– А если северяне по…
– Буду ср…ть им на головы! – И он оставил Кернса лизать огромную задницу никчемного писклявого королевского наблюдателя Горста и сначала помчался бегом, а потом, когда запыхался, проследовал шагом остаток пути через посевы к манящей темноте леса.
– А вот и они.
– Угу, – буркнул Бледноснег, мусоля во рту комок чагги. – Точнее точного.
Не успеешь соскучиться по этим гадам, как вот они, тут как тут. Десятки телег и фургонов тянутся по жидкой трясине, бывшей некогда полем какого-то бедолаги; некоторые повозки покрыты парусиной, а для большей части даже и ее не нашлось. Возы с сеном ждали, чтобы кто-нибудь бросил факел. Связки арбалетных болтов просто умоляли, чтобы их забрали и в скором будущем обратили против нынешних владельцев. Множество всякой всячины, которую следовало если не отобрать, то уничтожить. И двигалось все это не слишком ходко. Слишком много повозок, а дорог-то мало, и, насколько Бледноснег знал историю вторжения Союза на Север, их везде было мало. Лошади переминались с ноги на ногу и били копытами. Возницы дремали с вожжами в руках. Охранников было немного, да и тем, похоже, больше хотелось спать, чем сражаться.
– Вроде бы удачно складывается, а, вождь? – прошептал Дерибан.
Бледноснег прищурился и искоса взглянул на своего второго.
– Смотри мне, не сглазь! – Ему не раз и не два случалось нарываться на вполне серьезные неприятности в более чем благоприятных ситуациях. Чрезмерной осторожности не бывает, даже когда подкрадываешься всего лишь к Союзу.
Бледноснег давно потерял счет набегам, которые ему пришлось возглавлять. Всю жизнь он ходил в набеги, но такого, чтобы прошел точно по плану, пока не случилось. Так что идеальный набег еще где-то впереди. Как тщательно ни планируй, всегда остается место для невезения. Какой-нибудь нетерпеливый дурень из своих или какой-нибудь шибко бдительный вояка у противника, расстегнувшийся ремень, или норовистая лошадь, или каприз погоды, или свет не вовремя, или дурацкая сухая ветка, некстати подвернувшаяся под ногу. Но война есть война, думал Бледноснег. Тут удача бывает разная, а побеждает тот, кто лучше распорядится тем, что выпало на его долю.
Хотя кто знает… Окинув взглядом эту небольшую равнинку, покрытую наполовину растоптанными хлебами, с маленьким домиком и маленьким сарайчиком на одном краю и длинной вереницей повозок и совершенно забывших об осторожности и дисциплине людей на другом, он ощутил в ладонях зуд нетерпения, говоривший о том, что этот день может стать днем славы, и угол его рта сам собою медленно пополз вверх.
Тогда он сможет, вернувшись, сказать Скейлу, что набег получился – просто загляденье. Персик. Его люди будут со смехом бахвалиться добычей и рассказывать совершенно неправдоподобные байки о подвигах, совершенных в этот день. Скейл не впадет в ярость, вроде как в последний раз, от которой он всю дорогу морщился, а похлопает его по плечу. Откровенно говоря, гнев и попреки Бледноснегу уже малость поперек горла стали. Он, Скейл, был вождем, которого можно было уважать. Но до тех пор, покуда он не открывал рот.
Бледноснег медленно, задумчиво сдавил во рту комок чагги, снова окинул взглядом поле и кивнул. Хороший воин должен быть осторожным, но рано или поздно приходится вступать в бой. Подходящий момент приходит, улыбаясь, протягивает тебе руку, а уж сумеешь ли ты схватить ее, зависит только от тебя.
– Ладно. Пора настропалить ребятишек. – Он повернулся и начал подавать сигналы, указывая открытой ладонью налево и направо, чтобы воины расположились так, как он хотел. Объясняться жестами получалось быстрее, чем словами. Лучники ближе к опушке, карлам разбиться на два клина и разбираться с охранниками, трэли собираются в центре, чтобы обрушиться на обоз и причинить как можно больше вреда, пока к охране не придет подкрепление. Кто не знает, просто не поверит тому, как много вреда могут причинить люди, если у них есть головы на плечах и они знают, что делать. Теперь еще бы капельку удачи, и получится такой набег, по которому будут равнять все будущие набеги. Просто красота. Просто…
– Вождь, – прошипел Дерибан.
– А?
Названный, с широко раскрытыми, округлившимися глазами, поднес палец ко рту, мол, тише, а потом тем же пальцем показал сквозь подлесок немного в сторону.
Бледноснегу показалось, что у него сердце оборвалось. По полю кто-то направлялся прямо к ним. Воин Союза, в блестящем полированном шлеме, с лопатой на плече и с таким беззаботным видом, будто был один на свете. Бледноснег извернулся всем телом, громко зашипел сквозь зубы, чтобы привлечь внимание парней, и отчаянно замахал руками: спрячьтесь. Все тут же попрятались за кустами, за стволами деревьев, за подвернувшимися кстати валунами, и, как по волшебству, через мгновение лес сделался мирным и совершенно пустым.
А южанин не остановился. Он, пригнувшись, пролез под первыми ветками и сделал несколько шагов по кустам прямо на засаду, при этом фальшиво насвистывая, как будто не на войне находился, а дома у себя шел на рынок за покупками. Они все-таки были полнейшими идиотами, эти пришельцы из Союза. Пусть идиоты, но если он попрется дальше, то, каким бы идиотом он ни был, он непременно увидит их, причем очень скоро.
– Всегда что-то наперекосяк, – неслышно буркнул себе под нос Бледноснег, взявшись одной рукой за меч, а вторую, растопырив пальцы, поднял за спиной, чтобы остальные парни сидели тихо. Он чувствовал, как рядом с ним Дерибан очень медленно вытащил нож; его лезвие тускло поблескивало в тени, отливая убийством. Бледноснег смотрел на приближавшегося южанина и чувствовал легкий зуд, от которого у него дергалось веко, а мышцы напряглись, чтобы выхватить меч и…
Южанин остановился, не дойдя каких-нибудь четыре шага, воткнул лопату в землю, снял свой шлем и бросил рядом с лопатой, потер лоб тыльной стороной ладони, повернулся и начал расстегивать ремень.
Бледноснег почувствовал, как его губы расплылись в улыбке. Он посмотрел на Дерибана, плавным движением убрал руку с меча, приложил указательный палец к губам, напоминая о тишине, указал на южанина, который спускал брюки и собирался сесть на корточки, и выразительно провел пальцем по горлу.
Дерибан поморщился и ткнул пальцем себе в грудь.
Бледноснег усмехнулся шире и кивнул.
Дерибан снова поморщился, затем пожал плечами, а затем очень, очень осторожно начал пробираться сквозь подлесок, огибая деревья и все время глядя себе под ноги, чтобы случайно как-нибудь не выдать себя. Бледноснег наблюдал, пытаясь устроиться поудобнее. Сейчас они разберутся с этим мелким дельцем, потом он расставит парней по местам, и, когда все будет готово, они совершат набег, о котором сто лет будут песни петь. Или хотя бы попытаются.
Во время войны удача бывает разная. А побеждает тот, кто лучше распорядится тем, что выпало на его долю.
Пендель присел на пятки, пытаясь устроиться поудобнее, опершись одной рукой о колено, а другой держась за лопату и ворча сквозь стиснутые зубы. Такова она, треклятая армейская жизнь: то понос, то запор, и никакой золотой середины. Во время войны золотой середины не бывает. Он вздохнул, перемялся с ноги на ногу, чтобы еще раз натужиться, и вдруг его задницу резануло острой болью.
– Ах! – Он оглянулся, рассыпая ругательства. Местная чудовищная треклятая крапива; один из стеблей, как нарочно, наклонился и обжег ему левую ягодицу, будь он неладен.
– Проклятый Север, – прошипел он, яростно растирая больное место, отчего оно чесалось еще сильнее. – Будь она проклята, вся это г…нная страна! – Они перлись по ней уже вроде бы не первый месяц, и он пока что не увидел там ни единого места, акр которого стоил бы хоть одного плевка, не говоря уже о сотнях жизней, и он очень сомневался…
Позади зарослей крапивы, но не далее чем в нескольких шагах, в кустах, глядел на него, присев на корточки, совершенно незнакомый человек.
Северянин.
Северянин с ножом в руке.
Не таким уж и большим ножом. Скорее среднего размера.
Но все же достаточно большим.
Они рассматривали друг друга на протяжении мгновения, которое, казалось, растянулось в вечность, Пендель, сидевший на корточках с брюками, спущенными до самых лодыжек, и северянин, тоже сидевший на корточках, с надетыми брюками, но отвисшей челюстью.
Двигаться они начали одновременно, как по давно ожидаемому и хорошо заученному сигналу. Северянин поднял нож и ринулся вперед. Пендель, не думая о том, что делает, резко взмахнул рукой, метнул лопату, которая полотном угодила северянину по голове сбоку. Раздался металлический звон, брызнула кровь, северянин и лопата рухнули наземь.
Завизжав по-девичьи, Пендель метнулся в ту сторону, откуда только что пришел, споткнулся, услышал, как ему померещилось, свист стрелы в воздухе, перекатился через могучую заросль крапивы, вскочил и помчался со всех ног, подгоняемый смертью, дышавшей ему прямо в голую задницу, крича на бегу и пытаясь натянуть брюки.
Моя драгоценная жена Силайн!
Я был счастлив получить твое письмо с новостями о нашем сыне, хотя оно добиралось до меня целые три недели. Так, видишь ли, работает наша проклятущая армейская почта. Очень рад, что твоей матери стало лучше. Я хотел бы тебе сказать…
Кернс поднял голову и в задумчивости уставился на истоптанное поле. Что же он хотел ей сказать? Вот всегда так. Прямо-таки распирает от желания написать письмо, а как сядет – слова не идут. Во всяком случае, такие, которые хоть что-то значили бы. Он не был даже по-настоящему уверен, что хочет написать, лишь чувствовал, что должен хотеть. Бесспорно, если он когда-нибудь погибнет в бою, у его жены останется куча совершенно пустых и неинтересных исписанных бумажек. Ни поэтических описаний его преданной любви, ни мудрых советов грудному младенцу о том, что значит быть мужчиной, ни раскрытия потаенных сторон его «я». Честно говоря, он сам не был уверен, что эти самые потаенные стороны у него имеются. Если и имеются, то в них не сделаешь каких-то глубоких открытий.