Город Эверсток был одним из поселений землепроходцев, которые, подобно сорной траве, укореняющейся в каменистой почве, бурно росли на погрязших в беззаконии землях Ближней страны, близ границ, до коих доходит цивилизация Союза. Умело выстроенный из мощных бревен, он хотя не мог похвастаться украшениями, зато был удачно расположен, хорошо спланирован и опрятен и обнесен крепкой оградой для защиты от ужасных духолюдов, которые несколько лет назад почти поголовно вырезали беззащитных поселенцев.
Именно в сторону этого привлекательного с виду и еще недавно вполне мирного поселения и был устремлен пронзительный взгляд Коски, насупившего изрезанный морщинами лоб в глубоком размышлении и справедливом негодовании.
– Мятежники засели в городе, и там их, по меньшей мере, сотня человек, – сказал, спрыгнув со взмыленного скакуна, капитан Димбик: золотистые кудри рассыпались по его широким плечам. В прошлом он был офицером армии Его Величества, но питал столь сильное пристрастие к приключениям, что после подписания мира со свирепыми северянами вскоре подал в отставку, чтобы поискать новых тревог на западе, для коего еще не существовало карт. – Эти гнусные предатели взяли местных жителей в заложники, ежечасно избивают ни в чем не повинных людей и грозятся перебить женщин и детей, если кто-нибудь попытается избавить город от их гнета.
– Это люди или чудовища? – возмущенно осведомился капитан Брачьо, весьма культурный благородный стириец чрезвычайно высокого происхождения, поджарый, стройный и отмеченный шрамом от старой раны на лбу, придававшим его добродушному лицу обманчивое выражение гнева.
– Придется мне идти туда самому, будь они неладны! – Великолепные усы Коски тряслись от праведного негодования, а сверкающие глаза, казалось, готовы были извергнуть пламя на оскверненное поселение. – И договариваться об освобождении заложников. Я не могу допустить неудачи. Если пострадает хоть один невинный человек, будь то мужчина, женщина или ребенок… – И, должен сознаться, при одной лишь мысли о несчастной участи малых сих по его щеке сбежала скупая мужская слеза. – Моя хрупкая совесть не вынесет такого бремени. Я недвусмысленно дам понять мятежникам, что…
– Нет! – прервал его инквизитор Лорсен, представитель главного нанимателя и куратор всей миссии, для которой была нанята бравая Рота. – Генерал Коска, ваше стремление избежать кровопролития делает вам большую честь, но, увы, нельзя надеяться на то, что эти подлые мятежники будут следовать правилам войны. Бессмысленно ждать от них проявления присущего вам возвышенного благородства души, и я даже слышать не хочу о том, чтобы вы отдали себя в их руки. Ни я, ни Союз, ни весь мир не могут позволить себе лишиться сторонника, многократно и в прошлом, и сегодня, доказывавшего свою незаменимость. За вашей спиной целая рота из отважных и добродетельных людей, готовых выполнить любой ваш приказ, и каждый из них, не сомневаюсь, более чем охотно рискнет жизнью, если это может пойти на пользу беспомощным. Позвольте одному из них отправиться с этой высокой целью. Я сам, мой командир наставник Пайк, его командир архилектор и, конечно же, его повелитель, Его Августейшее Величество Высокий король Союза, и тут все присутствовавшие, даже те, кто не принадлежал к этой великой нации, с глубоким почтением склонили головы, невзирая на все множество забот, без сомнения, будем глубоко сожалеть о каждой утраченной попусту человеческой жизни.
Во время этой вдохновенной речи вперед один за другим выходили добровольцы, жаждущие взять в свои сильные руки это благородное дело. Коска вытер вторую скупую мужскую слезу, простер руки к соратникам и возгласил: «Дети мои! Мои храбрые дети!» – и прижал мощные ладони к своей благородной груди, благодаря их, равно как и Судьбу, поставившую его во главе столь замечательных людей.
Взгляд великого человека остановился на Суфине, многоопытном разведчике родом из Канты, но высокого роста и величественного облика, без сомнения, одном из тех, кто предпочел покинуть родину, но не подчиниться тирании гуркского императора, отважном муже, смеявшемся над опасностью почти так же громко, как и сам капитан-генерал.
– Передайте мятежникам, что мы обещаем им достойное обращение, если они освободят людей, которых трусливо захватили в заложники, и сдадутся на милость правосудия Его Величества, – сказал инквизитор Лорсен.
– И предупредите, что, если с голов заложников упадет хоть один волос, они ощутят на себе всю мощь моего гнева, – добавил Коска. – Сделайте это для меня, Суфин, и я награжу вас.
– Сэр, мне не нужно иной награды, кроме вашего уважения, – ответил разведчик, и командир с воином обнялись. Взяв с собой стряпчего Роты, коему надлежало зафиксировать условия капитуляции, храбрый Суфин отправился в долгий путь по безлюдному, поросшему густой травой склону холма к вражескому бастиону; через некоторое время они заметили его, и вскоре тяжелые ворота плотно закрылись за ним.
Рота в зловещем молчании ожидала, чем кончатся переговоры Суфина; все надеялись на их успешный исход и в то же время были готовы к кровопролитию. Никогда больше вашему смиренному наблюдателю не доводилось испытывать столь тягостного времяпрепровождения. Ветерок преспокойно шелестел в траве и кронах деревьев, беззаботные птахи распевали на ветвях свои утренние песни, но все, кто находился там, пребывали в состоянии крайнего нервного напряжения.
Все, кроме одного!
– Ах это затишье перед боем!.. – проговорил Коска, простершийся в высокой траве на холме над городом, как лев, готовящийся к прыжку. Глаза его блестели, а мощные кулаки сжимались и разжимались в предвкушении предстоящего дела. – Сладостный покой, предшествующий железной буре! Может, человеку и не следовало бы рваться к такой работе, как наша, но как же это возбуждает! У меня всегда каждая жилочка трепещет! Суорбек, вам знакомо это ощущение?
Ваш покорный слуга вынужден в данном вопросе проявить понятную, вероятно, скромность, ибо и тогда, и сейчас он мог дать лишь отрицательный ответ. Как-никак я не обладал сколько-нибудь значительным опытом, владел оружием весьма посредственно и не имел природной невосприимчивости к страху, коей отличался капитан-генерал. Но ведь это был не кто-нибудь, а сам Никомо Коска, хохотавший в лицо страху!
Но в тот момент из его красиво очерченных губ вырвался отнюдь не хохот.
– Что-то неладно, – пробормотал он через некоторое время, и все немедля изготовились к действию. Его люди по долгому опыту знали, что Никомо Коска был наделен особым, почти магическим чутьем на опасность, шестым чувством, если угодно, далеко выходящим за пределы восприимчивости обычного человека. Не могу судить, воспитал ли Коска это чувство в ходе своей продолжительной и зачастую болезненной практики, или это был его врожденный талант, но ваш скромный обозреватель имел возможность несколько раз наблюдать его проявления и ни в коем случае не решился бы отрицать его истинную действенность. С ловкостью акробата вскочив на ноги и мгновением позже оказавшись в позолоченном седле – насколько я понял, это был дар великой герцогини Сефелины Осприйской после знаменитой победы в Островной битве, которую одержал для нее Коска, – капитан-генерал прогремел:
– К оружию!
В мгновение ока несколько двадцаток воинов оказались в седлах и помчались вниз по склону холма к Эверстоку, оглашая живописную долину гулкими яростными боевыми кличами. Поданный при помощи зеркала сигнал подвиг другой отряд, скрытно расположившийся в лесу по другую сторону поселения, начать атаку одновременно с первым, так что ни у одного мятежника не осталось шанса ускользнуть из этих сокрушительных клещей. В сражении Рота действовала слаженно, аккуратно и точно, как драгоценные часы, мастером-часовщиком которых был Коска, а каждый из пятисот человек занимал в этой огромной машине точно определенное для него место.
Сколько раз могло стукнуть сердце в груди, пока лошади мчались во весь опор к ограде городка? Не могу точно назвать количество ударов, но их, определенно, было немного! Сколько еще времени потребовалось неустрашимым воинам из Роты, чтобы ворваться в укрепление, подавив нерешительное сопротивление на стенах? Вряд ли больше! Я не стану слишком сильно углубляться в достойные прискорбия подробности последовавшей битвы по той причине, что ваш скромный обозреватель, опасаясь за собственную жизнь, держался в известном отдалении от самых горячих точек боя, равно как и потому, что следует щадить деликатность чувств тех дам, коим доведется читать сии записки, и не в последнюю очередь потому, что описание подобного зверского сражения, удар за ударом, плохо соответствует потребностям культурного читателя.
Позвольте мне лишь заметить, что я наблюдал действия капитан-генерала в бою, и тот человек, что с друзьями был кроток и ласков, как котенок, перед лицом врага превращался в тигра и даже превосходил сего зверя! Никто не мог сравниться с ним в быстроте и меткости метания ножей, равно как и в смертоносном искусстве фехтования! В одном из эпизодов сражения, который ваш обозреватель наблюдал собственными глазами, один выпад сверкающего клинка Коски сразил сразу двоих противников! Проткнул насквозь. Нет! Прошил. Нет! Я бы сказал, что насадил два куска корчащегося мяса, как гуркский мясник насаживает мясо на вертел, дабы зажарить над огнем. Потоки крови пропитали разглаженный ветром песок на улицах, мятежники, из распоротых животов которых вываливались все еще трепещущие внутренности, валялись и стенали, захлебываясь в собственной крови или жалким женоподобным визгом умоляя о пощаде, которую никто не давал. Им разматывали кишки вдоль улиц, выкалывали глаза, сгустки их мозгов облепили плетни, дабы стать кормом для мух. Неумолимая сталь жестоко расчленяла тела, предоставляя содержимое животов в виде комков шевелящихся кишок заботам безжалостной пыли! О, такова отвратительная правда войны, от подробного описания коей мы, цивилизованные люди, не должны отворачиваться, хотя оно и заставляет нас содрогаться от ужаса!