А уж о том, что здесь происходило, писать было совершенно нечего. Они еле-еле продвигались вперед; о каких-то сражениях и речи не было. Кернс не стремился в герои, он хотел лишь внести свой вклад в общее дело. Испытать свой характер в столкновении с врагом, а не в каждодневной борьбе с грязью, лошадьми и некомпетентностью Пенделя. Он добровольцем пошел на войну, чтобы воевать, а не изнывать от скуки. Чтобы отличиться. Добиться признания на поле боя. Получать поздравления, награды, слушать тосты в свою честь, ловить восхищенные взгляды. Ну ладно – да, он хотел быть героем. А оказался в обозе, где самым героическим деянием была смазка оси жиром.
Он тяжело, устало вздохнул, хмуро посмотрел на пустую страницу и перевел взгляд на полковника Горста, возможно, рассчитывая, что созерцание кумира породит вдохновение. Но полковник положил ручку и чрезвычайно пристально смотрел на подступавший к полю лес. Кернсу показалось, что он слышит слабый крик, в котором, однако, ясно угадывалась паника. Вот он раздался снова, громче, и Горст вскочил на ноги, чашка выпала из его руки, молоко разлилось. Кернс тоже уставился на деревья и вдруг широко разинул рот. Оттуда мчался Пендель; он пытался на бегу натянуть расстегнутые брюки и орал.
Из того, что он выкрикивал визгливым от ужаса голосом, можно было разобрать лишь одно слово:
– Северяне!
Как будто для того, чтобы добавить сцене драматизма, за его спиной взвилась в воздух стрела, просвистела над самым его плечом и исчезла в посевах. Кернс почувствовал, что его лицо будто обдало жаром. Время, казалось, ощутимо замедлилось. Он как будто спал стоя, его руки отяжелели, мысли лениво копошились, пытаясь соразмериться с действительностью. Он таращил глаза на Пенделя. Он таращил глаза на колонну. Он таращил глаза на Горста, который уже мчался вперед, вытаскивая на бегу свои тяжелые клинки. Он таращил глаза на лесную опушку, откуда теперь показались бегущие люди, их пронзительные крики эхом разносились по тихой поляне.
– Адский ад в аду! – прошептал Кернс и, отшвырнув ручку, схватился за рукоять меча. Проклятая железяка не вытаскивалась. Он понял, что ножны зацепились за темляк, начал отцеплять, у него ничего не получалось, он сорвал перчатки, снова принялся теребить теменную петлю и наконец высвободил эфес. Снова поднял голову. Северяне, несомненно северяне, со сверкающим оружием в руках, кое-кто с разрисованными щитами, с криками и улюлюканьем устремились к почти неохраняемым фургонам.
Он оглянулся в поисках шлема, свалил чернильницу и оставил здоровенную кляксу на столь банальном начале своего письма. Ну да, шлем полагалось носить постоянно, но солдаты совершенно задразнили его, а последней соломинкой оказалось то, что нынче утром он обнаружил свой шлем полным человеческого кала. Вот узнает кто…
Когда он наконец извлек меч и посмотрел вокруг, выяснилось, что это вовсе ни к чему. В воздухе что-то замелькало. Стрелы. Стрелы, которые выпускали северяне с поднятыми луками, припавшие на колено возле самых деревьев. Его широко раскрытые глаза скользили по темной лесной завесе, отмечая движение тут и там. Он низко пригибался, хотя в этом не было необходимости: стрелы свистели мимо него и падали среди телег. Он увидел, как одна с глухим стуком воткнулась в борт и замерла, мелко дрожа. Вторая угодила в бок лошади, и та с визгливым ржанием вскинулась на дыбы.
– За мной! – взревел он, даже не посмотрев, находился кто-нибудь рядом с ним или нет, и думая лишь о том, чтобы достаточно высоко поднимать ноги и не запутаться в ячмене на бегу; все глупые треволнения по поводу того, что его приписали к обозу, как рукой сняло. Началось! Наконец-то началось!
Вырвавшийся вперед Горст уже схватился с двумя северянами. Длинный клинок он с грохотом обрушил на щит; его хозяин отлетел назад. Одновременно он уклонился от удара топора, который другой северянин держал обеими руками; лезвие вонзилась в землю, и он с молниеносной быстротой, какой трудно было ожидать от столь массивного человека, развернулся, рубанул мечом параллельно земле, скосив полоску ячменя, начисто отрубил ногу лесоруба в колене и подсек вторую, так что тот полетел кубарем, окатив все вокруг струей крови. Его дружок не успел подняться; клинок Горста аккуратно разрубил его шлем и отшвырнул тело назад; убитый успел лишь разинуть рот и бессильно раскинул руки, выронив меч.
Кернса пробрала дрожь, и он не сразу понял, что только что на его глазах были убиты два человека. Был потрясен, не поверил своим глазам и восхищался до полного изумления. Вот наконец-то долгожданная стычка! Он встанет бок о бок с полковником Горстом, с человеком, удостоенным чести возглавлять личную стражу короля! После боя Горст улыбнется ему, хлопнет его по плечу и назовет братом! Кернс не мечтал о большем с того дня, когда впервые надел военную форму. Навстречу Горсту вприпрыжку бежали через подлесок еще трое северян, и Кернс поспешил к своему кумиру, размахивая мечом.
– Полковник Горст!
Он увидел краем глаза какое-то движение, инстинктивно отдернул голову и…
Горст почувствовал, что на самом завершении пируэта, когда находившийся перед ним северянин падал назад с аккуратно рассеченным горлом, заливая посевы кровью, его длинный клинок зацепился за что-то и чуть не провернулся в кулаке. Но ему некогда было обращать внимание на мелочи. У него другие дела.
А именно низкорослый чрезмерно тучный человечек в нечищеной кольчуге, совершенно запыхавшийся после пробежки через поле, но все равно орущий насколько хватило духа, с багровыми венами, выступившими на раскрасневшихся щеках. Эти щеки… К изумлению Горста, они пробудили в нем воспоминания об отце, о его последних днях, когда тот лежал прикованный к постели, не мог говорить толком и сам удивлялся тем звериным звукам, которые вырывались из его перекошенного рта. Раздражавшийся из-за оборок на ночной рубашке, превратившийся в призрак прежнего себя. Жалкий призрак с щеками, окрашенными призрачным румянцем.
Сколько лет ему приходилось терпеть демонстративное разочарование старого дурня, его попреки и издевательские шутки насчет женского голоса и улыбаться, и кланяться в ответ, как подобает почтительному сыну? Горст скривил губы, как будто собирался зарычать по-звериному. Мимолетное сходство с отцом не могло остановить атаку Горста. Скорее оно сделало его натиск еще яростней. В конце концов, отец, у меня никогда в жизни не было шанса заткнуть тебе рот…
Когда Горст приблизился, северянин размахнулся мечом над головой и ударил сверху вниз – примитивное, легко предсказуемое движение. Можно подумать, будто эти болваны никогда в жизни не брали в руки мечей. Вообще-то показывать им, как обращаться с оружием, не мое дело, однако… Горст легко парировал удар длинным клинком – сталь громко лязгнула – и нанес колющий удар коротким, позволив противнику отразить атаку краем расписного щита. Но сила удара заставила краснорожего владельца щита развернуться. Горст еще раз нанес укол и почувствовал, как лезвие пробило кольчугу, глубоко вонзилось в плоть, и северянин разинул рот в крике. Заткнись-ка, отец. Горст ударил еще раз, и вопль перешел в гортанное бульканье. Толкнув северянина плечом, он сбил его с ног, разрубив одну из его багровых щек, пустив кровь на траву, и заставил еще одного противника замешкаться ровно настолько, чтобы успеть обратным движением меча обезглавить его, и северянин упал, не дав Горсту времени найти в нем сходство с кем-нибудь еще из покойных родственников.
Больше противников вблизи не оказалось, и он оглянулся по сторонам. Бой шел возле повозок. Он увидел бросившего копье солдата, за которым гнался северянин с буйной шевелюрой. Второй солдат стоял на коленях, и в его плече торчала стрела. Между фургонами метались темные силуэты. Кто-то швырнул факел в воз с сеном, и повозку вмиг охватило жаркое пламя, в небо поднялись клубы жирного черного дым, лошади заржали и принялись биться, запутывая упряжь и оттого пугаясь еще сильнее.
– Лошади! – завизжал Горст, забыв даже попытаться вложить в голос хоть немного басовитых нот. – Лошади! – Если честно, плевать бы я хотел на лошадей. Да и на все остальное. И он, перескочив через труп одного из убитых им врагов, помчался обратно к обозу, торопясь сделать хоть что-нибудь еще.
Изнанке никогда еще не доводилось убивать людей. Для трэля, уже шесть лет как втянутого в черные дела, пожалуй, не предмет для гордости, и он не хвалился этим, но втайне гордился. Не единожды он нацеливал на врага снаряженный лук со стрелой на тетиве или в бою видел перед собой незащищенную спину или бок противника, и всякий раз он представлял себе, каким было бы выражение лица его матери, если бы он убил того или иного из них и рассказал ей об этом. Ну и что из того, что она давно умерла, что ее дюжину лет назад унес мор? То выражение лица, с которым она узнавала о той или иной его нехорошей проделке, до сих пор жгло ему душу. Изнанка не хотел расстраивать мать. И поэтому гордился тем, что мог сказать, что ни разу никого не убил, пусть даже он говорил это лишь самому себе. Нынче Бледноснег велел ему убивать лошадей, а приказания вождя Изнанка всегда старался исполнять.
Поэтому он скорчил гримасу и вонзил копье в бок ближайшей лошади, старательно держась подальше от копыт. Несчастная скотина не могла ни отбиться, ни удрать, как и три остальных. Когда жертва начала падать, Изнанка выдернул копье и направился к следующей. Поганое дело – убивать лошадей. Но война сама по себе поганое дело, и подобные штуки там идут сплошняком, а Изнанке к тому же всегда не везло по части заданий. В точном соответствии с его прозвищем в любом деле все у него всегда оказывалось шиворот-навыворот. Вот и неделю назад он участвовал в другом набеге Бледноснега, а там все началось, когда зашло солнце, полил поганый дождь, и в результате, как всегда, получилась настоящая сумятица. В этой сумятице он, когда все остальные кинулись наутек, оказался не на том берегу ручья, и разведчики Союза землю рыли, пытаясь отыскать его.