– Слушай, ты Гарольд Сент-Леджер?
Ему не особенно нравились эти мальчики, и, конечно же, самым последним, к кому он обратился, оказался Гарольд, который понравился Билли меньше всех остальных.
– А, это ты? – только и сказал он, когда кузен, краснея, признался, что именно он – Гарольд Сент-Леджер.
Потом Билли мужественным тоном отдал носильщику распоряжение насчет багажа Гарольда и сказал:
– Ну, пошли, что ли!
И Гарольд пошел. Это был полноватый мальчик со светло-каштановыми волосами, мягкими, как кокон шелкопряда. Билли не пришел от него в восторг. Сам Билли был крепким и смуглым, суставы его тонких рук и ног смахивали на обмазанные глиной узлы на веточках, привитых садовником. Гарольд тоже не пришел в восторг от Билли.
По дороге домой мальчики почти не разговаривали: если тебе не хочется принимать гостя, а гость и сам не хочет приезжать, попробуй-ка вести веселую беседу.
Когда двоюродные братья вернулись домой, все сели пить чай. Мать Билли вежливо разговаривала с Гарольдом, что не сделало счастливее ни его, ни Билли. Потом Билли повел кузена показывать окрестности, ферму и скот, но Гарольд интересовался всем этим меньше, чем следовало бы ожидать от мальчишки. Наконец, устав от попыток вести себя прилично, Билли сказал:
– Должно же быть что-то, что тебе нравится, каким бы рохлей ты ни был. Так иди и поищи это сам. А я собираюсь доделать воздушного змея.
Мягкое, как шелкопряд, лицо Гарольда просветлело.
– О, я умею мастерить воздушных змеев, – сказал он. – Я придумал змея, которого еще никто не делал. Я помогу тебе, если позволишь.
В сарае, среди бечевки, клея, бумаги и гибких тонких планок, Гарольд сделался совсем другим человеком, непохожим на трусоватого и тупого мальчишку, каким он был среди скотины на ферме; он стал ловким энтузиастом с проворными пальцами. Билли позволил ему помочь с воздушным змеем и стал чуть больше уважать кузена.
– Хотя это по-девчоночьи – так аккуратно орудовать пальчиками, – пренебрежительно заметил он.
– Жаль, у меня нет подходящей бумаги, – сказал Гарольд, – тогда я сделал бы своего нового патентованного воздушного змея. Но для него нужна особенная бумага. Как-то раз я купил такую на маслобойне в Бермондси, но во сне.
Билли вытаращил глаза.
– Ты, должно быть, спятил, – сказал он и еще больше пожалел, что его веселый отдых в деревне испорчен чужаком-кузеном, которому место в сумасшедшем доме, а не на приличной ферме.
В ту ночь Билли пробудился от сна без сновидений, дарованного любому мальчику, и обнаружил, что Гарольд возбужденно хлопает его по спине рулоном плотной бумаги.
– Проснись! Проснись! Что я сейчас расскажу! Мне приснилось, что в окно влетела галка, а потом снова вылетела с лежавшей на комоде бумажкой, украшенной позолоченной пуговицей. Во сне я встал и нашел в дымоходе рулон бумаги. А когда я проснулся, я и вправду его нашел. Вот она, настоящая бумага для моего патентованного воздушного змея – точно такая, какую я купил во сне на маслобойне в Бермондси. Если верить церковным часам, уже пять часов, и совсем светло. Я сейчас встану и сделаю своего патентованного воздушного змея.
– Патентованная чушь, – ответил Билли, сонный и негодующий. – Проваливай, оставь меня в покое. Тебе приснилось, вот и все. Что ты вопишь, как девчонка?
– Да, – мягко повторил Гарольд, – я спал, но, проснувшись, обнаружил рулон там, где видел его во сне, а вот бумажка с золотой пуговицей исчезла. Встань и посмотри сам…
Билли так и сделал. Он одним прыжком вылетел из постели и посмотрел сам.
Потом Уильям повернулся к Гарольду и начал трясти его так, что у того аж зубы застучали, а светлые глаза чуть не вылезли из орбит (я называю Билли Уильямом, потому что считаю, что он того заслуживает. Очень нехорошо трясти кузена, даже если он тебе не нравится).
– Ч-ч-что случилось? – заикаясь, спросил несчастный Гарольд.
– Ах ты, жалкий маленький идиот! Ничегошеньки тебе не приснилось! Ты лежал, как тупое бревно, и позволил мерзкой птице унести мое сочинение! А у меня ушло десять дней, чтобы написать сочинение на конкурс, я почти все содрал из книг и никогда в жизни так не трудился. А теперь все насмарку, и здесь нет ни одной книги, из которой можно было бы списать все заново. О, черт, черт, черт!
– Мне ужасно жаль, – сказал Гарольд, – но я не лежал, как бревно, я видел сон… И у меня теперь есть бумага для воздушного змея. А новое сочинение я помогу тебе написать, если хочешь.
– Не удивлюсь, если ты все придумал, от первого слова до последнего! – заявил Уильям (я все еще вынуждена называть его Уильямом). – Ты спрятал сочинение, чтобы отослать его под своим именем.
– О, как ты можешь так говоришь?
Гарольд побледнел, как девчонка, и начал плакать – в точности, как девчонка.
– Послушай, – продолжал разгневанный Уильям. – На людях я должен разговаривать с тобой вежливо, но не смей обращаться ко мне, когда мы одни. Ты или тупой идиот, или подлый пес, и я в любом случае не собираюсь иметь с тобой никаких дел.
Не знаю, как ему это удалось, но Уильям сдержал слово и в течение трех дней разговаривал с Гарольдом только тогда, когда поблизости были другие. Гарольд ужасно переживал; он привык быть гордостью отца и радостью матери, а теперь стал никем и ничем – что в мире может быть печальней? Он пытался утешиться, целыми днями мастеря воздушных змеев, но даже воздушные змеи не могут утешить человека, которого никто не любит, хотя он ни в чем не виноват.
Уильям занялся своими делами, но ему не везло. Он доделал воздушного змея и запустил его, но змей улетел, потому что бечевка зацепилась за церковный флюгер и порвалась. Он попытался написать заново сочинение, но не смог, потому что брал все из книг, а не из головы, как полагалось бы.
Гарольд временами забывал свои печали, мастеря патентованного воздушного змея. Змей получился очень большим, и рулон бумаги, найденный во сне в дымоходе, как раз подходил для его изготовления. Но когда работа была закончена, радости мальчик не испытал. Никто не видел первого запуска. А запуск получился идеальным. Змей, похожий на птицу, поднимался все выше, и выше, и выше, пока не завис над церковной колокольней, легкий и неподвижный, как ястреб над своей добычей. Уильям даже не вышел посмотреть на змея, как Гарольд ни умолял.
На следующее утро Гарольду приснилось, что он, не в силах больше терпеть, сбежал.
А когда Уильям проснулся, Гарольда уже не было. Вот тогда Уильям вспомнил, как Гарольд предлагал ему помощь с воздушным змеем и сочинением, и как в течение трех жестоких дней Гарольд снова и снова пытался с ним подружиться… А ведь Уильям, в конце концов, был здесь среди своих, а Гарольд – чужим.
Уильям сказал:
– О, черт, лучше бы я не вел себя так жестоко! – и почувствовал себя зверем. Это называется Раскаянием.
Потом он сказал:
– Я найду его, беднягу, и постараюсь обращаться с ним как можно порядочнее, хоть он и глупый.
Это называется Сожалением.
Потом Уильям нашел на кровати Гарольда залитое слезами, заляпанное клеем письмо. Вот о чем там говорилось: «Дорогой Билли! Я не виноват в том, что случилось с твоим сочинением, и мне очень жаль. Я собираюсь бежать в Индию, чтобы найти своих родственников. Я поеду, переодевшись безбилетником. Твой любящий кузен, Гарольд Эгберт Дарвин Сент-Леджер».
Уильяму не пришлось показывать письмо матери, потому что она уехала на целый день, не пришлось объяснять, каким чудовищем он был. Если бы пришлось, это стало бы частью того, что называется Искуплением.
Билли попросил мужчин с фермы разъехаться во все стороны, снабдив их подробным описанием внешности Гарольда, похожего на шелкопряда, а сам взял велосипед у сына деревенского мясника и отправился в Плимут: он считал, что этот город лучше всего подходит для поисков кузена, который сбегает, переодевшись безбилетником.
Ветер дул прямо в сторону моря, и Билли пришло в голову (да, думаю, теперь он заслуживает того, чтобы называться Билли), что огромный патентованный воздушный змей десяти футов в ширину играючи потащит велосипед за собой, если только суметь запустить змея, а затем привязать его бечевку к рулю. Запуск оказался трудным делом, но сын мясника пришел на помощь – у мальчика было благородное сердце – и в конце концов огромный змей поднялся в воздух. Билли увидел, что он летит в сторону Плимута, поспешно привязал бечевку к велосипедному рулю, сел в седло, придерживая моток в руке, тронулся с места и слегка вытравил бечевку. В следующий миг она натянулась, и змей потащил Билли и велосипед по плимутской дороге со скоростью бог знает сколько невероятных миль в час.
Наконец, мальчик добрался до окраины Плимута.
Я не стану рассказывать, как выглядел Плимут, потому что Билли ничего вокруг не замечал и вообще не узнал, как выглядит город, так с какой стати вы должны это знать? Плимут показался Билли просто очень похожим на другие места. Вот только странное дело: он никак не мог остановить велосипед, хотя изо всех сил тянул за бечевку.
Билли несся по городу. Автомобили останавливались, чтобы позволить мальчику вести свою бешеную машину по улицам. Разносчики, люди, спешащие по делам, и просто зеваки останавливались и, широко разинув почтенные рты, смотрели на Билли на велосипеде. А змей тащил его все дальше и дальше, без остановки, с бешеной скоростью, и Билли в отчаянии уже нащупывал в кармане нож, чтобы перерезать бечевку, как вдруг могучий порыв небесного ветра подхватил змея, тот взмыл еще выше и полетел в двадцать раз быстрее. Велосипеду тоже пришлось помчаться в двадцать раз быстрее, и, не успел Билли сказать: «Ой, мама дорогая!» или даже просто: «ОМД!» для краткости, как змей дико рванулся в море, увлекая за собой велосипед, который полетел прямо с края Англии.
Думаете, Билли и велосипед сына мясника упали в море? Как бы не так! Они упали только с берега, что совсем не одно и то же. Ведь воздушный змей был такой сверхпатентованный, такой идеально сконструированный и прочный, что сумел выдержать вес Билли и велосипеда, не дав им плюхнуться в воду.