– Боже, я согласна и поскучать! – Шев пришлось выкрикнуть эти слова во весь голос, чтобы услышать хотя бы самое себя сквозь очередной всплеск аплодисментов, приветствующих короля Джаппо и сотрясающих землю. – Просто жду не дождусь!
Она перепрыгивала через две ступеньки, и топот звонко отдавался в глухой, облупленной, разукрашенной пятнами плесени лестничной клетке. Бумагу с подписью Хоральда внизу она сжимала руке так, будто она являлась пропуском в счастливую новую жизнь – чем она и в самом деле являлась, – и улыбаясь так широко, что даже щеки болели, выстраивала в уме восхитительные сцены того, что произойдет, когда она распахнет дверь и Каркольф поднимет голову.
– Все кончено! – воскликнет запыхавшаяся и очень привлекательно растрепанная Шев.
Одна из золотых бровей приподнимется и изогнется вот так.
– Кончено с этим заданием?
– Вообще со всем этим. Хоральд Палец дал слово. Погоня закончена. Я свободна. – Она медленно пройдет вперед, а их взгляды будто сцепятся. – Мы свободны.
Она представляла себе морщинки, которые появятся от счастливой улыбки вокруг глаз Каркольф, ямочки в уголках губ. Ах, эти ямочки, каждая из них врезалась в ее паять, словно молитва, заученная от всего сердца.
– Мы свободны!
Каркольф упрет руки в бедра, высунет в углу рта кончик языка, качнет головой, подзывая Шев к себе, и они упадут в объятия друг дружки – и Шев окунется лицом в аромат, который еще немного и показался бы кислым, но каким-то образом делающийся от этого еще слаще. Боже, Шев чуть не наяву ощущала его, он щекотал ей нос. Может быть, они вдохнут ноздрями немного кислотной жемчужной пыли и будут танцевать вдвоем – Шев, хотя она на голову меньше ростом, конечно, будет вести, и они обе будут хохотать над меланхоличной, больше похожей на звуки пилы, игрой нищего скрипача, расположившегося внизу на площади в надежде заработать несколько медяков.
Может быть, они, глядя друг дружке в глаза, переступят важную грань, и Шев удастся задобрить ее, подобрав нужные ласковые слова, как задабривают злую кошку через дыру в заборе. Тогда Каркольф рассказала бы ей, кто же она такая на самом деле, что же она на самом деле чувствует, и позволит себе сбросить обычную ехидно-улыбчивую маску, и приоткроет ненароком свою прекрасную уязвимую тайную сущность, которая, как всегда была уверена Шев, скрывалась в ней. Может быть, она даже шепнет ей на ухо свое имя. Особое, никому не известное имя, которое будет употреблять только Шев и только наедине. Конечно, такого трудно ожидать, но какой смысл выдумывать вероятные события?
Потом они, конечно, будут целоваться, но сначала потолкаются, потрутся, пощиплются, почувствуют друг дружку, как мастера-фехтовальщики в начале дуэли. А потом жадно, суматошно языками, зубами… Шев запустит пальцы в волосы Каркольф, и их лица сблизятся. Когда она представила себе это, ее штаны заполнились приятным теплом. За поцелуями под одежды полезут руки, а потом одежды полетят на пол, а их хозяйки окажутся в постели и останутся там до тех пор, покуда комната не заполнится запахом удовлетворенных женских тел, наверстывающих то, что пропустили за минувшие годы, а вставать они будут только для того, чтобы занюхать еще немного пыли и, может быть, заварить чаю – нагишом – в изумительном чайном сервизе Шев, а утром…
Нетерпеливо взлетевшая было рука замерла на полпути к дверной ручке, улыбка медленно угасла, а с нею улетучилось и тепло из штанов.
Утром, ранним серым утром, пока Шев еще будет сладко посапывать, вытянувшись на липких простынях, Каркольф бесшумно выскользнет из комнаты, спрятав улыбающееся лицо под капюшоном и, вероятнее всего, уложив в висящую на плечах сумку изумительный чайный сервиз Шев (а заодно и все прочие ценные мелочи, которые попадутся ей на глаза), и скроется в тумане, чтобы пропасть без следа. До тех пор пока ей снова что-то не понадобится.
Шев не особенно любила быть честной с собою. Да и кто такое любит? Но если позволить себе хоть на миг взглянуть правде в глаза, придется признать, что уже несколько лет дела обстоят именно так. Каркольф уже не раз кидалась ей в объятия, но мгновенно выворачивалась из них. Как правило, оставляя Шев в куче неприятностей, от которых приходится удирать сломя голову или даже плыть, как в ходе одного памятного события, когда то довольно-таки огромное купеческое судно вдруг взяло и перевернулось.
Тяжело сглотнув, она хмуро посмотрела на дверную ручку.
Это не фантазии, это жизнь. А жизнь имеет скверную привычку больно бить ее по губам. По тем, что между ног.
С другой стороны, как еще она могла поступить? Если хочешь стать новым добропорядочным человеком, ведущим новую добропорядочную жизнь, нужно того человека, которым ты была прежде, оставить позади, как змея оставляет сброшенную кожу. Нужно перестать перебирать свои болячки и обиды, как скупец перебирает свои монеты, отодвинуть их в сторону и освободиться от них. Нужно научиться прощать и научиться доверять не потому, что этого заслуживает кто-то другой, а потому, что этого заслуживаешь ты сама.
Поэтому Шев набрала в грудь воздуха, спрятала свою тревогу за улыбкой и распахнула дверь.
– Я!..
Ее комната была разгромлена.
Мебель разломана и изрублена топором, занавески сорваны и изрезана. Шкафы повалены, а красивые книги – Шев не читала, но их наличие позволяло ей ощущать себя весьма культурной особой – разбросаны. Лампы с мраморной каминной доски сбивали, похоже, молотом. Каркольф постоянно уверяла ее, что портрет ухмыляющейся женщины с огромными грудями, который она повесила над камином, был подлинным творением Аропеллы. Шев неизменно сомневалась в этом. Этому вопросу предстояло навсегда остаться нерешенным, поскольку кто-то изрезал полотно на мелкие кусочки – груди и все прочее.
Им показалось мало просто сбросить на пол ее изумительный чайный сервиз, они тщательно растоптали каждую чашечку, расколотили каждое блюдце. Кто-то отбил у чайника носик и ручку, а потом, похоже, еще и помочился туда.
Чувствуя, как по коже бегут мурашки от ужаса, Шев прошла по хрустевшим под ногами щепкам через комнату и толкнула перекошенную дверь спальни.
Каркольф лежала, вытянувшись, на полу.
Шев громко ахнула, ринулась к ней, рухнула на колени.
Всего лишь ее одежда. Всего лишь ее одежда, вываленная из разбитого сундука, валявшегося на боку, так что все его содержимое вывалилось на пол, словно кишки из распоротого живота трупа. Фальшивое дно выломано, и фальшивое дно фальшивого дна тоже выломано, поддельные документы расшвыряны, фальшивые драгоценные камни тускло поблескивали в полутьме.
В комнате сильно и неприятно пахло, но отнюдь не удовлетворенным женским телом. Флакон с духами Каркольф разбили о стену, и ее запах был почти удушающим, был вызывающим оскорблением, накладывающимся на боль от ее пропажи. Роскошная перина, стоившая всех когда-либо украденных Шев медяков, как она говорила себе каждый вечер, вытягиваясь на ней, была порезана, изрублена, перья из нутра валялись кучами, мелкие пушинки плавали в воздухе в сквозняке, влетавшем сквозь раны распоротых штор.
А на куче загубленных подушек устроился лист бумаги. Письмо.
Шев забралась на кровать и трясущимися пальцами схватила его. Там почерком с чрезмерно сильным наклоном было написано:
«Шев,
давно не виделись.
Каркльф у меня, в форте Бурройи на Карповом острове. Тебе лучше бы прийти побыстрее, пока мне не наскучила болтовня. И лучше приходи одна, потому что я побаиваюсь толпы.
Хочу всего лишь поговорить.
Для начала.
И внизу та самая подпись. Та самая треклятая идиотская подпись, которая, как она умудрилась каким-то образом убедить себя, должна была обезопасить ее от всего этого.
Сколько-то времени она стояла посреди спальни. Не двигаясь, ничего не говоря, даже будто не дыша. Утрата ощущалась, словно клинок, всаженный в брюхо. Утрата любовницы, утрата жилья, утрата свободной радостной жизни, которая казалась столь близкой, что она почти ощущала ее вкус.
До сих пор худшие ее ощущения сводились к тому, что Каркольф может отказаться от нее. Чувства Каркольф представляли собой скорее капкан для Шев, нежели ловушку, гостеприимно распахнувшуюся перед ними обеими. Знать бы заранее.
В жизни полным-полно вариантов и хуже, чем те, что ты представляешь в своем воображении, и они-то по большей части и случаются.
Она поймала себя на том, что с силой стиснула кулак, смяв в ладони никчемный документ, ради которого рисковала жизнью. Она швырнула его в закопченный камин и до боли стиснула челюсти.
Ничего пока не пропало. Всего лишь украдено. А Хоральду Пальцу следовало бы хорошенько подумать, прежде чем обворовывать лучшую воровку Стирии.
Она неторопливо подошла к стене возле камина, подняла с пола бронзовый бюст Байяза, широко размахнулась и, взвизгнув, грохнула лысым черепом в штукатурку.
Стена проломилась, как тонкая фанера – какой она и была в действительности. Носом Байяза Шев отломила несколько самых длинных и острых щепок, запустила руку внутрь, нащупала веревку и натянула. На другом конце она ощутила приятную тяжесть своей большой черной сумки, умиротворяюще позвякивающей металлом.
В этом мешке находилось то, что было ей по-настоящему нужно. На случай, если придется бежать. Но Шев бегала уже полжизни, и это ей надоело.
Кое с чем можно было покончить только одним способом.
Пришло время драться.
О да, Шеведайя шла путем падений и потерь.
Она срезала кошельки в самых низкопробных борделях Сипани, муравейниках порока, где жижа болота, на котором был выстроен город, бесконечно просачивалась обратно в погреба, где слово «невинность» не то что не употреблялось, а было просто неизвестно. Она умудрилась выжить среди нищих в Уль-Хатифе и среди нищих, воровавших у нищих и закладывавших нищих и даже тех, кто побирался среди более удачливых нищих. Ей доводилось ютиться в воровских притонах, шулерских притонах и даже в мертвецких в Никанте, в Пуранти, в Аффойе, в Мусселии, и всегда она покидала эти места с потяжелевшим кошельком. Она подкупала всякую продажную сволочь, чтобы угодить какой-то другой продажной сволочи посреди гнилых причалов Виссерина, где после того как Никомо Коска завоевал титул великого герцога, порядка стало меньше, чем даже при полном беззаконии. Вместе с мародерами она выворачивала карманы мертвецов в истерзанном войной Дармиуме, в охваченной чумой Калкисе, в вымиравшей от голода Далеппе, в пылающей Дагоске. В дешевых курительных заведениях Вестпорта она чувствовала себя настолько в своей тарелке, что ее наивысшим стремлением было когда-нибудь открыть свой такой же Дом дыма.