– Вором. – Темпл сглотнул. – Дураком. Мальчишкой без каких-либо принципов и цели.
– И посмотри, каким ты теперь стал!
Ему казалось, что он с тех пор ничуть не изменился.
– Во что я превращусь без вас?
Кадия улыбнулся и положил ладонь на плечо Темпла.
– Все будущее лишь в твоих руках. И в руках Бога. – Он шагнул совсем близко, вплотную к Темплу, и прошептал:
– Не делай никаких глупостей. Ты меня понимаешь? Ты должен жить.
– Почему?
– Как проходит буря, как проходит чума, как проходит нашествие саранчи, так пройдут и гурки. Когда это случится, Дагоске очень сильно потребуются хорошие люди.
Темпл собрался было заметить, что он ничуть не лучше любого заурядного вора, когда на ворота обрушился гулкий удар. Огромные створки содрогнулись, поднялась туча пыли, лампы испуганно замигали. Люди вразнобой заахали, подались назад и сгрудились в полутемной глубине храма.
Еще один удар – и двери, и толпа, и Темпл, все содрогнулись.
А затем прозвучало слово. Оно было произнесено громовым голосом, оглушительно, немыслимо громким и мощным, как удар огромного колокола. Темпл не знал этого языка, зато увидел, как на двери ослепительным светом запылали письмена. Тяжелые ворота взорвались; туча щепок и куски досок разлетелись по сторонам, посыпались со стуком на мраморный пол.
В проем, ограниченный теперь косяками с искореженными петлями, вступила человеческая фигура. Фигура в белой броне, покрытой золотыми письменами, с улыбкой на лице – лице, прекрасном настолько, что можно было подумать, будто его отлили из темного стекла.
– Приветствую вас от имени пророка Кхалюля, – теплым, дружественным голосом произнес вошедший, и люди заскулили и попятились еще дальше.
Перед глазами Темпла все еще плавали в темноте огненные письмена – святые письмена, кощунственные письмена, – а в ушах все еще гудел их отзвук. Девочка-подросток рядом с ним заскулила, закрыв лицо руками. И Темпл положил ей ладонь на плечо, пытаясь успокоить ее, пытаясь успокоить себя. А в храм входили все новые и новые фигуры. Фигуры в белой броне.
Их было только пять, но люди отступали перед ними, в страхе сбиваясь в кучу, как если бы они были овцами, а пришельцы – волками. Совсем рядом с Темплом появилась женщина – красивая, ужасная, высокая и худая, как копье; ее бледное лицо испускало свет, наподобие того, что льется от жемчужин, а золотые волосы шевелились, как будто она несла с собою свой собственный ветер.
– Привет, милашки. – Она широко улыбнулась Темплу, провела кончиком длинного заостренного языка по длинному острому зубу, закрыла рот, клацнув челюстями, и подмигнула ему. У него все оборвалось внутри.
Раздался крик. Кто-то выскочил из толпы. Один из служек. Темпл увидел, как в темноте сверкнул металл, а потом его в очередном спазме страха, овладевшем толпой, швырнуло в сторону.
– Нет! – закричал Кадия.
Слишком поздно. Женщина, одна из едоков, сорвалась с места. Быстро, как молния, и так же смертоносно. Она схватила дерзкого за запястье, вздернула над полом, с неимоверной силой раскрутила вокруг себя и швырнула через весь храм, как капризный ребенок мог бы бросить сломанную куклу; выпавший из руки кинжал загремел по каменному полу.
Крик прервался, когда служка врезался в стену на высоте, пожалуй, десяти шагов; тело, вывернутое так, будто в нем не было костей, шлепнулось на пол в брызгах крови и крошке расколотого мрамора. Голова убитого была расплющена и вывернута вперед затылком, но лицо, к счастью, оказалось повернуто к стене.
– Боже… – прошептал Темпл. – О боже.
– Никому не двигаться! – крикнул Кадия, вскинув руку.
– Ты их предводитель? – осведомился первый из едоков, вскинув бровь. Его темное лицо было гладким, красивым и молодым, но глаза выдавали старость.
– Я, Кадия, хаддиш этого храма.
– Значит, священник. Человек книги. Дагоска породила много святых. Почтенных философов, признанных теологов. Людей, внимавших голосу Бога. Не из их ли числа ты, хаддиш Кадия?
Темпл не представлял, каким образом Кадии это удавалось, но он не выказывал страха. Он говорил как с любым из своих прихожан. Даже к этому дьяволу, порождению ада, пожирателю людской плоти, он относился так, будто тот был не меньше и не больше, чем он сам.
– Я всего лишь человек. И пытаюсь в меру сил следовать путем добродетели.
– Хочешь верь, хочешь нет, но все мы пытаемся делать то же самое. – Едок хмуро взглянул на свою ладонь, сжал ее в кулак, а потом позволил пальцам медленно раскрыться, словно высыпал песок с ладони. – И вот куда привел меня путь к добродетели. Ты знаешь, кто я? – На его прекрасном лице не было даже намека на издевательское торжество триумфатора. Только печаль.
– Ты Мамун, – ответил хаддиш Кадия. – Порождение пустыни. Трижды благословленный и трижды проклятый.
– Да. Однако с каждым годом проклятия делаются все тяжелее, а благословения обретают все большее сходство с пылью.
– Тебе некого винить, кроме самого себя, – спокойно сказал Кадия. – Ты преступил Божий закон и ел людскую плоть.
– Да, мужчин, женщин, и детей, и все, что дышит. – Мамун обратил тяжелый взгляд к изуродованному трупу служки. Одна из женщин-едоков присела на корточки около тела, обмакнула палец в кровь и начала размазывать ее по равнодушно улыбающемуся лицу. – Знай я тогда то, что знаю теперь, кое-что, возможно, пошло бы по-другому. – Он улыбнулся. – Но как ни легко говорить о прошлом, вернуться туда невозможно. Я обладаю таким могуществом, о каком ты можешь только мечтать, и все же я остаюсь пленником моих прошлых деяний. Мне никогда не покинуть клетку, которую я собственноручно создал для себя. Все таково, каково оно есть.
– У нас всегда есть выбор, – сказал Кадия.
Мамун улыбнулся ему. Странная это была улыбка. Почти… обнадеживающая.
– Ты так считаешь?
– Так нам говорит Бог.
– В таком случае я предлагаю выбор тебе. Мы можем забрать их. – Он обвел взглядом толпу, и когда его стеклянные глаза скользнули по Темплу, тот почувствовал, что волосы у него на шее встали дыбом. – Мы можем забрать их всех, но ты останешься цел и невредим.
Златовласая женщина-едок снова подмигнула Темплу, и он почувствовал, что прижимавшаяся к нему девочка дрожит, а потом почувствовал, что и сам тоже задрожал.
– Или же мы возьмем тебя, – продолжал Мамун, – и уцелеют они.
– Все они? – спросил Кадия.
– Все.
Темпл понимал, что наступил миг, когда ему следует выйти вперед. Поступить так, как он хотел бы поступить. Совершить такой поступок, которого хотелось бы ждать от других. Наступил миг, когда следовало проявить доблесть, самоотверженность и заступиться за человека, который спас его жизнь, который показал ему, что такое милосердие, который дал ему шанс, хотя он того не заслуживал. Шагнуть вперед и предложить себя вместо Кадии. Миг для этого наступил.
Темпл не пошевелился.
Никто не пошевелился.
Хаддиш все же улыбнулся.
– Едок, ты заключил невыгодную сделку. Я с радостью отдал бы свою жизнь за любого из них.
Белокурая женщина воздела длинные руки, позволила голове запрокинуться и запела. В огромном помещении ее высокий и изумительно чистый голос взлетал выше и звучал куда красивее, нежели любая музыка, какую когда-либо слышал Темпл.
Мамун упал на колени перед Кадией и приложил руку к сердцу.
– Когда находится хоть один праведник, все небеса ликуют. Вымойте его. Дайте ему еду и воду. С почетом препроводите его к столу Пророка.
– Да пребудет с вами Бог, – пробормотал Кадия, оглянувшись через плечо; его лицо все еще озаряла улыбка. – Да пребудет Бог со всеми вами. – И он вышел из храма. По обе стороны его сопровождали почтительно склонившиеся едоки, хаддиш же держал голову высоко.
– Очень жаль, – сказала, недовольно выпятив губы, женщина из едоков с измазанным кровью лицом. Она взяла за щиколотку труп служки и поволокла за собой к дверям, оставляя на полу кровавый след.
Мамун на мгновение задержался в проеме, где недавно были ворота.
– Все остальные свободны. По крайней мере, свободны от нас. От самих себя спасения нет.
Сколько времени стояли они, обливаясь потом, в этой людской куче, после того как едоки покинули храм? Сколько времени они молча стояли и смотрели на разрушенные ворота? Застывшие от ужаса. Цепенеющие от мук совести. Несколько минут? Несколько часов? Снаружи слабо доносились шум пожара, лязганье стали, крики – разнообразные звуки захваченной врагами Дагоски. Звук конца света.
В конце концов девочка, стоявшая около Темпла, повернулась к нему и спросила сдавленным шепотом:
– Что же нам теперь делать?
Темпл сглотнул.
– Заботиться о раненых. Поддерживать слабых. Хоронить мертвых. Молиться.
Боже, какими же пустыми казались эти слова. Но ведь ничего другого не оставалось…
Двое – в самый раз
Где-то на Севере, лето 576 года
– Это ад какой-то! – бормотала Шев, глядя на противоположную стену каньона. – Настоящий ад. – Блестящая от влаги темная скала скрывалась в тумане внизу, а где-то еще ниже клокотала стремительная вода. – Боже, как я ненавижу Север!
– Я почему-то сомневаюсь, – ответила Джавра, отбросив с лица побуревшие от сырости волосы, – что Бог тебя слышит.
– О, это я и сама прекрасно знаю. Никто ни шиша меня не слушает.
– Я тебя слушаю. – Джавра отвернулась от края и направилась по тянувшейся вдоль него изрытой козьей тропе. Она шествовала, как обычно, широкими энергичными шагами, высоко держа непокрытую голову; полы промокшего плаща хлестали ее по икрам. – И, что самое главное, чем больше слушаю, тем сильнее мне надоедает то, что я слышу.
– Не издевайся, Джавра. – Шев поспешила догнать свою спутницу, старательно перепрыгивая через самые топкие места. – Я и так стараюсь терпеть сколько могу!
– Ты все время так повторяешь. И все равно на следующий день терпишь еще немного больше.
– Я просто вне себя!