Другое письмо было от матери. «Моя дорогая Молли, все это оказалось низким розыгрышем, рассчитанным на то, чтобы досадить бедной мисс Симпшел. Твои братья и сестры выкрасили лица в красный и пурпурный цвет, у них вообще не было кори. Но раз уж ты у тети Марии, думаю, тебе лучше остаться там…»
– Какой ужас! – сказала Молли. – Это очень-очень плохо!
«…и впредь навещать ее ежегодно. Будь хорошей девочкой, дорогая, и не забудь надеть утром передник. Твоя любящая мать».
Молли написала маме милое маленькое письмецо. Потом написала брату: «Дорогой Берти, я думаю, это просто зверство – отправить меня сюда. Вы могли бы подумать, каково мне придется! Я не прощу тебя, пока солнце не сядет, да и тогда не простила бы, только это будет неправильно – так долго не прощать. Жаль, что тебя не назвали Марией и тебе не пришлось остаться здесь вместо меня. Твоя сестра с разбитым сердцем, Молли Карратерс».
Живя в белом тетином доме, Молли обычно по утрам читала вслух «Детям о богослужении» или «Маленькие паломники», пока тетя Мария чопорно занималась шитьем. Но в то утро тетя Мария не послала за Молли.
– Ваша тетя нездорова, – сказала Клеменс, – и не спустится до обеда. Бегите, мисс, и погуляйте в саду, как юная леди.
Молли предпочла отправиться на конюшенный двор и вышла туда с важным видом, как подобает юному джентльмену.
Конюх, седлавший гнедую лошадь, сказал:
– Мне нужно отвезти телеграмму на станцию.
– Возьмите меня с собой, – попросила Молли.
– Можно, пожалуй. А что скажет ваша тетя?
– Она не узнает, – заверила Молли. – А если узнает, я скажу, что силой заставила меня прокатить.
Конюх засмеялся, и Молли великолепно прокатилась, сидя позади него и так крепко обхватив его руками, что он едва мог дышать.
На станции служащий помог девочке слезть с седла, и конюх позволил ей самой отослать телеграмму. Телеграмма была адресована дяде Тудлтвейту и гласила: «Пожалуйста, приезжайте немедленно, срочное дело, наиважнейшее, не забудьте захватить Бейтса. Мария Карратерс».
Так Молли узнала, что произошло нечто из ряда вон выходящее, и обрадовалась, что у тети теперь есть о чем думать, кроме нее. Белый дом был бы очень приятным местом для проживания, если бы тетя Мария так часто не вспоминала о своем долге перед племянницей.
После полудня приехал дядя Тудлтвейт вместе с человеком в черном, с блестящим черным саквояжем (Молли решила, что это тот самый мистер Бейтс, о котором говорилось в телеграмме). Двое мужчин и тетя Мария засели в столовой за закрытыми дверями, а Молли пошла помогать кухарке лущить горох в маленьком внутреннем дворике.
Они сидели на ступеньках кухни, и Молли слышала голоса Клеменс и экономки через открытое окно столовой для прислуги. Девочка не считала, что подслушивает или делает что-то постыдное, ведь она не шпионила нарочно у дверей, а в столовой разговаривали довольно громко.
– …Станет страшным ударом для всех нас, если это правда, – говорила экономка.
– Она думает, что правда, – сказала Клеменс. – Она выплакала все глаза и телеграфировала жениному брату…
– Ты имеешь в виду брата ее невестки? Понимаю. Но пока не понимаю, как все эдак вот обернулось.
– Ну, дело было так, – сказала Клеменс. – Миссис и ее брат жили здесь вместе с их дядей, а у дяди был сын, настоящий паршивец. Старый хозяин сказал, что тот никогда не получит ни пенни из его денег, что он все оставит мистеру Карратерсу – стало быть, брату миссис, понимаешь?
«Значит, моему отцу», – подумала Молли.
– А миссис он оставит дом и достаточно денег, чтобы содержать поместье. Старый хозяин был вспыльчивым человеком, похоже. Ну, а потом его сын утонул в море – корабль пошел ко дну и все на борту погибли. И слава богу, потому что, когда старик умер, завещания так и не нашли. И тогда все отошло миссис и ее брату, ведь у них нету ни близких, ни дальних родственников. Они поделили наследство так, как всегда хотел старик. Понимаешь, о чем я толкую?
– Вроде бы понимаю, – ответила экономка. – А что потом?
– Ну, а сегодня утром приходит письмо от адвоката, а в письме говорится, что тот паршивый сын вовсе не утонул: он был в чужих краях и только что узнал о смерти отца. И теперь он рвется быстренько заявить права на имущество, которое все перейдет к нему, раз покойный умер безвольным… В смысле, не оставил своей последней воли.
– Послушайте, Клеменс, – окликнула Молли, – вы, наверное, читали письмо. Тетя вам его показывала?
Наступила мертвая тишина; кухарка хихикнула. Кто-то пошептался в комнате. Затем экономка тихо позвала:
– Зайдите сюда на минутку, мисс, – и окно резко захлопнулось.
Молли вытряхнула горошины из передника и вошла в дом.
Как только она появилась в дверях, Клеменс схватила ее за руку и встряхнула.
– Ах ты противная, подлая, любопытная кошка! А я-то приношу тебе желе и заварной крем и уж не знаю, что еще!
– Я не кошка, – сказала Молли. – Пустите, Клеменс, мне больно.
– Ты этого заслуживаешь. Не так ли, миссис Уильямс?
– Разве вы не знаете, что подслушивать нехорошо, мисс? – спросила миссис Уильямс.
– Я не подслушивала, – негодующе возразила Молли. – Вы так кричали, поневоле услышишь. Нам с Джейн пришлось бы заткнуть уши, чтобы не слышать.
– Вот уж не думала, что вы на такое способны, – сказала Клеменс, начиная шмыгать носом.
– Не знаю, чего вы так суетитесь, – возмутилась Молли. – Я не ябеда.
– Съешьте кусочек пирога, мисс, – предложила миссис Уильямс, – и дайте мне слово, что ничего никому не расскажете.
– Не нужен мне ваш пирог, лучше отдайте его Клеменс. Это она болтушка, а не я.
Молли заплакала.
– Послушайте, мисс, мне очень жаль, что я вас тряхнула, но я так расстроилась, – сказала Клеменс. – Ну же, перестаньте плакать! Простите, пожалуйста… Что еще я могу сказать? Я уверена, вы не втравите бедную Клеменс в беду.
– Конечно, не втравлю, могли бы и сами догадаться.
Итак, мир был восстановлен, но от пирога Молли отказалась.
В тот вечер на Джейн была новая серебряная брошь в форме подковы, пронзенной стрелой.
После чая, когда дядя Тудлтвейт ушел, Молли потихоньку выбралась из дома, чтобы посмотреть, как кормят свиней, и увидела тетю в конце розовой аллеи. Тетя сидела на каменной скамье, которую вьющиеся розы превратили в беседку. Обеими руками тетя прижимала к лицу платок, ее худые плечи сотрясались от рыданий.
Девочка сразу забыла, какой несносной всегда была тетя Мария и что она, Молли, терпеть ее не может. Она подбежала к тете и обняла ее за шею. Тетя Мария подскочила на скамье, но не высвободилась, хотя из-за объятий Молли ей было очень трудно пользоваться носовым платком.
– Не плачь, милая, милая тетя Мария, – сказала Молли. – Пожалуйста, не плачь! Что случилось?
– Ты не поймешь, – хрипло ответила тетя Мария. – Беги, поиграй, будь хорошей девочкой.
– Но я не хочу играть, пока ты плачешь. Я уверена, что могла бы все понять, дорогая тетушка.
Молли обняла высокую худощавую женщину.
– Милая тетя, скажи Молли, в чем дело.
Девочка говорила тем тоном, каким обычно разговаривала со своим младшим братом.
– Это… все взрослые дела, – ответила тетя Мария, шмыгая носом.
– Я знаю, что дела идут ужасно плохо, так говорит папа, – сказала Молли. – Не прогоняй меня, тетушка, я буду вести себя тихо, как мышка. Я просто буду сидеть и обнимать тебя, пока ты не почувствуешь себя лучше.
Она обняла тетю за талию и прижалась головой к ее тонкой руке. Тетя Мария всегда любила ставить детей на место. И все же теперь место Молли было именно тут, где она никогда не бывала раньше.
– Ты добрая девочка, Мария, – проговорила тетя через минуту.
– Жаль, что я ничего не могу сделать, – вздохнула Молли. – Может, тебе полегчает, если ты мне все расскажешь? Говорят, лучше не горевать в одиночестве. Я уверена, что смогу понять, если ты не будешь произносить длинных слов.
И, как ни странно, тетя Мария рассказала ей почти то же самое, что Молли уже слышала от Клеменс.
– Я знаю, что было завещание, в котором все отписывалось мне и твоему отцу, – сказала тетя. – Я видела это завещание, его засвидетельствовали двое: наш тогдашний дворецкий, который умер через год, и мистер Шелдон… Он тоже умер, погиб на охоте.
Ее голос смягчился, а Молли прижалась к ней теснее и прошептала:
– Бедный мистер Шелдон!
– Мы с ним должны были пожениться, – вдруг сказала тетя Мария. – Это его портрет висит в холле между карпом и портретом твоего двоюродного дедушки Карратерса.
– Бедная тетушка, – проговорила Молли, думая о красивом мужчине в алом наряде рядом с чучелом карпа. – Бедная тетушка, я так тебя люблю!
Тетя Мария обняла ее за плечи.
– О, моя дорогая, ты не понимаешь. Все свои счастливые минуты я прожила здесь, и все печальные тоже; если меня выгонят из этого поместья, я умру – я знаю, что умру. Как бы плохо мне ни было, – продолжала она, обращаясь скорее к себе, чем к Молли, – это место всегда оставалось таким же, как в моей юности, когда сюда приходил он: такой смелый, такой веселый. Я так ясно вижу его здесь, стоит мне закрыть глаза. Но в других местах я не смогу его увидеть.
– По-моему, завещания иногда прячут, – сказала Молли, которая читала рассказы о спрятанных завещаниях.
– Мы везде искали, – объяснила тетя Мария. – Наняли лондонских детективов, потому что некоторые вещи дядя мог оставить другим людям, и мы хотели выполнить его волю. Но мы так ничего и не нашли. Он, должно быть, уничтожил завещание и собирался составить еще одно, но не успел. О, я надеюсь, мертвые не видят, как мы страдаем! Если бы мой дядя Карратерс и дорогой Джеймс могли увидеть, что меня выгоняют из старого дома, это разбило бы им сердца даже на небесах.
Молли молчала. Внезапно тетя словно очнулась ото сна.
– Боже мой, дитя мое, что за чушь я несу! Ступай играть и забудь обо всем. Пройдет немного времени, и ты тоже хлебнешь лиха.
– Я люблю тебя, тетя, – сказала Молли и ушла.