огда больше так не буду!
Она сдержала слово.
Гарри, напротив, при первой же возможности основательно и методично отдубасил Симпкинса-младшего, но не стал избивать до полусмерти: он умерил свою отвагу милосердием.
И вот что самое странное во всей этой истории: с тех пор, как двухпенсовое заклинание сделало свое дело, Гарри стал добрее, а Люси стала храбрее. Не знаю почему, но так уж вышло. Брат больше не задирает сестру, а сестра больше не боится брата, и каждый раз, когда она ведет себя храбро ради него или он делает что-то доброе для нее, они становятся все больше и больше похожи друг на друга. Может, когда они вырастут, его с тем же успехом можно будет называть Люциусом, а ее – Гарриет, несмотря на всю разницу между ними.
Взрослые смотрят на это и восхищаются, думая, что их непрерывные нотации возымели-таки результат. И никто не подозревает правды, кроме школьной директрисы, которая прошла полный курс социальной магии под руководством профессора более искусного, чем мистер Долоро де Лара; вот почему она все понимает и вот почему она не исключила Люси, а только сделала девочке предупреждение.
Гарри теперь первый заводила в своей школе, а Люси ходит в шестой класс, и она – образцовая ученица. Мне бы хотелось, чтобы все директрисы изучали магию в колледже Гёртон.
Хвастовство или зазеркальный мальчик
Родители, не подумав, окрестили его Хильдебрандом – имя, которым лучше не называться в школе. Друзья звали его Брэнди, и это звучало плохо, хоть и смахивало на кличку пирата-контрабандиста. Но мальчики, которые его невзлюбили, называли Хильдебранда Хильдой, что очень трудно стерпеть. Напрасно он говорил, что его второе имя Джеймс. Даже будь это правдой, в такое никто бы не поверил.
Друзей у Хильдебранда было немного, потому что он был не очень хорошим мальчиком – не очень храбрым, если не считать тех случаев, когда впадал в ярость, а это плохая храбрость. Мальчишки обзывали его «трусливой размазней» и другими мерзкими кличками, а он пытался поразить их хвастливыми историями о диких кабанах, которых убил, о своих сражениях с индейцами и о том, как сплавился по Ниагаре в открытой лодке и однажды потерпел кораблекрушение в открытом море. Рассказывал Хильдебранд неплохо, и мальчики были не прочь послушать, но он хотел, чтобы его истории не только слушали, но и верили в них, а это совсем другое дело.
Только единственный друг любил все его истории и верил почти всем – его младшая сестра. Но Хильдебранд вел себя с ней просто ужасно: никогда не давал ей ни одной своей игрушки и называл не по имени – Этель, а «мелюзга», чего девочка терпеть не могла. Довольно обычное дело; без сомнения, среди ваших знакомых мальчишек тоже много таких. Но то, что потом произошло с Хильдебрандом, к счастью или к несчастью, бывает не со всеми – осмелюсь предположить, с вами такого никогда не случалось.
Все началось в тот день, когда Хильдебранд мастерил на детской площадке катапульту, а Билсон-младший подошел и сказал:
– Даже если ты ее сделаешь, что толку? Ты не сможешь попасть с трех шагов в стог сена.
– Это я не смогу? – отозвался Хильдебранд. – Вот увидишь! Прошлым летом я подстрелил ласточку, а когда у нас был дом в Тибете, я уложил ламу с одного выстрела. Ламу в двадцать пять футов длиной.
Билсон засмеялся и спросил проходившего мимо мальчика, не охотился ли тот когда-нибудь на лам, а если охотился, какого размера был его ягдташ. Мальчик сказал:
– А, все ясно. Маленькая Хильда снова бахвалится!
– Бахвальство? – переспросил Билсон. – Я называю это не бахвальством, а ложью!
– Сам ты лжец! – вскричал Хильдебранд, который до того разозлился, что у него задрожали руки и он не мог больше соединять части катапульты.
– О, иди поиграй, – устало сказал Билсон. – Иди домой к няне, Хильда, дорогая, и попроси завить тебе волосы на папильотки!
Тут ярость Хильдебранда превратилась в своеобразную храбрость, и он ударил Билсона. Тот, конечно, ударил в ответ, и началась драка. Пока они дрались, второй мальчик держал их куртки и присматривал за тем, чтобы все шло по-честному.
Хильдебранду сильно досталось, потому что Билсон был старше, крупнее и лучше умел работать кулаками. Хильдебранд пошел домой, плача от ярости и боли, поднялся в свою спальню, запер дверь на задвижку и от всей души захотел быть краснокожим индейцем и чтобы в Клэпеме не запрещалось снимать скальпы. «У Билсона волосы песочного цвета, – мрачно подумал он. – Такой скальп стал бы неплохим началом моей коллекции».
Наконец он перестал плакать и впустил сестренку. Этель тоже плакала – за дверью, с тех пор как Хильдебранд вернулся домой и прошел мимо нее по лестнице. При виде покрытого синяками лица брата Этель сказала, что ей очень его жалко и что Билсону-младшему стыдно бить того, кто меньше ростом.
– Не такой уж я маленький, – ответил Хильдебранд. – И ты же знаешь, какой я храбрый. Всего неделю назад я был вождем могучего племени мокасинов, которое вело войну против Билла Билсона, краснокожего с рожей стервятника…
Он рассказал историю до самого кровавого конца, и Этель она очень понравилась. Девочка надеялась, что выдумывать такие рассказы – не очень плохо, потому что никак не могла поверить в то, что ее брат был краснокожим вождем.
Потом Этель спустилась вниз, а Хильдебранду пришлось умываться к обеду. Когда он взглянул на мальчика в зеркале и увидел синяк под глазом, поставленный ему Билсоном-младшим, и рассеченную губу того же авторства, он сжал кулак и сказал:
– Жаль, я не могу сделать так, чтобы все мои рассказы стали правдой. Вот бы я тогда загасил гляделки старины Билсона!
– Если хочешь, можно это устроить, – сказал мальчик в зеркале, которого Хильдебранд считал своим отражением.
– Что? – переспросил Хильдебранд и, пораженный до глубины души, замер с разинутым ртом.
– Если хочешь, можно это устроить, – повторил зазеркальный мальчик. – Я исполню твое желание. Согласен?
– Я что, в сказке? – осторожно спросил Хильдебранд.
– Да, – ответил мальчик.
Хильдебранд никак не ожидал, что ему позволят участвовать в сказке, и поначалу с трудом поверил в такую удачу.
– Ты имеешь в виду: если я расскажу, что нашел вчера в саду горшок с золотом, он сейчас же окажется у меня?
– Нет, ты найдешь его только завтра. Видишь ли, эта штука работает задом наперед, как и все зазеркальные вещи. Ты, наверное, читал «Алису в Зазеркалье»? Есть всего одно условие: ты больше не сможешь видеть себя в зеркале.
– Не больно-то и хотелось, – проворчал Хильдебранд.
– И то, что ты рассказываешь самому себе, не в счет.
– Я всегда могу рассказать что-нибудь Этель, – сказал брат Этель.
– Значит, согласен? – спросил мальчик в зеркале.
– Еще бы!
– Договорились.
С этими словами зазеркальный мальчик исчез, а Хильдебранд остался смотреть в зеркало, в котором теперь отражались только умывальник, комод и часть портрета лорда Робертса на стене. Вы не представляете, как странно и неприятно смотреть в зеркало и видеть, что в нем отражается все, кроме тебя самого, хотя ты стоишь прямо перед ним. Хильдебранду показалось, что он исчез так же, как зазеркальный мальчик. Но, посмотрев на свои руки, он успокоился, ведь руки были на месте, и по-прежнему грязные. Звонок к обеду прозвенел второй раз, мальчик торопливо умылся и спустился вниз.
– Какой ты растрепанный! – сказала мама. – Ах, Хильдебранд, какое у тебя надутое лицо, дорогой! И посмотри на свой глаз! Ты опять дрался.
– Пришлось, – угрюмо ответил наш герой. – Он обзывался. Но я задал ему такую трепку! Он выглядит еще хуже, чем я. Можно мне картошки?
На следующий день Хильдебранд забыл слова, сказанные за обедом. А когда Билсон спросил, хватит ли ему одной трепки и не хочет ли он еще раз назвать его, Билсона, лжецом, Хильдебранд ответил:
– Ты можешь колотить меня и делать со мной все, что вздумается, но все равно ты такой же лжец, как и я, – и заплакал.
Билсон обозвал его школьницей и дал пощечину – ведь Билсон ничего не знал об обещании зазеркального мальчика превратить в правду все рассказы Хильдебранда.
Началась ужасная драка, а когда она закончилась, Хильдебранд едва смог доковылять до дома. Синяки болели гораздо сильнее, чем вчера. Но Билсона-младшего пришлось нести домой на носилках. Вот только на следующий день он уже оправился, а Хильдебранд – нет, поэтому столкновение мало что ему дало, кроме славы и утешительного сознания того, что Билсон и другие мальчики теперь будут опасаться звать его иначе, чем по фамилии – Пилкингс.
На следующий день Хильдебранду пришлось остаться в постели, и отец наказал его за драку, поэтому мальчик утешился тем, что рассказал Этель, как накануне он несколько часов копал твердую землю в подвале, натер кровавые мозоли, зато нашел горшок с золотом и спрятал его под кроватью.
– Дай мне посмотреть на него, Хильди, дорогой, – сказала Этель, изо всех сил стараясь в это поверить.
Но он ответил:
– Нет, посмотришь завтра.
На следующий день Хильдебранд почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы пойти в школу, но подумал, почему бы не взять несколько огарков и не заглянуть в подвал, чтобы посмотреть, не закопано ли там золото. Это казалось маловероятным, и все же Хильдебранд решил проверить – и проверил.
Ну и пришлось же ему потрудиться! Из инструментов у него была только детская лопатка, найденная на берегу моря, а когда лопатка сломалась (что случилось почти сразу), он стал копать обломком обруча от бочки и ножкой старой кровати. После обеда Хильдебранд продолжил вкалывать. Он стер руки в кровь, спину у него отчаянно ломило, голова кружилась от голода и усталости. Наконец, когда уже прозвенел звонок к чаю, Хильдебранд сунул руку глубоко в дыру, которую проделал, и нащупал что-то холодное и круглое. Он опустил свечу пониже и увидел горшок, перевязанный коричневой бумагой, какой перевязывают горшки с маринованным луком. Вытащив горшок, мальчик снял бумагу… Сосуд до краев был полон золотыми монетами.