– Мы должны защитить жителей! – прогремел, заглушая шум битвы, капитан Джубаир, который, хотя и родился в Гуркхуле и был средоточием всех предрассудков, свойственных его нации, научился у Коски милосердию и снисходительности к слабым, совершенно чуждым его темнокожей расе. Простой разум этого обычно доброго и заботливого гиганта сейчас пылал гневом из-за того, что беспомощные обыватели подвергаются серьезной опасности, и он дрался как разъяренный слон.
Хотя обозревателю и показалось, что прошла целая вечность, праведная ярость Роты была столь пылкой, что битва явила собой лишь ряд ужасающих эпизодов; вероломные мятежники были полностью окружены, разбиты и преданы мечу – о счастливый шанс и доказательство справедливости дела, за кое стояла Рота, – без единого раненого с ее стороны. Коска обрушил возмездие на презренный сброд с такой ужасающей скоростью – не быстрее яростная буря полосует землю слепящими молниями, – что те не успели даже приступить к обещанному истреблению заложников, и драгоценные заложники, все до одного, были освобождены от уз и, улыбаясь, счастливо воссоединились со своими изнемогавшими от слез родными.
Существовала еще одна опасная угроза совсем иного рода, ибо кровь воинов кипела на огне битвы, и нельзя было исключить, что кое-кто из них, спокойный и сдержанный, как агнец, при более благоприятных обстоятельствах может забыться и устремиться на поиски добычи. Но Коска вскочил в подвернувшийся фургон и столь мощным гласом – и столь ласковыми словами – призвал всех к спокойствию, что Рота тут же вернулась к дисциплине, подобающей цивилизованным людям.
– Я скорее предпочту, чтобы мы ушли отсюда голодными, – заявил своим солдатам достойный генерал, – нежели допущу ущерб имуществу сих добрых людей, кои могут в грядущие времена провозгласить себя подданными Его Августейшего Величества Высокого короля Союза!
И Рота как один человек разразилась восторженными криками одобрения. Один скромный воин, терзаемый муками совести, вернул лукошко с яйцами доброй домохозяйке, из чьего курятника скрытно изъял их, сопроводив сей поступок изъяснениями глубочайшего раскаяния и слезами искреннего стыда, но она все же уговорила его оставить эти яйца себе и, более того, убедила благородных и голодных воинов Роты забрать все яйца, кои наличествовали в ее хозяйстве, и от всей души, исполненной благодарности, воздевая к небу сложенные вместе хрупкие руки, вознесла хвалу королю и его верному и прилежному слуге его преосвященству архилектору за избавление ее самое и ее соседей от тирании и беззастенчивого грабежа, кои осуществляли гнусные мятежники.
Ваш скромный слуга должен признаться, что и сам утирал слезы, когда среди мертвых отыскали труп благородного Суфина. Его сотоварищи не скрывали мужественной скорби и проливали реки слез, сопровождая их воспоминаниями о высоких достоинствах покойного. И, как и всегда и во всем, Никомо Коска был здесь первым среди своих соратников.
– О, славный Суфин! – провозгласил генерал, ударяя себя в окровавленный нагрудник кирасы. – О, надежный друг с благородным сердцем! Скорбь о твоем самопожертвовании будет терзать меня до смертного часа!
Отважный разведчик сражался как герой под не защитившим его флагом парламентера и убил более дюжины малодушных мятежников, но все же они одолели его. Подле его изрубленного тела нашли кошель со старинными монетами, который тут же передали капитан-генералу.
– Составьте опись этих монет, сержант Балагур, – приказал Коска.
– Я пересчитаю их, – почтительно кивнув, ответил верный сподвижник Коски.
– С ними поступят согласно нашему Правилу четвертей! Одна четверть будет поделена между нашими бравыми вояками в знак признания их сегодняшнего героизма! Вторую нужно передать искусному ваятелю, дабы он создал неподвластный времени монумент в память нашего славного Суфина! Третью потратим на закупку припасов у местных жителей, а последнюю, четвертую, передадим им же на возмещение ущерба, причиненного мятежниками, и основание приюта для детей, осиротевших по их вине!
И снова из глоток наемников вырвались крики восторженного одобрения, ибо, хотя многие из них имели простонародное происхождение, все они отличались высотой духа, и низкая алчность, чуждая их прекрасным натурам, всегда занимала последнее место среди их побудительных мотивов. Не теряя время даром, они взялись за работу, дабы привести поселок в его прежнее благообразное состояние, погасили пожары, разожженные мятежниками в их бессильной ярости, и устранили повреждения, полученные строениями и общественными пространствами за время оккупации.
Выше я уже отмечал, что трудно было представить себе более надежного друга, но он мог быть также и непримиримым врагом и без жалости карал негодяев и подлецов. Без гордости, но и без стыда я сообщаю, что несколько отрубленных голов самых закоренелых в злодействе зачинщиков мятежа были выставлены над воротами в качестве устрашающего напоминания и предостережения от подобных намерений. Никто не получил ни малейшего удовольствия от сего ужасного деяния, но ведь сие происходило в Ближней стране, далеко за пределами цивилизованного мира и вне юрисдикции Союза или даже Империи, если можно применить это высокое понятие к сей погрязшей в невежестве нации. Умудренный богатейшим опытом Коска преподал злоумышленникам этот жестокий урок, чтобы избежать куда более крупных кровопролитий в дальнейшем. Такова ужасная арифметика войны.
– Мы должны быть милосердны, если для этого выпадает хоть малейшая возможность, – заявил мудрый и справедливый полководец. – Обязаны! – И он с силой стукнул могучим кулаком по несокрушимой ладони. – Но приходится с горечью констатировать, что всеобъемлющего милосердия мы не можем себе позволить. – Он возвел очи горе, туда, где над городской стеной вздымались с ужасающе равнодушными лицами эти ужасные предупреждения, уже привлекавшие к себе внимание окрестных птиц. – Головы на копьях, – произнес он и сам покачал головой. – Ужасный, прискорбный, но, увы, необходимый обычай.
– Ваша сдержанность, генерал, достойна всяческого уважения, – заметил почтенный инквизитор Лорсен. – Инквизиция Его Величества настоятельно требует сурового наказания виновных и всемерной защиты невинных.
Местные жители умоляли Коску остаться у них, подносили ему цветы и даже предлагали золото, дабы склонить его на это, но он отказался.
– В Ближней стране есть и другие города, стенающие под гнетом мятежников, – сказал он. – Я не могу позволить себе отдыхать, пока не достигнута благородная цель, поставленная наставником Пайком, и предатель и мятежник Контус не передан в цепях в руки инквизиции, дабы дожидаться королевского правосудия.
– Но почему бы вам, генерал Коска, и вашим людям не согласиться провести у нас хотя бы ночь в тишине и покое? – спросил городской голова. – Или хотя бы веселый часок. Неужели триумфальным освобождением нашего скромного городка вы не завершили определенный этап своих трудов?
– Премного благодарен вам, – ответствовал великий человек, положив ему на плечо тяжелую руку, – но я и так позволил себе чересчур много тишины и покоя. – Прославленный солдат удачи Никомо Коска покрутил кончики напомаженных усов между большим и указательным пальцами и обратил всевидящий взгляд к западному горизонту. – Если за сорок лет, что я воюю, мне и удалось чему-то научиться, так это тому, что благие дела… не имеют завершения.
По мне, так вышло терпимо, хоть я и ожидал большего. Безвкусно. Банально. Я всей душой за реализм, когда он уместен, за освещение фактов и все такое, но столь холодное изложение наверняка не заставит читателя разинуть рот от восторга. Разве я не говорил тебе, что писать можно как угодно, только не скучно?
Суорбек, умоляю тебя, перепиши все это! Больше героизма, больше блеска, больше крови в описании операции, и добавь чего-нибудь невероятного! Больше жестокости и всяческих злодейств со стороны мятежников! Где хотя бы одна-две спасенные девушки? Постарайся уж! Вложи хоть немного огня!
И не сочти за труд, вычеркни упоминание об этом треклятом стряпчем. Вообще выброси этого лживого предателя из всех записей!
И, конечно, «Капитан-Генерал» всюду пиши с заглавных букв.
А кому сейчас легко?
Сипани, весна 592 года
Она ненавидела Сипани.
Гнусные туманы, застилающие глаза, и гнусную хлюпающую воду, и гнусный вездесущий запах гнили. Гнусные вечеринки, и маски, и попойки. Забавы: все беспрестанно забавляются или, по меньшей мере, делают вид, будто забавляются. А гнусные людишки гнуснее всего. Сплошные подонки, все до одного – что мужчины, что женщины, что дети. Лжецы и глупцы все до одного.
Каркольф ненавидела Сипани. И все же снова оказалась здесь. И кто же – невольно подумала она – в итоге глупец-то?
Впереди, в тумане, раскатился взрыв визгливого смеха, и она, стиснув ладонью рукоять меча, скользнула во тьму ближайшего парадного. Хороший курьер не доверяет никому, а Каркольф была лучшей из лучших, но в Сипани она доверяла… менее чем никому.
Из мглы показалась очередная кучка искателей развлечений. Мужчина в маске, изображавшей луну, указывал пальцем на женщину, пьяную настолько, что она не могла толком удерживать равновесие на своих высоких каблуках и то и дело падала. Все хохотали, один хлопал в ладоши, так что развевались кружевные манжеты, как будто напиться до такой степени, что не способен устоять на ногах, очень смешно. Каркольф закатила глаза и попыталась утешиться мыслью, что эти люди на самом деле ненавидят все это точно так же, как ненавидела она, в тех случаях, когда пыталась позабавиться.
Каркольф, одиноко стоявшая в непроглядной темноте парадного, поморщилась. Проклятие, ей остро требовался отпуск. Слово «забава» как-никак было ее вторым именем. И что же? Она превращается в тухлую воблу. Вернее говоря, уже превратилась, а сейчас делается еще хуже. Становится одной из тех людей, которые презирают весь мир. Неужто из нее получается подобие ее папаши, чтоб ему ни дна, ни покрышки?