Одной рукой Грифф обнимал Мардж за талию, другая рука была вытянута вперед, оказавшись зажатой словно в стальных тисках. Он надеялся, что Макуэйд резко разожмет ладонь, и потому старался не выказать мучившую его боль и не закричать. Однако тот не останавливался, причем ничто не указывало на его намерение сделать это. Напротив, пальцы Макуэйда продолжали сжиматься все туже, пока рука Гриффа не превратилась в пульсирующий комок изодранных, искромсанных нервов, издававших безмолвный вопль.
Внезапно все его тело, весь разум, вся его сущность словно переместились в эту правую руку — ладонь и пять пальцев. Рука как бы превратилась в самостоятельное существо, обладающее собственным разумом, собственной душой и сотней пронзающих, парализующих проявлений боли, которая колола, жгла, разрывала и ломала его естество. Грифф чуть приоткрыл губы, закрыл глаза, но затем стиснул зубы и даже услышал, как они стукнулись друг о друга. Боль, исходившая из руки, стала невыносимой, и теперь она, как самостоятельное существо, готова была зайтись в крике.
Внезапно он ощутил слабость и головокружение. Левая рука соскользнула с талии Мардж, которая тут же качнулась и стукнулась спиной о стенку. Но теперь ему уже не было никакого дела до Мардж, его заботила лишь безмерная боль в правой руке, которая, как гриб, вырастала из ладони и охватывала все тело. Он отчетливо видел перед собой лицо Макуэйда: губы растянуты и чуть приоткрыты, зубы плотно стиснуты, в бровях застряли капли пота. Но потом это видение стало меркнуть, и он понял, что если Макуэйд не отпустит его руку, то потеряет сознание. Внезапно ему захотелось взмолиться, попытаться упросить Макуэйда отпустить его, разжать пальцы, чтобы остановить эту проклятую боль. Он старался сдержать крик и в какой-то момент задался вопросом, зачем он это делает, но тут же понял, что сражается не с собственной слабостью, но с силой Макуэйда.
Власть Макуэйда внезапно обрела вполне реальные очертания, причем это была не та власть, которой наделил его «Титаник», но иная, являвшаяся частью самого этого человека, власть ошеломляющая и пугающая, власть тысяч сапог, марширующих в ночи по булыжной мостовой. Было что-то постыдное и унизительное в том, что ему приходилось уступать этой силе. Стыд этот был сродни тому, который он испытал давным-давно, когда на него внезапно налетел Стука, — произошло это настолько неожиданно, что он даже не удержался и обмочился, ощущая при этом одуряющее чувство страха. Нет, он не мог сдаться Макуэйду, а потому не кричал и продолжал сражаться с одуряющей болью, сражаться каждым нервом и мускулом своего тела.
Теперь он стоял на коленях — на коленях перед Макуэйдом, но тот по-прежнему не отпускал его руку. Упираясь ладонью левой руки в пол, он слышал, как бормочет за спиной Мардж: «Скажи… что… скажи…» — однако слова звучали как-то размыто. Гриф чувствовал, как снова начинает кружиться голова, и он затряс ею, чтобы хоть немного прояснить сознание, тогда как правая рука продолжала находиться в вытянутом положении, оставаясь зажатой тисками пальцев Макуэйда.
Он чувствовал, что вот-вот потеряет сознание, и прежде, чем это произойдет, хотел прокричать что-нибудь, прокричать громко и ясно, чтобы все услышали, но он не знал, что именно надо прокричать, и не мог обрести голос для того, чтобы объяснить голосу, как надо кричать…
Неожиданно Макуэйд отпустил его руку.
— Грифф, ее надо бы отвезти домой, — приятным голосом проговорил он, после чего развернулся и пошел назад по коридору, туда, откуда доносились звуки музыки. Проходя через двери, он чуть наклонил голову, после чего направился к проигрывателю, рядом с которым стояла Кара.
Глава 11
У нее по-прежнему кружилась голова, и молчание Гриффа не помогало ей избавиться от этого головокружения, ничуть не помогало. Они сидели в такси и ехали к ее дому, причем Грифф с самого начала поездки не произнес и двух слов — он просто втиснул себя в эту глупую, задумчивую тишину, окутавшую его, как черный плащ.
— Ты безмолвный, задумчивый, искренний, обходительный, добрый… — начала было она, но, когда он даже не улыбнулся, резко осеклась и тоже замолчала.
— Что ж, ладно, — сказала Мардж, — пусть будет так.
Он не ответил.
— Я не понимаю, что ты злишься. Девушка выпила несколько коктейлей, а ты ведешь себя так, будто… — Она искоса посмотрела на него, после чего ее сознание переключилось на город, простиравшийся за окном машины.
— О, Грифф, — завопила Мардж, — ты только посмотри, какая красота! Все эти огни и… — Она протянула руку и схватила его ладонь, но он тут же вырвал ее, рот его чуть приоткрылся, словно он готов был накричать на нее.
«Ну ладно, ладно, — подумала она, — не стану я тебя трогать. Не прикоснусь, не дотронусь. Не знала я, что ты способен так разъяриться из-за какого-то пустяка. И как я вообще села с тобой в такси, и кто просил тебя отвозить меня домой. Мне там было так весело».
— Мне там было так весело, — вслух сказала она.
— Это хорошо, — наконец откликнулся он.
— Да что с тобой творится? — спросила Мардж.
— Ничего.
— О, ничего, ну да, конечно, ничего. Сидишь тут как… как не знаю что и не говоришь ни слова. Ну ладно, ничего. Если не хочешь, можешь ничего не объяснять. Я не собираюсь насильно заставлять тебя что-то говорить, абсолютно ничего. Ладно, сиди как моллюск. Сиди и наращивай внутри себя свою жемчужину.
— Жемчуг производят устрицы…
— Я сама все знаю про устриц, — разгневанно проговорила Мардж, резко отодвигаясь в противоположную сторону. — Думаешь, один ты такой умный?
— Нет, — ответил Грифф.
— Вот именно, что нет. — Мардж не могла с точностью определить причину своего внезапного возмущения, которое буквально клокотало в ней, но смутно догадывалась, что оно каким-то образом связано с настроением Гриффа. В конце концов, не так уж много она и выпила, да и голова ее сейчас была ясная — ну, почти ясная. — Ты просто старый… — Она подыскивала нужное слово. — Я не знаю. Ты просто старый.
— Моллюск, — подсказал Грифф.
— Да, именно.
— Хорошо, Мардж.
— Хорошо, Мардж. Милая маленькая девочка Мардж. Похлопать Мардж по головке. Вот, Марджи, Марджи, Марджи. — Она пыталась свистнуть примерно так, как зовут собак, но вместо свиста получилось какое-то шипение. — А знаешь что?
— Что?
— У тебя совсем нет чувства юмора.
— Возможно, и нет.
— И не будь таким уж гордым. Не так уж это и хорошо — не иметь чувства юмора. Всеобщая проблема нашего времени в том, что люди не знают, когда они бывают счастливы. Они нуждаются в том, чтобы им это сказали.
— В самом деле?
— Да, именно так. Мак так говорит.
— О, ну тогда это должно быть именно так.
— И знаешь, что еще? Он не пытался что-то сделать, ну хоть что-то — абсолютно ничего. Он был настоящим джентльменом. Весь вечер подносил мне напитки, тогда как ты и этого не делал.
— Это верно, — согласился Грифф.
— Я что, напилась?
— Думаю, что так.
— Так, ладно, напилась. Ну и что из этого?
— Из этого ничего. Я бы тоже хотел напиться.
— Ну уж нет. Если бы ты хотел напиться, ты бы напился.
— Представь, что я хотел… Ладно, забудем об этом.
— Ты добиваешься всего, чего хочешь. Я вот хотела стать манекенщицей, и сегодня я ею стала. Видишь?
— Вижу.
— Ничего ты не видишь. Просто подсмеиваешься надо мной. Вот только чувства юмора у тебя нет.
— Я просто моллюск, а моллюски никогда не смеются.
— Нет, но они делают жемчуг.
— Устрицы…
— Пожалуйста, не надо про моллюсков и устриц. Я не так уж хорошо себя чувствую.
— Не буду.
— А знаешь, ты очень услужливый человек. Мое желание для тебя как команда. Ты добрый, обходительный, искренний.
— Да, я знаю. Я бриллиант.
— И еще знаешь что?
— Что?
— Мне кажется, там сегодня было довольно много потаскух. Что ты думаешь на этот счет?
— Это вполне возможно, — согласился Грифф.
— Это точно. Даже Мак это заметил. И он говорил об одной из них перед тем, как вы пожали друг другу руки.
— Да, — кивнул Грифф.
— Он хотел причинить тебе боль?
— Когда?
— Ну, когда пожимал тебе руку.
— Нет.
— А мне показалось, что он пытался сделать тебе больно.
— Нет.
— Мне показалось, что да. — Она облизнула губы. — Люблю апрель.
— В самом деле?
— Да. А тебе апрель нравится?
— Да так, месяц как месяц.
— Ну да, я же забыла: моллюскам вообще ничего не нравится.
— Кроме других моллюсков.
— Как же моллюски?.. — Она осеклась и зажала рот ладошкой. — Ладно, забудь.
— Точно так же, как и устрицы, — сказал он.
— Это, наверное, довольно скучно. — Она икнула. — Извини.
— Извиняю.
— Апрель прекрасен и туманен. Он всегда напоминает мне грустные песни вроде «Вчерашнего жасмина», «Синего дождя» или «Серенады в голубых тонах».
— Кажется, ты забыла самую главную, — сказал Грифф.
— Какую же?
— «Я помню апрель».
— О да, да, да. И еще «Лауру». Это ведь тоже апрельская песня, правда?
— Да.
— В апреле ты чувствуешь, как растешь. Все вокруг растет, и ты растешь вместе со всеми. А моллюски растут?
— Моллюски растут.
— В апреле?
— В апреле.
— Может, не так уж и плохо быть моллюском. Особенно в апреле. В январе я ничего этого не замечаю. Моллюскам, наверное, очень одиноко в январе.
— Это вообще одинокая жизнь, — заметил Грифф. — Но мы стараемся как-то устроиться.
— Ну как, ты уже чувствуешь себя немного получше?
— Да, немного.
— Ну и хорошо. А Мак действительно сделал тебе больно?
— Нет.
— А что же тогда вы там делали? Вы были похожи на двоих мальчишек, которые пытаются… Я не знаю. У вас был довольно глупый вид.
— В самом деле?
Мардж пожала плечами:
— Я могу приготовить чашку кофе, ты знаешь об этом.
— Давай остановимся где-нибудь.
— Нет-нет, я сама приготовлю, когда мы приедем домой.