Впервые весть о его богатстве разнеслась в 1796 году, когда мистер Дивайн, один из поставщиков флота его величества, еще не старый человек сорока с чем-то лет, пожертвовал 500 фунтов по займу, выпущенному для ведения войны с Францией. В 1805 году, оказав, как говорили, не бесприбыльную для себя услугу казначею Военно-морского флота лорду Мелвилю на его судебном процессе, он выдал свою сестру за богатого бристольского купца по имени Антони Фрер, а сам женился на Элинор Уэйд, старшей дочери полковника Уоттона Уэйда, собутыльника регента и дяди (по жене) известного светского мота и щеголя лорда! Беллазиса. В бурные 13-й, 14-й, 15-й годы Дивайн провел ряд удачных спекуляций государственными процентными бумагами, в чем, как говорили шепотом, ему тайно помогала французская разведка. Получив также законные прибыли от правительственных контрактов, он стал обладателем поистине королевского состояния и мог бы купаться в королевской роскоши. Но, привыкнув к бережливости и скопидомству, он, получив дворянский титул, приобрел ветхий, но комфортабельный дом в Хэмпстеде, а затем окончательно ушел от дел.
Его жизнь в отставке не принесла ему радости. Он был беспощадно-строгим отцом и суровым хозяином. Слуги его ненавидели, жена боялась. Казалось, что его единственный сын Ричард унаследовал сильную волю отца и его непреклонный характер. При разумном и чутком руководстве юноша не сбился бы с пути. Но, озлобленный железным ярмом отцовской дисциплины, он стал предаваться безрассудствам. Его мать, несчастная, робкая Элинор, насильно разлученная с ее первым возлюбленным – двоюродным братом лордом Беллазисом, еще пыталась как-то удерживать сына. Но своевольный юноша, хотя и горячо любивший мать, оказался неподатливым и после трех лет ссор между родителями был отправлен на континент, где продолжал вести такую же безалаберную жизнь, которая так возмущала его отца.
Тогда сэр Ричард призвал к себе своего племянника Мориса Фрера – бристольская фирма Фреров была разорена запретом на торговлю рабами – и купил ему патент на офицерский чин в пехотном полку, туманно намекнув на какие-то особые милости в будущем. Предпочтение, оказанное им племяннику, обидело чувствительную Элинор, которая с болью в сердце невольно сравнивала щедрость своего отца со скаредной бережливостью супруга. Между домами выскочки Дивайна и потомственного аристократа Уоттона Уэйда и без того существовала многолетняя рознь. Сэр Ричард знал, что полковник презирает его как новоиспеченного дворянина, и ему передавали, как часто за картами и стаканчиком кларета лорд Беллазис жаловался своим друзьям на судьбу, связавшую красавицу Элинор с таким ничтожным человеком.
Армигел Эсме Уэйд, виконт Беллазис Уоттон, был типичным порождением своего века. Он происходил из именитой семьи. Говорили, что его предок Армигел высадился в Америке раньше Гилберта и Райли и что он унаследовал свое поместье от некоего сэра Эсме Уэйда, который был посланником королевы Елизаветы при дворе испанского короля, сыгравшим роль в щекотливом деле Мендозы,[1] а впоследствии – советником Якова I и комендантом Тауэра. Этот Эсме не гнушался никакими темными средствами. Это он от имени Елизаветы вел переговоры с Марией Стюарт; это он вынудил Кобхэма дать показания против великого сэра Райли. Он разбогател, а его сестра (вдова Генри Киркхейвена, лорда Хэмфлита) стала женой одного из членов семьи Уоттонов, но богатство семьи еще больше умножилось после брака ее дочери Сибиллы с Мармадьюком Уэйдом. Мармадьюк Уэйд был лордом Адмиралтейства и патроном Пэписа, который в своем дневнике от 17 июля 1668 года рассказывает о своем посещении Уэйда в Белсайзе. В 1667 году он получил звание пэра вместе с титулом барона Беллазиса Уоттона и вступил в брак вторично с Анной, дочерью Филипа Стэнхопа, второго герцога Честерфилдского.
Благодаря связи с таким именитым домом, родословное древо Уоттон-Уэйдов в XVIII веке еще более разрослось и окрепло.
В 1784 году Филипп, третий барон Беллазис, женился на знаменитой красавице мисс Повей. От этого брака и родился Армигел Эсме, появление которого знаменовало конец семейной добропорядочности. Лорд Беллазис четвертый соединил в себе отвагу авантюриста, мореплавателя Армигела, с дурными задатками другого предка, коменданта Тауэра, Эсме. Получив право на наследство, он стал предаваться игре, пьянству, дебошу в самом разнузданном стиле прошлого века. Он был заводилой любого разгула и самым отъявленным из всех повес.
В одном из своих писем к Селвину в 1785 году Гораций Уолпол[2] упоминает о том, что «молодой Уэйд проиграл прошлой ночью тысячу гиней самому бездарному из всех Бурбонов, герцогу Шартрскому, этому дураку, которому не исполнилось еще и девятнадцати лет!»
Из голубка-простачка Уэйд-Беллазис превратился в ястреба, и в тридцать лет, потеряв вместе со своими поместьями всякую возможность жениться на женщине, которая могла бы его спасти – на своей кузине Элинор, он стал несчастнейшим из смертных – шулером, к тому же голубых кровей.
Когда тонкогубый, холодный полковник Уэйд сказал ему, что богатый судостроитель сэр Ричард Дивайн попросил руки нежной белокурой Элинор, он свирепо сдвинул черные брови и поклялся, что отныне никакие законы – ни божеские, ни человеческие – не удержат его от распутства. «Вы продали сваю дочь и разорили меня, – сказал он. – Теперь ждите самого худшего». Полковник Уэйд с усмешкой посмотрел на своего пылкого родственника: «Но тебе будет приятно посещать их дом. Сэр Ричард может стать источником дохода для такого опытного игрока, как ты». И действительно, в первый год замужества своей кузины лорд Беллазис частенько посещал сэра Ричарда. Но когда у Элинор родился сын, будущий герой этой повести, он нарочно устроил ссору с «выскочкой», обругал его жалким скрягой, который не играет и не пьет, как подобает джентльмену, после чего уехал, находясь в более чем когда-либо остром разладе с судьбой, и вернулся к прежнему промыслу. В 1827 году он уже превратился в черствого шестидесятилетнего старика, утратившего все свои надежды, с подорванным здоровьем и пустым карманом; однако он все еще затягивался в корсет, красил волосы и по-прежнему так же самоуверенно и вызывающе смотрел в лицо всему свету. По-прежнему беспечно обедал в своем, осаждаемом судебными приставами поместье, как если б то был шикарный лондонский ресторан. Из всех владений Уоттон-Уэйдов у него остался только этот старый заброшенный особняк с вырубленным лесом, куда его владелец редко наезжал.
Вечером 3 мая 1827 года лорд Беллазис присутствовал на голубиных состязаниях в Хорнси-Вуде и, отделавшись от назойливых приставаний своего дружка, некоего Лайонела Крофтона, молодого повесы, чья репутация в спортивном мире была весьма сомнительной (Крофтон пытался уговорить его поехать в Лондон), заявил ему о своем намерении отправиться к себе домой через Хэмпстед.
– У меня там свидание, – оказал он.
– С женщиной? – поинтересовался Крофтон.
– Вовсе нет, с пастором.
– С пастором?
– Ничего удивительного. Он совсем недавно посвящен в сан. Мы встретились с ним в прошлом году в Бате, когда он приехал из Кембриджа на каникулы, он был так услужлив, что проиграл мне небольшую сумму.
– А теперь он вас ждет, чтобы отдать вам долг из своих первых пасторских денег? От всей души желаю вашей милости хорошо провести время. Однако мы должны торопиться, становится уже поздно.
– Спасибо, дорогой сэр, за это «мы», но я должен поехать туда один, – сухо заметил лорд Беллазис. – Завтра вы сможете рассчитаться со мной за прошлую игру. Никак бьет девять? Спокойной ночи.
В половине десятого Ричард Дивайн покинул материнский дом, чтобы начать новую жизнь. Итак, в силу рокового стечения обстоятельств, порождающих события, отец и сын шли навстречу друг другу.
На тропинке молодой человек чуть не столкнулся с сэром Ричардом, возвращавшимся из деревни. Он вовсе не стремился искать встречи с человеком, перед которым так жестоко провинилась его мать, и намеревался разминуться с ним в темноте. Но, увидев его одного на пути в его осиротевший дом, блудный сын вдруг ощутил желание оказать ему напоследок несколько прощальных слов раскаяния. К его удивлению, сэр Ричард шел быстро, как-то странно подавшись вперед, словно теряя равновесие; взгляд его, устремленный в пространство, не воспринимал окружающее. Несколько испугавшись его вида, Ричард поспешил вперед и на повороте тропинки увидел нечто ужасное, и причина смятенного состояния старика предстала пред ним во всей своей жуткой реальности. Уткнувшись лицом в вереск, лежал человек. Рядом валялся тяжелый хлыст для верховой езды с перепачканной кровью рукояткой и раскрытый бумажник. Подняв его, Ричард прочел вытисненную золотыми буквами надпись: «Лорд Беллазис».
Несчастный юноша опустился на колени перед телом отца и приподнял его. Череп лорда был проломлен ударом, но жизнь еще теплилась. Охваченный ужасом, уверенный, что сбылись самые страшные опасения его матери, Ричард продолжал стоять на «оленях, держа в объятиях своего отца, выжидая, когда убийца, имя которого он носил, будет в безопасности. Его воспаленному воображению показалось, что прошел целый час, прежде чем в окнах зажегся свет: значит, сэр Ричард благополучно прибыл в свои покои. Еще не зная, как и кого призвать на помощь, он оставил убитого на том же месте и поспешил в город. Как только он вышел на дорогу, он услышал голоса, и добрая дюжина людей – один из них держал в поводу лошадь – накинулась на Ричарда и повалила его на землю.
Ошеломленный столь грубым нападением, молодой человек и не подумал об угрожавшей ему опасности. Его рассудок давал лишь одно ужасное объяснение этого преступления и не видел другого, достаточно очевидного, которое уже пришло в голову хозяину трактира «Три испанца».
– Боже милостивый! – воскликнул он, вглядываясь в лицо убитого, освещенное бледным светом луны. – Ведь это же лорд Беллазис! Ах ты, проклятый злодей!