Второй немного подумал, постучал ногтями о записную книжку, протер очки, громко и смешно шмыгнул, а потом сказал еще:
– Я вообще думаю, это нормально – иногда теряться. В роще калиновой, в роще осиновой, знаете ли.
Он сел на подоконник, закурил, и рыжий кружочек сигаретного кончика вспыхнул от первой затяжки.
– Спокойной ночи, Гера, – заключил он и опрокинулся спиной в черный провал окна.
С полсекунды из рамы торчали ноги, а потом беззвучно исчезли. Гранкин остался один.
Спокойной ночи, шептали стены. Вот что они пытались сказать. Спокойной ночи. Спокойной ночи, Гера. Вот же, как все понятно и четко. Спокойной ночи.
Прибитая к полу тьма обволокла его, как сладкая вата обволакивает деревянную палочку. Он лежал на полу, пустой и спокойный, намереваясь проспать еще несколько месяцев. В спячку, как большие мохнатые звери, в тепло собственного подшерстка, в сладкий землистый запах норы, в тишину, совсем не похожую на вечность, но так стремящуюся ее изобразить. В себя – потому что никогда раньше не было так безопасно в самом себе.
Пускай завтра работать с семи утра. Пускай. Пускай завтра календарь выстроится по-человечески и будет какой-то нормальный день недели, чтобы время дальше sкак-то нормально шло. Пускай ничего удивительного не произойдет, пускай удивительного в принципе не бывает. И плохо будет. И хорошо, если повезет. Ничего страшного.
Больше не было ничего страшного.