Продолжать диалог не имело смысла. Я попрощался и ушел, пока эти темпераментные арабы не кинулись выяснять со мной отношения. Мне еще предстояло устроиться в гостиницу. А потом уже решать, где мне искать исчезнувшую Высоковскую. Кто знает, может быть, старушка уже и вправду умерла.
Оставшуюся часть дня я посвятил поиску подходящего отеля, который нашел с третьего раза. Первый был совсем никудышный, второй слишком дорогой, и только третий устроил меня полностью. Он располагался в тихом переулке и имел внутренний двор в форме итальянского патио. Уютный номер с телевизором располагался на втором этаже. Дверь и окна выходили на террасу во внутренний двор с красивым садом. Спокойствие и тишина – это все, что мне было нужно после утомительных поисков по городу.
Вечером я решил немного прогуляться по центру. Шагая по залитым светом шикарных витрин тротуарам, дыша ароматным вечерним воздухом, наполненным запахом духов, крепкого кофе и специй, мне было приятнее размышлять. Веселая, беспечная публика гуляла по бульварам, заполняла многочисленные уличные кафе.
Я думал о Высоковской. Она полжизни прожила в Париже. По легенде она была потомком эмигрантов первой волны. Считалось, что родители вывезли ее совсем маленькой из молодой социалистической России сначала в Константинополь, потом в Чехию. В Париже ее знали как представительницу старинного дворянского рода. А если представить, что она действительно умерла, то, скорее всего, ее похоронили бы на знаменитом кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, где хоронили русских эмигрантов первой волны. Что ж, значит, туда мне и придется завтра отправиться. По крайней мере, служители кладбища могут знать многих старых русских и тех, кто умер, и тех, кто еще жив.
На следующее утро я надел строгий темный костюм с галстуком и со скромным букетом желтых хризантем отправился на Сен-Женевьев-де-Буа. Старинное кладбище утопало в зелени вековых дубов. Красивые мраморные и гранитные кресты и памятники время от времени привлекали мое внимание, и я задерживался, чтобы прочитать очередную трогательную эпитафию. То и дело встречались старинные аристократические фамилии – Оболенские, Бенуа, Несвицкие, Юсуповы. Где-то здесь должны быть могилы Бунина, Тарковского и многих других русских знаменитостей в изгнании.
Конечно же я сразу вспомнил старые стихи Вознесенского:
Малая церковка, свечи оплывшие,
Камень дождями размыт добела.
Здесь похоронены бывшие… бывшие…
Кладбище Сен-Женевьев-де-Буа…
Домик смотрителя располагался неподалеку от аккуратной православной церкви. Смотритель – благообразный седой статный старик – представился Михаилом Аполлинариевичем. Его речь изобиловала роскошными литературными интонациями давно ушедшей эпохи.
– За последний год были похоронены несколько женщин за семьдесят, но фамилии Высоковская я среди них не припомню. Может быть, ваша тетушка была похоронена под девичьей фамилией? Такое тоже бывает. – Михаил Аполлинариевич посмотрел на меня ясно – голубыми, почти белесыми глазами, листая большую книгу с перечнем всех усопших.
– Дело в том, что Высоковская – это и есть девичья фамилия тети Зинаиды, – на всякий случай соврал я. Хорош бы я был племянничек, если бы не знал девичьей фамилии любимой тетушки. – Она дважды была замужем, но сознательно не меняла своей фамилии.
– Да… в те времена у вас, при Советах, она, как и многие тогда, могла бы жестоко поплатиться за свое происхождение, – вздохнул старик.
– Что правда, то правда, моя мама, ее двоюродная сестра, всегда скрывала, что у нее есть сестра во Франции.
– И что же, никого из родственников здесь у тетушки не осталось? – спросил старик.
Я развел руками.
– Значит, и за могилой, если она действительно умерла, никто не ухаживает…– Он продолжал листать книгу, ведя морщинистым пальцем вдоль заглавных букв фамилий. – У нас здесь есть несколько добровольных помощниц – пожилых русских дам, которые следят за такими могилами. Кустарник подстригают, метут дорожки, убирают опавшие листья. Может быть, они что-то знают. Впрочем, если она у нас похоронена, она обязательно должна быть записана в книге.
– А почему бы вам не воспользоваться этим, – я кивнул в сторону стоящего на столе компьютера, – может быть, с помощью компьютера быстрее будет? Наверняка у вас есть электронный банк данных.
– А, вы про него. – Он окинул скептическим взглядом выключенный ящик компьютера. – Все у нас есть, молодой человек, в компьютер заглянуть не проблема. Вы, молодые, сегодня машинам доверяете больше, чем человеку. А насчет быстрее или надежнее, тут я себе позволю с вами не согласиться. И машина может ошибиться и сломаться. А мой компьютер – вот он, – старик постучал пальцем по своему высокому лбу, – всегда со мной, пока я жив.
– Ну что вы, Михаил Аполлинариевич! Я совсем не хотел вас обидеть. Я уверен, что если кто сейчас и может мне помочь, то только вы.
– Вся беда в том, что вы не знаете год ее смерти.
– По крайней мере, десять лет назад она была жива.
– Одну минуточку, – старик внимательно разглядывал старую запись, – вот здесь что-то похожее. Есть Выстаковская З. А., похоронена в сентябре, семь лет назад. Восемнадцатый сектор в южной части, захоронение номер двадцать один.
– Вы думаете, могли неправильно записать фамилию?
– Вообще то вряд ли, но все может быть. Если ее хоронили не родственники, а, предположим, те же соседи или сотрудники социальной службы, вполне могли произнести нечетко, а потом проверить было некому. Вместо Высоковской записали Выстаковской. И инициалы совпадают.
Смотритель показал мне план кладбища, я простился с ним и отправился в южную часть на поиски восемнадцатого сектора. Я шел по аккуратным дорожкам из гравия мимо красивых, ухоженных могил. На многих стояли свежие цветы в вазах. Солнце играло золотыми бликами на шероховатом мраморе крестов и могильных плит. Лишь иногда шелест листвы нарушал задумчивую тишину.
Время от времени на пути мне встречались редкие посетители кладбища. Строго одетые пожилые женщины с цветами, немолодые пары, заботливо поддерживающие друг друга под руки. Наконец я забрел в искомый восемнадцатый сектор. Неужели старая разведчица действительно уже обрела свой последний приют и унесла с собой правду о Михайлове? Почему-то мне очень не хотелось в это верить. Не хотелось думать, что я проделал такой большой путь напрасно.
Здесь было как-то особенно пустынно. Посетителей не было, хотя неподалеку, метрах в пятнадцати, краем глаза я заметил, что мелькнула чья-то тень, но, обернувшись, я никого не увидел. За ровным рядом высоких крестов и резных оград золотые солнечные блики играли на скорбно склоненной фигуре мраморного ангела. «Наверное, это духи старого кладбища», – усмехнулся я про себя.
Я прошел первые десять могил. Отсчитал еще десять, вот и двадцать первая. С фотографии мне улыбалась красивая молодая женщина лет тридцати пяти. «Выстаковская Зоя Александровна» было выбито на табличке, «1951-1992 год». «Потеря безмерна, скорбь бесконечна», «Родители, муж, сын». Неужели не она? Конечно, нет, Высоковская родилась по крайней мере лет на тридцать раньше. Предположим, фамилию еще могли переврать, но имя и отчество тоже не совпадают. Да и родственников у нее не было. Выходит, жива еще моя старушка?
Значит, поиски продолжаются, и наше свидание еще впереди. Как говорил незабвенный Семен Семеныч Горбунков из «Бриллиантовой руки» – «Будем искать!» Обрадованный, я зашел внутрь ограды, решив передохнуть и покурить минут пять на мраморной скамейке, прежде чем отправиться в обратный путь.
Я принялся рассматривать надгробие. Свежие белые орхидеи, украшавшие памятник, стояли в резной мраморной вазе, и лишь одна выпала и скатилась на землю. Под наплывом смешанных чувств, непроизвольной благодарности и сочувствия к неизвестной мне молодой, красивой женщине, так рано покинувшей этот мир, я решил поднять цветок и поставить его вместе со всеми.
Я наклонился за ним, и в то же мгновение за спиной послышался негромкий щелчок. Там, где секунду назад была моя голова, что-то прожужжало. Долю секунды спустя я догадался, что именно это было. Пуля. Она попала в памятник и с хрустом отколола кусок мрамора. Я кинулся на землю и кубарем выкатился за ограду. Мне вдогонку просвистели еще две пули, взрывая мрамор. Я успел заметить высокую фигуру в темном, которая метнулась за соседний памятник с большим резным крестом. «Так вот какой это дух кладбища», – мелькнуло у меня в голове. Я рванул со всех ног, лавируя, как уж, между оградами, памятниками и деревьями, низко пригибаясь к земле, согнувшись почти в три погибели. Убийца больше не прятался, он догадался, что я безоружен, и гнался за мной в открытую. В пронзительной тишине кладбища я слышал бешеный стук своего сердца и его хриплое дыхание. Еще одна пуля прошила землю в миллиметре от моего ботинка, подняв столб пыльного гравия и листьев. «А он, кажется, мазила», – не без радости отметил я про себя, перепрыгивая, как заяц, через низкую могильную оградку из толстых цепей. Надо куда-то спрятаться, но куда? Судя по отдаляющемуся тяжелому сопению, я понял, что начал отрываться от преследователя. Вдобавок я услышал тяжелый шлепок о землю. На мгновение оглянувшись, я заметил, что мой преследователь растянулся, как тюфяк, зацепившись за ту самую цепную ограду. Воспользовавшись его секундным замешательством, я исчез из его поля зрения, растворившись за толстыми стволами деревьев, стоящих в густых кустах.
В одно мгновение, мысленно извинившись, я каким-то нечеловеческим усилием воли выворотил чуть расшатанный железный прут из ближайшей металлической ограды и, сдерживая дыхание, затаился за толстым стволом с орудием наперевес.
Послышался приближающийся топот, затем осторожные шаги. Мой враг находился в метре от меня, за деревом. Мне показалось, что я перестал дышать совсем. Мое сердце стучало так громко, что я заволновался, что убийца услышит его. Вероятно, он догадывался, что я где-то близко, но не подозревал, что настолько. Я надеялся, что выскочу из засады и размозжу ему голову своим тяжелым железным прутом. В следующую секунду из-за шершавого ствола выплыло дуло пистолета с глушителем, зажатого обеими руками моего убийцы. За сотую долю секунды до того, как, увидев меня, он снова нажал на курок, я, с ревом выдохнув, нанес сокрушительный удар железным прутом по его запястьям. Бандит взвыл от боли, пистолет вылетел, выстрелив в воздух. Сверху на нас градом посыпались листья и ветки, сбитые пулей. Не давая врагу опомниться, я еще раз оглушил его железякой по темени. Он упал, пытаясь дотянуться до отлетевшего пистолета. Но мой инстинкт самосохранения заставил меня схватить оружие раньше.