер кусается.
Как странно, что это тебя не касается.
Отсутствуешь ты со вчерашнего дня,
И нет для тебя ни родных, ни меня,
Стишка моего, что всегда тебе нравился,
Сонаты, с которой однажды не справился,
Которую ты б доучил, доиграл,
Когда бы не мучился, не умирал.
«А был ли мальчик? Девочка была ли?..»
А был ли мальчик? Девочка была ли?
Их небеса целинные пылали?
Им под ноги ложился ли ковыль?
И что же это было — небыль? быль?
И, если быль, то что же с нею стало
Потом, когда грядущее настало?
В 1958-м
Вот если пройду по бордюру, с него не сойдя,
То будет, всё так, как мечтаю, но чуть погодя.
И он позвонит даже, может быть, через часок,
Лишь надо стараться, чтоб пятки касался носок.
Как трудно держать равновесие и не сойти
С бордюра ни вправо, ни влево, не сбиться с пути,
С пути, на котором я счастье хочу обрести,
Не ведая, что до него мне расти и расти.
Из повести «Север, Юг, Восток и Запад»
…Итак, на три с половиной месяца у меня появился новый адрес: «Сев. Казахстан, Кокчетавская обл., Красноармейский р-н, п/о Большой Изюм, Таинча, разъезд №11, элеватор». И все это означало — бесконечная степь, ковыль, полынь, постоянно меняющиеся небесные краски, которые можно было наблюдать во всех подробностях. Что я и делала, так как мало спала, но подолгу бродила ночами. К тому же не одна, а со своим однокурсником, с которым впервые разговорилась в поезде, а подружилась на 11-м разъезде. «Сделай доброе дело, погуляй со мной», — сказала я ему в один из первых вечеров. На работу нас еще не гоняли. В палатке было тоскливо, читать не хотелось, и я чувствовала себя одинокой и неприкаянной. Мы бродили в степи. Ковыль клонился от ветра, пахло полынью, которую я срывала и нюхала, потерев между ладоней. Говорили без умолку. Оказалось, что в Москве у нас много общих знакомых, что в его доме живу