Но Алла – полный набор нормальной жизни. Двадцать шесть, высшее, муж, ребенок, квартира, престижная, насколько Гранкин мог судить, должность, внешность в стиле «жена миллионера» – с одеждой без единой помятости и кожей как фарфоровая тарелка, по всей поверхности одного цвета. Определение выражения «все под контролем». Образец успешного успеха, с которого можно штампы отливать. Еще и в жизни ничего клинического не произошло – все живы, работа работается, семья семьится. После родов что-то давали ей из таблеток, а что давали – не помнит. Да и пить их перестала, потому что от них хотелось спать, а у нее всё в пеленках и не до того. Было бы что конкретно не так – дебютнула бы в восемнадцать. А Сергей Викторович вообще обожает лампочкой диагнозы ставить, так должна же когда-то перегореть.
По крайней мере так Гранкину хотелось себя успокаивать. Он назначил антидепрессанты – и через две недельки снова на консультацию. И все было хорошо.
От декрета Алла отказалась, благополучно перейдя на удаленку, а когда условный декрет закончился, так с нее и не слезла. Телеканал решил, что нечего тратить воду из офисного кулера на сценаристку, которая может сочинять и в кровати.
И как бы Алла ни хотела думать, что мечта о большом глянце не разложилась до трухи под красной корочкой журналистского диплома, все было так:
Кораблев
Я хочу, чтобы ты запомнила себя сейчас в зеркале. Другую себя. И дальше несла это ощущение по жизни. Потому что ты красивая, ты яркая, сексуальная, женственная, и ты можешь быть такой! И тебе не нужны эти серые кофточки, за которыми ты прячешься. За кулисами ждет твой муж, давай его пригласим. Я уверен, он тебя не узнает!
Мейковер-шоу, тщательно слизанное с американского, шло пятый год. Некогда импозантный стилист Юлий Кораблев седел и подкалывал ботокс в носогубку, а больше ничего не менялось. Неделю за неделей он превращал серую мышь или вульгарную городскую сумасшедшую в так называемую современную городскую девушку, а Алла неделю за неделей писала одинаковые сценарии про «красивую, яркую и сексуальную» с серыми кофточками.
У нее был ограниченный набор слов, которые переставлялись в произвольном порядке: то «такого кардинального преображения у нас еще не было», то «наше шоу еще не видело такого радикального преображения». Еще были блоки спонсоров, за костыль привязанные к теме: «Я уверен, что после программы наша героиня захочет обновить гардероб, а совершать покупки выгодно ей поможет дебетовая карта с кешбэком». И – самое главное – шпаргалка для Кораблева, чья карьера началась в темных, нетолерантных нулевых:
«Жирная» – плохо, «роскошные формы» – хорошо.
«Старая» – плохо, «в расцвете» – хорошо.
«Задрипанный» – плохо, «уставший» – хорошо.
ВАЖНО! Не говорить, что от героини плохо пахнет!
В каждом шоу происходило примерно одно и то же, а сценарии нужны были разные – потому что Кораблев сам не придумал бы вопросы интервью и потому что одинаковые комплименты зритель заметил бы раз на четвертый. Обзванивала героинь тоже Алла, выбирая телевизионные истории из присланных анкет. Иногда – редко – ее даже хвалили, если удавалось выловить многодетную мать, от которой ушел муж, и волшебством превратить ее в принцессу, готовую искать нового белого коня.
В первую неделю на таблетках Алле стало легче писать. Раньше слова приходилось толкать и вытаскивать из ям, как треугольные колеса, и даже самая простая коллекция выученных клише не хотела марать белый лист вордовского документа. Раньше не было смысла – Алла знала, что, когда телевизионный миф закончится, несчастная женщина вернется к своей несчастной жизни в катышках и трениках. К тому же Алла считала себя феминисткой, а мейковеры – патриархальным пережитком, который почему-то все еще приносил деньги. Попытка написать хоть что-то заканчивалась тем, что она задумывалась о смысле женской внешности в мизогинном обществе, вспоминала собственный ящик косметики и коллекцию кружевных бюстгальтеров, долго сидела перед пустым файлом, а возвращалась к делу только ночью, когда становилось совсем невмоготу.
Стало легче. Теперь работать не то чтобы сильно хотелось, но вполне моглось. К тому же вышел эпизод, который Алла писала в особенно невменяемом отчаянии, – и, как это всегда происходит, он казался ей чуть ли не лучшим за всю историю шоу.
Она пересматривала «Сплетницу» – впервые за много лет по-настоящему отдыхала в субботу, а не бездельничала с оглядкой на тревогу. В духовке запекалась восхитительная форель, тихонько пахла ванилином ароматическая свеча, Миша играл с Богданом в соседней комнате – тоже тихонько. Наконец было относительно убрано, и жизнь короткими урывками стала похожа на картинку из мотивационных нарезок – в таких жили пластиковые люди, которые умели работать, отдыхать, не обрастать мусором, любить себя и выбирать дизайнерские журнальные столики под цвет штор.
Кораблев позвонил.
Алла ненавидела, как он звонил – без предупреждения и сразу по видеосвязи. И попробуй ему еще без камеры ответить, начнется: «Ну я не могу с черным квадратом разговаривать».
– Але, Аллуш. Ну я тя просто заранее предупреждаю: у нас песец. Тебе в понедельник звякнут, но ты готовься.
– И тебе привет.
– Короче… Героиня твоя, как ее… Три минуты от начала, душещипалка, мы показываем ее мелкого с ДЦП, и все. Рейтингам жопа. Все тупо вырубают, на ютубе та же срань. Тебе вряд ли че-т серьезное будет, но скажут так больше не делать. Поняла? Никто на телике не любит инвалидов, пусть там трижды душещипалка. Перегнула. Поняла?
Алла смотрела на свое размытое лицо в маленьком прямоугольнике сбоку. Картинка была отражена – показывалась не как в зеркале, а как в жизни: повернешь голову вправо, а телефонная Алла повернется влево. Казалось, там совсем не она – какая-то другая женщина, похожая на нее, но некрасивая. Ничего не хотелось.
– Поняла. Спасибо, Юль.
Никакой он был, конечно, не Юлий и не Кораблев. Олег Кузнецов вроде.
– Да я всегда пожалуйста. Никаких спиногрызов больше, больных тем более. Ты не грузись, у всех бывает, вот на ошибках научимся. Все, чмок в пупок, я побежал.
Весь он такой был – мягкий и холодный. Однажды подарил дорогущие духи «Том Форд», чтобы Алла «своим сахаром ему нос не сверлила».
Форель сгорела. Ужинали молча, счищая уголь вилками. Богдан пошутил, что, если уголь активировать эсэмэской на номер, он станет полезным. Хиленькая бородатая шутка.
Алла всматривалась в его лицо. Как можно было семь лет не замечать, что у нее есть муж? Что он такой – рыхловатый, со слишком уж лохматыми бровями, с асимметричной челюстью, со странной родинкой прямо на носу? Пока Алла спала, ее молодого Антонио Бандераса заменили дублером – издалека похож, а вблизи совсем не то. Даже голос другой, темнее и шершавее, хотя Богдан никогда не курил. Неизвестно, когда произошла замена, – Алла не могла сосчитать, сколько времени уже жила с этим двойником, ныла ему о личном, готовила ему ужины, занималась с ним сексом, пока Миша спал.
– Ты помнишь, как мы познакомились? – спросила она.
– Конефно, – ответил Богдан, не переставая жевать. Раньше он никогда не говорил с набитым ртом, тем более никогда не чавкал. – Аномальный снегопад, ты на Тверской на каблуках, а я тебя подвез. Ты думала, я забыл?
– Надеялась, что нет. А число какое было?
– Двадцать третье ноября.
– А во что я была одета?
– Шуба мохнатая из козы какой-то, юбка короткая.
– А макияж?
Богдан рассмеялся:
– Ну я ж не разбираюсь. Губы красные вроде.
Это было не на Тверской, а на Страстном бульваре. Проблемой был не снег, а лед – это по нему Алла шла на шпильках, хватаясь за фонарные столбы. Губы были бордовые. Не юбка, а платье. И дело было за полночь, поэтому не двадцать третье – двадцать четвертое.
Еще телефон у нее был разряжен до смерти. Слетело покрытие с одного ногтя. Нестойкая тушь отпечаталась на нижнем веке, и Алла поправляла ее в зеркальце заднего вида. Звучал Фрэнк Синатра, а не безвкусное попсовое радио. А еще с собой был перцовый баллончик, и Алла, севшая в машину к незнакомому мужику, грозилась, что оба они задохнутся в салоне, если вдруг что. Но номер все равно дала.
И как можно было не вспомнить эти очаровательные детали, которые в голове Аллы и делали весь романтический миф их встречи? Как можно было свести такое кино к бухгалтерскому пересчету фактов?
Это был не ее Богдан. Кто-то чужой.
В понедельник Алла проснулась на два часа раньше будильника. Она умылась с очищающей пенкой, почистила зубы и язык, нанесла тонер, сыворотку с азелаиновой кислотой, два крема по очереди – увлажняющий дневной и тоже увлажняющий дневной, но с защитой от солнца. Под глаза – крем для глаз. На губы – бальзам для губ. Кожа заблестела, как у змеи, поэтому сверху легли тональник и пудра. А раз уж начала – надо делать контуринг, иначе камера ноутбука превратит лицо в белый шар. А раз уж начала – и брови хорошо бы уложить, и ресницы подкрасить. Готовясь к карательному созвону, она чувствовала себя несчастной девственницей, которую омывают перед жертвоприношением.
Она говорила с зеркалом, составляя сценарий будущей экзекуции.
Начальница
Я очень ценю твой вклад и то, что ты делаешь для проекта. Я уже говорила, что во время твоей работы шоу вообще набрало популярность, у нас были десятки прекрасных выпусков и прекрасных героинь. Я ни в коем случае не хочу, чтобы ты сейчас как-то неверно меня поняла или решила, что я против того, чтобы показывать инвалидов по телевизору, но у нас, скажем так, не совсем тот формат. Нас смотрят, чтобы расслабиться и развлечься, и наша аудитория не готова к таким острым темам. Я тебе скажу как психолог по первому образованию: человек, включающий мейковер, не ожидает того, что на него польются очень серьезные и тяжелые вещи.
Алла
Но ведь у нас и раньше были серьезные темы! Мы ведь хотим, чтобы каждая женщина в трудной жизненной ситуации могла увидеть в героинях себя и понять, что жизнь продолжается. Так получается: после тяжелого развода жизнь есть, а после ребенка с особенностями – нет?